Темнота в тебе

Глава 4

Дождь за окном лил с такой силой, словно пытался отомстить за слишком сухое лето и мягкий сентябрь. Под яростную дробь капель Хася размышляла, что ей надеть в клуб. В прошлый раз на ней был черный свитер, и повторяться не хотелось. К тому же, в прошлый раз она нацепила на себя желтый браслет – свидетельство того, что не заинтересована в знакомствах – и могла быть в чем угодно. Сейчас же придется делать вид, что она опытная Верхняя: новичков на семинар по шибари не пускали, к тому же, каждый должен был прийти со своей моделью. Аня предложила Хасе прикинуться моделью, но Хася эту идею решительно отмела.

– Боишься? – спросила Аня, странно улыбнувшись.

Хася помотала головой. Она знала, что скорее умрет, чем позволит кому-то связать себя, но Аня бы на такую пафосную формулировку только хмыкнула. Поэтому Хася помотала головой снова и промолчала. А Аня сделала то, что делала всегда, когда ей было лень дискутировать – пожала плечами.

– Тогда я буду моделью, – просто сказала она, точно решала, чья очередь мыть посуду. – Ноль проблем.

Хася выгребла из шкафа все черное, что у нее было: школьные брюки со стрелками, школьную жилетку, просторный свитер, рубашку в серо-черную клетку и тонкую водолазку, которая обтягивала все складочки на животе. Тяжело вздохнув, кинула быстрый взгляд на зеркальную дверцу шкафа. Выдохшиеся пряди у лица висели, как макаронины. По-хорошему ей бы отказаться, пойти в другой раз, а до того подготовиться, посмотреть в ютубе, как делать смоки айз…

Но коллоквиум завтра. А в копилке у них по-прежнему только двенадцать слов.

– Мам! – позвала Хася, на ходу пытаясь придумать правдоподобную версию, куда она собралась. – Помнишь свою черную шифоновую блузку? Полупрозрачную такую? Ты еще жаловалась, что она тебе велика…

***

Во второй раз клуб показался Хасе маленьким и даже странно уютным. Дождь так и лил – по дороге все промочили ноги, и под единственной батареей у бара сохли расстегнутые сапоги, расшнурованные ботинки, размокшие туфли и мокасины. Те, кто приехал на машине, разулись из солидарности, и в итоге на расстеленном в центре ковре оказалась группа взрослых людей в махровых носочках.

Носочки выдавали на входе.

Мастер-класс по связыванию вел спокойный и собранный мужчина с остатками черных волос на висках и затылке. Все звали его Мастер Лис. Он сперва долго рассказывал о технике безопасности, объяснял, как можно и как нельзя затягивать узлы, показал на своей модели, тонкой и прозрачной девушке в черном, как не стоит выкручивать суставы при обвязке. Вскользь упомянул, что если вовремя не среагировать на посиневшие конечности, может начаться отмирание тканей, и Хася пообещала себе, что никогда не станет практиковать подобное. Из новых слов она услышала только “обвязка” – мастер как назло общался нарочито просто, как со школьниками, – и поняла, что завтра они точно опозорятся.

Хася бы поделилась своим открытием с Аней, но та болтала с парнем, который сегодня заменял Катюшу. В обычной белой рубашке и джинсах он выглядел неподобающе нормальным для этого места, приносил посетителям кофе в маленьких белых чашечках, следил, чтобы пустые чашки долго не стояли на ковре, выдавал веревки тем, кто не принес свои, и походил бы на обычного официанта, если бы не одно “но”: тонкая полоска кожи в вороте расстегнутой рубашки.

Хася наблюдала, как седовласый Верхний напротив ловко управляется с веревками, затягивая на груди у девушки в неглиже один узел за другим. Девушка походила одновременно на растекшееся желе и на томную эльфийку – только остроконечных ушей не хватало под платиновыми локонами. До Хаси доносились тихие вздохи, перерастающие в стоны. Колени в белых чулках призывно раскрылись, то и дело мелькала алая полоска трусиков. Верхний накрыл эту полоску ладонью, слегка сжал. Указательный палец нырнул под алую ткань, и Хасе захотелось отвернуться. Мамина блузка сделалась тесной в груди, и то ли от этого, то ли из-за спертого воздуха в подвале стало трудно дышать.

Хася пыталась прислушиваться к речи мастера, но внимание постоянно ускользало к вздыхающей девушке. Чтобы хоть как-то сосредоточиться, она принялась разглядывать парня в белой рубашке. Когда он наклонялся, чтобы поставить на поднос очередную чашку или бокал, ткань рубашки натягивалась на бицепсах, и непослушные пряди падали на лоб. Волосы у него были светлые, а глаза темные, задумчивые.

Видно, парень заметил, что она на него смотрит, потому что в очередной раз, наклонившись за чашкой, спросил, как ее зовут. “Эльфийка” в этот момент так протяжно-сладостно вздохнула, что Хася невольно покраснела.

– Ханна, – она нехотя отдала парню свой остывший кофе.

– А я Грег.

Хася не знала, что сказать, и просто кивнула.

– Не на ком практиковаться? – с участием спросил Грег. И прежде, чем Хася ответила, предложил: – Хочешь потом на мне?

В этот момент левое ухо, которым Хася продолжала на автомате прислушиваться к словам мастера, уловило непривычное:

– Чтобы не обжечь веревкой, когда будете развязывать…

Хася обернулась. В голове неоновой лампочкой зажегся вопрос: «обжечь веревкой» – это сленг или так говорят?

Она действительно произнесет перед кандидатом филологических наук «обжечь веревкой»? «Я вчера была в БДСМ клубе, и там говорили «обжечь веревкой».

Застрелиться.

– Хася, у тебя очень сложное лицо, – Аня, которую все здесь звали Хаги, по-турецки уселась рядом на ковер. – Как будто сейчас в обморок грохнешься.

Хася поняла, что на секунду зажмурилась. Потом открыла глаза и наклонилась к Ане.

– Нам нельзя это завтра представлять, – тихо заговорила она. – Тринадцать слов – даже близко не язык. Никак.

Грег завис с сахарницей в руках.

– Какие тринадцать слов?

Аня похлопала его по штанине.

– Иди, куда шел, солнце.

Грег молча подчинился.

– Даже три слова – язык, – спокойно сказала Аня, подперев подбородок кулаком. – Ты дорогу переходишь, там три знака, и все их понимают. Каждый знак имеет свое значение. Это тоже язык.

– Так чего ж мы его не представляем? – зашипела Хася. – Зачем это все? – она еле заметно кивнула в сторону девушки в неглиже. Та завалилась набок, сжала бедрами руку Верхнего, и по виду готова была свалиться в обморок. Или в оргазм.

Аня отмахнулась.

– Это на поверхности. Слишком просто. Плюс наверняка уже кто-то взял.

Хася судорожно перебирала в голове варианты. Заболеть? Вот она ноги промочила, вполне может подхватить гайморит или простуду. Прогулять? Еще лучше… И Аню подставлять не хочется.

В итоге сказала, как есть:

– Я думаю, Ольшевский просто выгонит нас с пары.

– Ольшевский? – Аня чуть не рассмеялась. Приглушенный свет скользнул по ярко накрашенным губам, и на секунду показалось, что на лице остались только они. – Он адекватный.

– Откуда ты знаешь?

– Я к нему весь прошлый год на спецкурс ходила. С мехмата. Потом перепоступила на филфак, – она усмехнулась, наблюдая за Хасей. – Я тебе разве не рассказывала?

***

Обрабатывать проколы нужно было дней пять, но он упрямо продолжал вжимать в соски ватку с перекисью всю неделю. С каждым днем пощипывало все меньше, и от этого было почти по-детски обидно. Боль служила отличным якорем – каждый раз, когда кожу прошивали огненные иголочки, в груди на мгновение растекался холодок облегчения. Но к пятнице от него осталось одно воспоминание.

Раньше эффект держался дольше – одной сессии хватало примерно на месяц. Сейчас срок сократился до недели.

Ему приходилось выдумывать себе все новые истязания. Искать новых исполнительниц. Мира не всегда была в настроении. После его отказа быть ее постоянным нижним она заметно охладела. Брала его изредка, только когда больше было некого – или чтобы опробовать фантазии, на которые никто не больше соглашался. Раскаленные иглы ее заинтересовали. Но что дальше – клеймо? Иглы под ногти?

Нет, под ногти нельзя – увидят на работе.

Он выбросил ватные диски в мусорку под раковиной. Взглянул на себя в зеркало. Ощущение, от которого он просыпался по ночам после смерти мамы, вернулось. Ощущение неотвратимости. Надвигающегося конца.

Он не может врать вечно. Как говорила мама – все тайное рано или поздно становится явным. И что тогда?

Он сжал пальцами ноющий сосок. Оттянул. Никакого эффекта. Когда он делал это сам, не работало. А тяжесть в груди все наливалась и крепла, обрастая липким ожиданием катастрофы.

На полке под зеркалом лежала потускневшая серьга-колечко с подвеской в виде перышка. В памяти всплыл серебристо-бархатный голос:

“Какой ты нежный”.

Ему было семнадцать. В тусовке байкеров, которую приходилось тщательно скрывать от матери, девушка на пару лет старше предложила пробить ему ухо. У всех было по серьге, а у него нет.

Он помнил, как бешено колотилось сердце, когда он подставил голову под ее руки. От них пахло ладаном: в свободное время Катаржина помогала матери в храме. Помнил, какие холодные несмотря на лето у нее были пальцы, когда она сильно оттянула ему мочку уха.

– Готов? – шепнула она, и не успел он ответить, как что-то кольнуло, потом стало резко больно – он с силой сжал себе колено.

Катаржина наклонилась, касаясь его бедром, и под запахом ладана расцвел ее собственный – яблоки с кислинкой и хлопок футболки. Когда она проталкивала колечко в свежую ранку, он не удержался и отрывисто вздохнул.

– Какой ты нежный…

По голосу было не понять, это похвала или разочарование. Он решил, что разочарование, и в тот же момент от затылка до поясницы прокатилось знакомое онемение. Он знал, что это такое, знал, что у него считанные секунды до момента, когда член нальется кровью и сосредоточит на себе все мысли.

С трудом поднявшись, он выкатился на балкон. Закурил, пытаясь отвлечься, но отвлечься не получилось. Дома, запершись в ванной и включив воду, чтобы мама не слышала, кончил почти мгновенно – и кончал потом еще много раз, оттягивая ноющую мочку и прокручивая в голове это укоризненно-тихое «какой ты нежный».

Он провел жестким гребнем по волосам, собрал в хвост. Пятница. По пятницам у него в последнее время сессии. Написать Мире? В прошлый раз она сказала, что ей скучно мучить его в чиллауте одного, без зрителей.

“Публичность – табу”, – устало повторил он.

“Как знаешь”.

Можно спросить ту платную Домину. Тина ее, кажется, звали? Или Анастасия. Он провел пальцами под глазами, пытаясь разгладить круги. Скорее всего сегодня вечером он просто ляжет пораньше и попытается заснуть.

Провести коллоквиум. Проверить работу аспирантки. Вот и все.

Да и убраться не помешает перед отъездом.

Спала Хася отвратительно. Пару раз проваливалась в грезы с веревками, перетягивающими грудь, женскими ножками, которые мяли умелые мужские пальцы, воском, который все капал и капал – конечно, на нее, в ложбинку между ключицами, и стекал вниз по горлу, пока она висела, подвешенная вниз головой, как Один на руке у Ани. Потом она откуда-то вырывалась – из мягкого кокона или болота, в котором с каждым движением вязнешь все больше. Долго кричала, визжала до одури, но никто ее не слышал.

Хася проснулась в слезах и сама не поняла, отчего плакала. Она залпом выпила воду из стакана рядом с кроватью и попыталась снова занырнуть в сон, но не тут-то было. Страх вперемешку с мыслями о предстоящем коллоквиуме сдавливал грудную клетку. В голове роились слова из доклада, хотя говорить должна была только Аня – Хася до часу ночи собирала презентацию.

В шесть Хася вытряхнула себя из пижамы и поплелась умываться. На кухне припала к кофе, нарочно включив телевизор погромче – ей казалось, в тишине она заснет.

– Хася, ты не заболела? Будешь сырники? – Мама поставила на стол тарелку с пышными, похожими на булки, сырниками.

Хася встрепенулась.

– Ты их с утра пожарила?

Мама глотнула кофе – она пила какой-то специальный, без кофеина, – и сдержанно улыбнулась.

– Конечно нет. Вчера вечером, когда ты уже спала. Так ты не болеешь, дочка?

«Вот оно», – мелькнула предательская мысль. Аня точно справится сама. А Хасе даже врать не придется – вот уже и в горле першит, и голова начинает болеть. Хотя это наверное потому, что она толком не спала.

– Не болею, – Хася взяла сырник и даже макнула в сметану, прежде чем надкусить. – Вкусно.

Мама улыбнулась.

– Тебе нравится учеба?

– Угу.

– А с однокурсниками как? Кто-то есть с прошлого года?

– Да нет… – Зернистый творог таял на языке. Хася даже прикрыла глаза от удовольствия: и правда очень вкусно. – Хотя одна девочка в прошлом году, оказывается, училась на мехмате. Представляешь?

– А тот парень был не c…

– Нет, – Хася проглотила творог и быстро добавила: – Я спросила. Они с разных потоков.

Какое-то время в кухне слышался только равнодушный голос ведущей утренних новостей. Хася спросила:

– Сергей придет на выходных?

Мама заправила за ухо идеально гладкую прядь.

– Он заболел, Хасенька. Не придет.

***

Поточка взволнованно гудела. Гул голосов витал под потолком, отражался от стен и оконных стекол, скатывался к самому сердцу зала, где Константин Львович Ольшевский, сидя в середине центрального десятого ряда, загружал на ноутбук готовые презентации.

Хася сидела двумя рядами ниже и с ненавистью мяла в руке пустой стаканчик из-под кофе. Почему она просто не уйдет? Только и делает, что подчиняется. Тогда перед операцией она тоже просто подчинилась. Послушно напялила на себя эту голубоватую ночнушку с завязочками, послушно забралась на кресло, позволив развести ноги так, что казалось, еще чуть-чуть, и окажется в шпагате. Послушно вытянула руку, чтобы в нее воткнули иглу.

Тряпка, какая же тряпка. Тебе говорят, ты подчиняешься. Ничего не решаешь в своей жизни. Даже прогулять нормально не осмелилась. Та девушка, которую связали и удовлетворили пальцем, хоть стоп слово сказать может.

А ты нет.

– Мы предпоследние, – Аня шлепнула на парту тетрадь и сама опустилась рядом. – Преза – огонь.

Хася вынырнула из своих мыслей.

– Он уже видел?

– А? – Аня на секунду зависла. – Нет, но я сейчас еще раз посмотрела с планшета. Красиво вышло. Аккуратненько.

«Аккуратненько» было тонкими белыми буквами на черном фоне. Хася убила несколько часов, пытаясь придумать, как представить их тему без пошлости. В итоге решила вывести на первом слайде перечень новых слов, а дальше развить про функции языка.

И дать Ольшевскому возможность выгнать их с пары сразу.

– Угу, – Хася разжала побелевшие пальцы. Стаканчик был похож на шарик смятой бумаги, а она – на только что выстиранную простынь. – А что будет, если не сдать?

– В смысле не сдать?

– Ну в смысле он не засчитает. Что тогда?

– Недопуск к зачету. – Аня разложила пенал, ручки и тетрадь так, что последняя оказалась у Хаси прямо под носом. – Слушай, не парься. Все будет окей. Я вообще иногда думаю, что он из наших.

Хася чуть не подпрыгнула. Но переспросить не вышло: гул голосов достиг апогея и внезапно стих.

– Начинаем, господа, – донеслось сверху.

Хася почувствовала, как выпитый кофе подкатил к горлу.

Коллоквиум начался.

…Англичане и правда рассказывали про смайлики. Когда они начали, Хася услышала разочарованные вздохи по левую руку и смешки – по правую. Сперва шел долгий рассказ о том, кто придумал смайлики и ввел их в обиход, как они из Японии попали в Европу, потом – что смайлики далеко не первая попытка человека выразить свои эмоции через картинку…

– А в прошлом году в Турции нашли сосуд с нарисованной рожицей, – добавил Ольшевский, и Хасе послышалась улыбка в его голосе. – Обратите, пожалуйста, внимание: у вас осталось пять минут.

Когда “смайлики” отстрелялись, Ольшевский спросил, есть ли у коллег комментарии. Хася не поняла, чьих коллег он имел в виду, но поразмыслить об этом не удалось: слово взял юноша с первого ряда.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.