КНИГА 2 – ПРЕРВАННЫЙ ПОЛЕТ
Гуляя по центру Флоренции, и написав первую часть о жизни Никколо Макиавелли, ранее я не ощущал такого волнения, когда стоял как турист величественным дворцом Синьории. Теперь я понимаю почему для жителей эти зубчатые стены и грозная башня, возвышавшаяся на 94 метра, олицетворяли силу и независимость республики.
Я снова пришел на площадь, вымощенной серыми каменными плитами, ранним летним утром. Утреннее солнце только-только медленно поднималось над морем терракотовых крыш, окрашивая фасады палаццо в теплые оранжевые тона, отражаясь в окнах, обрамлённых изящной каменной резьбой эпохи кватроченто. Раздавшийся звон колоколов собора Санта-Мария-дель-Фьоре раскатисто отмерял утренние часы.
Я мысленно снова перенесся во Флоренцию, в 1500 год, когда с первыми лучами солнца уже бурлила жизнь в этот прекрасный для меня период – период Ренессанса. В то время вероятно, что торговцы в ярких одеждах уже расставляли товары, ремесленники с засученными рукавами спешили в свои мастерские, чиновники в строгих чёрных туниках и шапочках торопились на службу.
Глава 7. Королевская лилия.
«Я понял, что в политике нет места морали в обычном понимании этого слова. Есть только эффективность и неэффективность».
Н. Макиавелли
Воздух был напоен ароматами – свежевыпеченный хлеб из соседних пекарен, пряности с рыночных рядов, тонкий запах чернил и пергамента, доносившийся из открытых окон нотариальных контор. Флоренция дышала, жила, созидала – город искусства и коммерции, превративший своих банкиров в правителей, а торговцев в покровителей философии.
Никколо Макиавелли спешил по коридору к Второй канцелярии, его черная одежда, типичная для флорентийского чиновника, резко контрастировала с волнением, отражавшимся в его движениях.
Синьор Макиавелли! – окликнул его один из старших служащих. – Гонфалоньер желает вас видеть немедленно!
Они поднялись по винтовой лестнице с истёртыми от времени мраморными ступенями, в кабинет Пьеро Содерини, гонфалоньера юстиции – фактического главы Флорентийской республики. Макиавелли поправил свой старомодный, но чисто выстиранный воротник – маленькая деталь, говорившая о его скромном достатке и врождённом достоинстве одновременно, и постучал в дверь.
Кабинет Содерини впечатлял своей строгостью и изяществом одновременно. Просторное помещение с высоким сводчатым потолком, украшенным фресками со сценами триумфа Флорентийской республики, занимало угловое положение в палаццо. Высокие стрельчатые окна с разноцветными витражными вставками пропускали потоки утреннего света, создавая на мраморном полу причудливую мозаику из цветных пятен, освещая тяжелый дубовый стол, почерневший от времени и отполированный локтями нескольких поколений правителей. Стол был заставлен серебряными чернильницами искусной работы, завален картами с красными и черными пометками, завален пергаментными свитками, депешами в кожаных футлярах и письмами со сломанными печатями.
На стенах висели гобелены с городскими гербами и флорентийским львом, а между ними – географические карты Италии, Европы и известного мира. В углу комнаты на специальной подставке покоился глобус работы венецианского мастера – новейшее приобретение, отражающее недавние открытия португальских мореплавателей. Вдоль стен стояли тяжелые дубовые шкафы с государственными документами, каждый из которых был заперт на отдельный замок. Воздух был наполнен запахом сургуча, чернил, старой кожи переплетов и едва уловимым ароматом лаванды, которой окуривали помещение для защиты от заразы.
Содерини поднял взгляд от документа, который изучал через круглые очки в тонкой золотой оправе. Гонфалоньер был статным мужчиной около пятидесяти, с проницательным взглядом карих глаз и аккуратно подстриженной седеющей бородой. Его шелковая туника глубокого винного цвета с тонкой вышивкой, массивная золотая цепь на шее и перстни с драгоценными камнями говорили о высоком положении, но держался он просто, без напыщенности.
Никколо, сейчас наступает сложная ситуация, которая требует от нас незамедлительных действий. Французский король Людовик XII укрепляет свои позиции в Милане. После свержения и пленения Лодовико Сфорцы весь баланс сил в Италии нарушен. Нам необходимо понимать дальнейшие планы Людовика.
Макиавелли стоял перед столом с идеально прямой спиной, сложив руки за спиной. Он видел тревогу на лице Содерини, которую он прятал за показательным внешним спокойствием.
Он мысленно представил в голове карту Италии – раздробленную, ослабленную внутренними раздорами, словно спелый гранат, готовый расколоться под нажимом. Французы на севере, испанцы на юге, папа римский в центре – каждая сила тянула в свою сторону. А посередине – маленькая Флоренция со своими богатствами, культурой, искусством и.… почти без армии, способной защитить всё это.
Наша республика слишком уязвима, – продолжил Содерини, словно читая мысли молодого секретаря. – У нас недостаточно солдат, наши крепости не готовы к осаде, нам не хватает современного оружия.
Он развернул карту Тосканы, где красными точками были отмечены французские гарнизоны. – Флоренция должна заручиться поддержкой французской короны. Иначе мы рискуем разделить судьбу Милана.
Макиавелли внутренне содрогнулся, вспомнив рассказы о падении Милана – о том, как прославленный герцог Лодовико Сфорца бежал, переодевшись в простолюдина, о том, как французские солдаты грабили дворцы и насиловали, и убивали женщин, о том, как надменные французские офицеры теперь расхаживали по улицам некогда гордого города, словно завоеватели в побежденной стране. Невысказанная мысль повисла в воздухе: «Неужели это судьба всей Италии? Неужели мы обречены стать провинцией Франции или Испании?»
«Вы предлагаете организовать посольство во Францию?» —спросил Макиавелли, стараясь, чтобы его голос звучал ровно и деловито. Внутри же его разрывали противоречивые чувства: с одной стороны – страх перед первой ответственной дипломатической миссией, с другой – острое желание доказать свои способности, сделать что-то значительное для Флоренции, которую он любил со страстью, характерной для итальянцев той эпохи.
Именно так, – Содерини кивнул. Встав из-за стола, он подошел к окну и некоторое время смотрел на площадь, где флорентийцы продолжали жить своей обычной жизнью, не подозревая о том, как шатко их положение. – И я хочу, чтобы ты сопровождал посла Франческо делла Касу. Твое понимание политики и умение наблюдать, как показала твоя миссия к Сфорца, будут для нас неоценимы.
Для молодого секретаря, не имевшего ни богатства, ни влиятельных покровителей, это была возможность не только показать свои способности, но и шанс показав себя – выйти на международную политическую арену, познакомиться с устройством величайшего королевства Европы, увидеть воочию двор, который задавал тон всей континентальной политике.
«Я смогу своими глазами увидеть короля, я могу познакомиться с ткм как управляется великое государство», – мелькнуло в мыслях Никколо. Он уже представлял себе, как будет наблюдать за французским двором, изучать их военное устройство, понять методы, которыми король Ему нравилось, что король Людовик держит в повиновении своих вассалов и соседей. Ведь в отличие от раздробленной Италии, Франция была единым сильным государством, способным выставить в поле десятки тысяч солдат.
Я готов служить республике, синьор гонфалоньер, – ответил Макиавелли с глубоким поклоном.
Мы должны убедить Людовика XII оказать нам военную помощь, – продолжил Содерини. Официально это миссия – очередные переговоры о долгах Флоренции перед Францией за оказанную ранее военную помощь.
Содерини протянул Макиавелли запечатанный свиток с шелковой лентой цветов Флоренции. – Вот твои инструкции. Ты должен будешь сопровождать посла, но на самом деле твоя задача – изучить настроения при французском дворе, понять планы Людовика относительно Пизы, которая продолжает сопротивляться нашим войскам. Нам важно, чтобы нам вернули Пизу, как обещал король Карл V. Мы, без французской поддержки, мы сможем ее вернуть. И, что наиболее важно – посольство должно убедить короля, что Флоренция – это его самый надежный союзник на полуострове.
Для справки, город Пиза этот древний торговый город и порт, восстала против власти Флоренции в 1494 году и не смотря на все попытки Флоренции снова вернуть ее в свои владения – успешно отражала все попытки флорентийцев восстановить контроль. Это была открытая рана на теле республики, ослаблявшая ее как экономически, так и политически.
Макиавелли принял свиток, чувствуя его тяжесть – не физическую, но метафорическую. В этом свитке была не просто инструкция, но судьба его города, его семьи, его собственной карьеры. Он знал, что большинство его коллег по канцелярии, многие из которых происходили из более знатных семей, с завистью наблюдали за его быстрым продвижением. Неудача могла вызвать злорадство, успех – еще большую зависть. Но где-то в глубине души он верил, что способен справиться с этим заданием лучше других.
Когда я должен быть готов к отъезду, синьор гонфалоньер? – спросил он, мысленно уже планируя, что нужно сделать перед долгим путешествием.
Через три дня, – ответил Содерини. – Посольство должно достичь Лиона до конца месяца. Там король Франции принимает послов из разных стран. Мы должны опередить венецианцев и миланцев, которые, несомненно, попытаются очернить Флоренцию в глазах Людовика.
18 июля 1500 года, дорога из Флоренции в Париж была изнурительным даже для привычных к дорожным тяготам людей той эпохи. Крутые горные перевалы с узкими тропами, где одно неверное движение мула могло отправить путника в пропасть, сменялись сочными зелеными долинами, где дорога превращалась в грязное месиво после каждого дождя. Небольшие селения с подозрительными жителями, запирающими двери перед чужеземцами, чередовались с редкими городами, где гостиницы кишели блохами, а еда была непривычной и часто несвежей.
Палящее июльское солнце сменялось внезапными горными ливнями. По ночам в альпийских перевалах было так холодно, что путники жались к кострам, натягивая на плечи все имеющиеся плащи и одеяла. Грязные придорожные таверны со спертым воздухом, пропитанным запахами пота, дешевого вина и прогорклого жира, служили единственным укрытием от непогоды и разбойников, которые делали опасными даже основные торговые пути.
Дипломатическая миссия медленно продвигалась на север, преодолевая все тяготы пути. Посольство состояло из примерно двадцати человек: посол Франческо делла Каса – грузный пожилой мужчина, большую часть пути проводивший в закрытых носилках из-за мучавшей его подагры; его личная охрана из четырех солдат в кольчугах и шлемах с плюмажами цветов Флоренции; слуги, заботившиеся о лошадях и провизии; гонец, готовый в любую минуту мчаться обратно во Флоренцию с важными известиями; и конечно, Никколо Макиавелли – официально всего лишь секретарь посольства, но фактически его интеллектуальный и стратегический центр.
Макиавелли скакал верхом на невзрачной гнедой лошади – не лучшей в караване, но достаточно выносливой для долгого пути. Его дорожный костюм был прост и практичен: прочные темные штаны, заправленные в высокие сапоги из мягкой кожи для верховой езды, плотная льняная рубаха и кожаный дублет, защищавший от ветра и непогоды. На поясе висел небольшой кинжал – не столько для защиты, сколько для повседневных нужд путешественника. Плащ с капюшоном, перекинутый через плечо, служил защитой от дождя и холода, а также постелью в те ночи, когда приходилось спать под открытым небом.
За плечами у него была небольшая дорожная сумка из вощеной кожи с самым необходимым – сменой белья, письменными принадлежностями, несколькими книгами, среди которых были труды Тита Ливия и Цицерона – его любимое чтение, помогавшее скоротать долгие вечера на постоялых дворах. Отдельный кожаный чехол защищал важные документы – верительные грамоты от Флорентийской республики, рекомендательные письма, а также зашифрованные инструкции от Синьории.
Макиавелли ехал рядом с послом Франческо делла Касой, иногда отставая, чтобы сделать заметки в своем небольшом кожаном дневнике, который он постоянно носил на шее на тонком кожаном шнурке. Несмотря на тряску и неудобства дороги, его почерк оставался четким и разборчивым – годы работы секретарем выработали эту привычку. Его внимательный взгляд не упускал ничего: ни состояния дорог и мостов, по которым можно было судить о силе и заботливости местных правителей, ни настроения местных жителей, по лицам которых он читал степень налогового бремени и удовлетворенности правительством, ни политической обстановки в городах, через которые они проезжали – о чем говорят на рынках, какие новости приносят торговцы, сколько стоит хлеб и вино, как вооружены стражники на городских воротах.
Ночами в тавернах, когда большинство путников уже спали, он при свете свечи продолжал делать записи, анализируя увиденное за день. «Франция – страна контрастов, – писал он, – богатые провинции соседствуют с бедными, сильная королевская власть ограничена привилегиями дворянства, католическая церковь поддерживает короля, но имеет и собственные амбиции… Эта система одновременно сильна и хрупка. Если понять ее внутреннюю логику, можно предсказать действия французской короны и в отношении Италии».
Что пишешь, Никколо? – спросил делла Каса, поравнявшись с Макиавелли на подъезде к Лиону, крупному торговому городу на реке Роне. День клонился к вечеру, и золотистый солнечный свет окрашивал старинные каменные стены города в теплые тона.
Мысли, наблюдения, – ответил тот, не отрываясь от своих записей. На страницах дневника рядом с аккуратными строчками текста были и маленькие рисунки – схемы крепостных укреплений, эскизы военных машин, которые он замечал по пути, наброски карт с отмеченными стратегическими пунктами. – Мне кажется, что понимание французской политики невозможно без понимания французского характера.
«И что же ты понял о французском характере?» —с любопытством спросил посол, с трудом повернувшись в седле. Его лицо, покрасневшее от долгого пребывания на солнце и ветру, выражало усталость, но и искреннее уважение к молодому коллеге, чей острый ум он успел оценить за время путешествия.
Макиавелли закрыл дневник и поднял взгляд к горизонту, где уже виднелись очертания Лиона.
Они импульсивны и отважны, и готовы сразу броситься в драку. Поэтому им, возможно, не будет хватать терпения для долгосрочных планов. Они сильны в начале предприятия, но слабеют по мере его продолжения, в конце могут вообще потерять к нему интерес. В этом их сила и слабость одновременно.
Делла Каса кивнул, явно впечатленный глубиной наблюдений молодого секретаря.
Надеюсь, твои наблюдения помогут нам в переговорах с королем.
Вообще Макиавелли описывая свои перипетии того периода в духе похожей на трагикомедию путешествия двух бедных дипломатах, заброшенных в водоворот большой политики. В письме от 9 августа он там описывает свои мытарства:
«Когда мы прибыли в Лион, полагая, что найдем здесь короля, который к тому времени уже уехал из города, мы оказались лишены всего необходимого и потому принуждены были издержать немало за два дня на покупку лошадей, которых смогли отыскать, на новое платье и слуг».
Все дело в том, что французская действительность требовала постоянного перемещения королевского двора от одного города к другому. А Макиавелли с послом, привыкшие к тому, что все правители были в месте, оказались не готовы к реалиям кочующего королевского двора. Это особенно больно ударило по финансовым вложениям данной миссии.
«Мы не селимся на постоялых дворах, а только в домах, где есть кухня, другие вещи и провизия, которую мы принуждены готовить сами», – жаловались дипломаты, невольно превратившиеся в кочевников.
Для Макиавелли самым унизительным оказался отказ в кредите, за которым посольство обратилась к французским банкирам. Для них это стало неприятным сюрпризом – они как представители самого известного города банкиров и торговцев – остались senza un soldo (без гроша).
Но преследование королевского двора продолжалось. Поездка осложнялась чумой, которая свирепствовала во Франции. Поэтому королевский двор постоянно менял маршрут, стараясь объезжать охваченные эпидемией города.
5 августа они наконец настигли свою цель в Сен-Пьер-ле-Мутье. Это было первое реальное достижение миссии, и Макиавелли поспешил поделиться радостной вестью с Синьорией.
На следующий день произошло – состоялась встреча с кардиналом Жоржем д'Амбуазом, известным как кардинал Руанский.
Жорж д'Амбуаз – всесильный кардинал, он добился так необходимое расторжения брака для короля Франции Людовика XII и Жанны Валуа в 1498 году. Этим он открыл Людовика XII путь к новому союзу – союзу с Венецией, который был подписан 9 февраля 1499 года в Блуа.
Жорж д'Амбуаз показал себя способным военачальником при захвате Миланского герцогства. Кардинал был рядом с Людовиком XII во время триумфального въезда в Милан 6 октября 1499 года, предоставляя королю получить все лавры победителя. За эти заслуги король дал право ему и поставил править Миланским герцогством своего племянника.
Встреча прошла в лучших традициях дипломатического этикета. Кардинал оказал послам любезный прием, встретил их с подобающим почтением к чину посла и лично сопроводил к королю. Но за внешней учтивостью скрывался холодный расчет политика, привыкшего иметь дело с равными себе по статусу противниками.
Аудиенция у Людовика XII стала для Макиавелли уроком того, как работают инструменты в реальной политике.
Макиавелли и делла Каса направились к королевскому двору для первой аудиенции. Макиавелли был безупречно одет в черное, как это было принято среди флорентийских чиновников, но его внимательный взгляд выдавал внутреннее волнение.
Людовик XII, король Франции, принял флорентийское посольство в тронном зале. Высокий, с благородными чертами лица и проницательным взглядом, он восседал на троне, окруженный своими придворными. Среди них внимательный глаз Макиавелли узрел помимо уже описанного выше кардинала Руанского, присутствовали Джан Тривульцио и Флоримон Роберте.
Джан Джакомо Тривульцио – это миланский дворянин и опытный кондотьер. Именно он, зная все секреты миланской обороны, расположение крепостей помог королю овладеть ими, перейдя на его сторону. Местное Он был вхож во все высшие круги Миланского герцогства прекрасно разбирался в хитросплетениях и настроениях местной знати. Он и кардинал были особенно опасными соперниками в переговорах. Летом 1499 года его армия практически без сопротивления взяли Геную и Милан. Король оценил все сделанное и назначил его управлять обеими городами.
Флоримон Роберте. был, как-бы сказали сегодня, – министром финансов у Карла VIII. Он был человеком исключительных способностей и знаток международных дел. Кроме того – полиглот, знавший немецкий, испанский и итальянский язык.
Против флорентийской миссии противостояли опытные, хитрые, умные противники, преследующие свои цели.
– Приветствуем посланников славной Флорентийской республики, – произнес король, когда делла Каса и Макиавелли склонились в глубоком поклоне.
Франческо делла Каса, опытный дипломат, начал свою речь с традиционных фраз уважения и дружбы между Флоренцией и Францией. Его задача была деликатной: убедить французского короля взять на себя финансовое бремя военной кампании в Пизе. Во время речи Франческо, Макиавелли наблюдал не за королем, а за его советниками, пытаясь уловить их реакции, понять расстановку сил при дворе.
Король медленно поднялся с трона, и его голос прозвучал холодно и властно:
«Гасконцы вели себя неподобающе и будут наказаны, но это дело касается интересов Флоренции, а французы только помогали ей по собственной ее просьбе, и потому все расходы, связанные с кампанией, она должна нести сама. Между нами, в Милане был заключен договор – Capitoli, и мы будем следовать его букве».
Макиавелли почувствовал, как земля уходит из-под ног. Он решил попытаться вступить в переговоры и попытаться переубедить монарха:
«Ваше величество, Французское королевство богато и процветает. Возможно, вы могли бы оплатить прошлые расходы и даже сделать еще один шаг навстречу Флоренции – окончательно овладеть Пизой? Тогда можно будет обо всем договориться, а уж за Флоренцией дело не станет, она, слово чести, оплатит все издержки похода!»
Но король был непреклонен. Его ответ прозвучал как приговор:
«Предварительным условием будет возврат прошлых долгов и выплата жалованья швейцарцам. Без этого дальнейшие переговоры бессмысленны».
После официальной аудиенции делла Каса и Макиавелли были приглашены на королевский ужин.
– Синьор Макиавелли, – обратился к нему один из французских придворных, – говорят, вы впервые при французском дворе?
– Да, это моя первая дипломатическая миссия во Францию, – ответил Никколо с легкой улыбкой.
– И каковы ваши впечатления?
– Ваш двор впечатляет своим великолепием, – дипломатично ответил Макиавелли, – но еще больше меня впечатляет политическая мудрость вашего короля.
Придворный улыбнулся, явно польщенный:
– Людовик действительно один из самых мудрых монархов Европы. Его планы по объединению французских земель и установлению влияния в Италии говорят о его дальновидности.
Глаза Макиавелли на мгновение блеснули – он получил ценную информацию о намерениях французского короля.
В течение нескольких недель пребывания во Франции и следование за французским двором стало для Макиавелли подлинной школой политического реализма. Вечером, в своих покоях, он записывал наблюдения: «Двор его величества невелик по сравнению со двором его предшественника Карла VIII и на треть состоит из итальянцев».
Макиавелли понимал, что это пестрое общество постоянно добивающееся внимание французского короля и его министров, искало опоры для заключения союзов своих государств с самым могущественным государством того времени. Все это создавало и постоянно подпитывало атмосферу, отравленную враждой и взаимными подозрениями.
Особенно примечательным и раздражающим послов флорентийской республики было присутствие брата недавно казненного Вителли. Этот человек, движимый жаждой мести, не скрывал своих намерений. В одной из придворных бесед он заявил:
«Флоренция заплатит за смерть моего брата. Я найду способ отомстить этой республике лавочников и ростовщиков. Здесь, при французском дворе, у меня есть влиятельные союзники».
К середине августа положение флорентийского посольства стало критическим. После очередной встречи с Тривульцио, который откровенно насмехался над флорентийскими притязаниями, Макиавелли написал откровенное предупреждение Синьории. В его письме звучало разочарование и горькая мудрость:
«Бессмысленно вечно говорить о верности Флоренции французской короне, манить тем, чего король мог бы ожидать от Синьории, если бы мы были сильны, и какую защиту и опору величие Флоренции дало бы государству, которое будет у его величества в Италии».
Но еще более пророческими стали его слова о новой природе международных отношений:
«Все это бесполезно, потому что французы смотрят на вещи другими глазами и судят иначе, чем тот, кто не был здесь. Они ослеплены своим могуществом и сиюминутными интересами и почитают только тех, кто хорошо вооружен и готов платить им деньги».
Франческо делла Каза, не выдержав напряжения и лишений, при полном отсутствии внятной позиции Синьории, объявил своему помощнику о скором отъезде на «лечение». Прощальная беседа была болезненной:
«Никколо, я больше не могу. Эти французы смотрят на нас как на попрошаек. Моя репутация и мое здоровье страдают. Я еду в Париж на лечение», – сказал он, едва сдерживая свои эмоции.
Макиавелли остался один лицом к лицу с французским двором. Его отчаяние прорывалось в письмах домой:
«Я уже истратил из собственных средств 40 дукатов и поручил своему брату Тотто занять еще 60. Наш чин, наши личные свойства, да и отсутствие у нас права предлагать то, что могло бы прийтись по нраву французам, – все эти обстоятельства окончательно погубят дело».
Среди множества дипломатических бесед одна стала особенно знаменитой. Кардинал Руанский – Жорж д'Амбуаз – принимал Макиавелли в своих покоях. Человек исключительного ума, но чрезвычайно склонный к высокомерию, он имел обыкновение встречать послов младших республик с нарочитой холодностью.
Разговор зашел о действиях Чезаре Борджа в Романье. Кардинал, небрежно листая документы, бросил:
«Итальянцы мало смыслят в военном деле. Посмотрите на своих кондотьеров – они больше заботятся о собственной выгоде, чем о победе».
Эта фраза задела Макиавелли за живое. Несмотря на всю свою дипломатическую осторожность, он не смог сдержаться:
«Ваше преосвященство, с позволения сказать, французы мало смыслят в политике, иначе они не допустили бы такого усиления Церкви».
В покоях воцарилась гробовая тишина. Кардинал поднял взгляд от документов, его лицо было непроницаемым. Затем он медленно улыбнулся, показывая, что он оценил сказанное.
«Этот молодой флорентинец имеет острый язык. Надеюсь, его ум столь же остер. – так секретарь кардинала Жан де Ганэ позднее записал в своих мемуарах – кардинал никогда не видел никого, кроме короля, чтобы осмелился так говорить с ним».
Октябрь 1500 года принес весть о возможном прибытии нового посла. Макиавелли, переполненный энтузиазмом, вскочил на коня и поскакал к кардиналу Руанскому, находившемуся в 35 километрах от Блуа.
Флорентийский посол, запыхавшийся от быстрой езды, ворвался в покои кардинала. Его энтузиазм был почти комичным:
«Ваше преосвященство! Радостная весть! Флоренция наконец-то посылает представительное посольство! Скоро прибудет Пьетро Антонио Тозинги с полными полномочиями!»
Кардинал, несколько раздраженный этой театральной сценой, ответил с характерной для него холодной иронией:
«Ты сообщил нам об этом. Это правда. Но мы умрем до приезда твоих послов… Однако мы сделаем все, что потребуется, чтобы кое-кто другой умер раньше нас…»
Эти слова, произнесенные 11 октября 1500 года. В Нанте Макиавелли получил новость, которая изменила весь ход его миссии. Агостино Веспуччи писал из Флоренции:
«Синьория наконец образумилась. Десять тысяч флоринов отправлены швейцарцам в качестве аванса. Король доволен и готов к переговорам».
Эта сумма по тем временам была огромной – годовое жалованье самого Макиавелли составляло всего сто двадцать восемь флоринов. Французы немедленно оценили этот жест. Флоримон Роберте, встретив Макиавелли в коридоре, сказал с усмешкой:
«Видите, мессер Никколо, как просто решаются дипломатические проблемы? Золото – лучший дипломат».
Посол Филипп де Коммин в своих мемуарах отмечал, что Людовик XII лично распорядился послать к герцогу Валентино с требованием прекратить притеснения флорентийцев.
Осень 1500 года принесла Макиавелли тяжелые личные утраты. Весть о смерти отца, Бернардо Макиавелли, застала его врасплох. В письме к брату Тотто он писал:
«Отец умер, не дождавшись моего возвращения. Он всегда говорил мне: «Никколо, помни – в политике важны не слова, а дела. Красноречие без силы – пустой звук». Как же он был прав!»
Затем пришла весть о смерти сестры Примаверы. Горе переполняло его сердце:
«Дела мои пришли в расстройство и пребывают в полном беспорядке. Семья разрушается, пока я играю в дипломатические игры с французами».
Двор переместился в Тур, где Макиавелли дожидался прибытия Пьетро Антонио Тозинги. В письмах к другу он делился наблюдениями:
«Французский двор – это театр, где каждый играет свою роль, но немногие знают, какую пьесу ставят. Здесь я понял: власть не терпит слабости. Сильный диктует условия, слабый их принимает».
Прощальная аудиенция у короля Людовика XII состоялась 14 января 1501 года, и как показалось Макиавелли, король был доволен результатами:
«Мессер Макиавелли, вы показали себя достойным представителем вашей республики. Флоренция может гордиться своим юным послом».
Кардинал Руанский добавил с характерной усмешкой:
«Он научился читать между строк дипломатических документов. Это редкое искусство».
Но самые важные слова произнес сам Макиавелли в разговоре с Тозинги:
«Пьетро, запомни главное – в политике нет постоянных друзей или врагов, есть только постоянные интересы. Французы научили меня этому жестокому уроку».
Возвращаясь во Флоренцию, Макиавелли размышлял о пережитом. Шесть месяцев при французском дворе уже начали превращать молодого чиновника в зрелого политика. Он записал в своем дневнике:
«Я отправился во Францию наивным идеалистом, верившим в силу красноречия и справедливости. Возвращаюсь реалистом, понимающим, что в политике побеждает тот, кто сильнее и хитрее. Этот урок стоил Флоренции десяти тысяч флоринов, а мне – юношеских иллюзий».
Эта первая дипломатическая миссия Макиавелли во Францию была чрезвычайно важной для формирования его политических взглядов. Он вернулся во обогащенный и новым опытом, и новыми связями, и новым взглядом на понимание международной политики.
Но судьба готовила для Никколо Макиавелли новые испытания и возможности.
Глава 8. В тени Чезаре Борджиа
«Он столь ловко притворяется другом, что даже тот, кто знает его планы, начинает в них сомневаться. Я боюсь, что его лицемерие страшнее его меча». Н. Макиавелли
В октябре 1502 года Флорентийская республика стояла перед лицом беспрецедентной угрозы. На севере Апеннин набирал силу человек, чье имя внушало страх даже закаленным в политических интригах правителям. Чезаре Борджиа, герцог Валентино, побочный сын папы Александра VI, словно средневековый Александр Македонский, покорял одну область за другой в Романье. Его армии двигались, оставляя за собой след из покоренных городов и поверженных врагов.
В мае Чезаре Борджиа, захватив Фаэнцу и казнил ее правителя. Затем он совершил небольшой набег на земли Болоньи, а затем отправился в Тоскану. Предполагалось, что дальнейшей целью будет захват Пьомбино, расположенного на побережье Тирренского моря. Введя всех в заблуждение Чезаре, двинулся на юг и появился в Кампи, который располагался нескольких милях от Флоренции. Это появление Чезаре вместе с войском посеяло в городе в панику, хотя некоторые ожидали герцога.
Так группа недовольных во главе с несколькими ярыми сторонниками Канчеллиери намеревалась воспользоваться прибытием Чезаре, вынудить правительство созвать парламент и с помощью Борджиа установить во Флоренции новый режим. Исполнить столь блестящий план помешали шаги предпринятые Содерини несколькими неделями ранее.