Юки-онна, или Записки о ёкаях

Комильфо. Страшные сказки Азии

© Сергеева В. С., перевод, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Исполненное обещание[1]

Была весна; дело происходило в деревне Като провинции Харима. Акана, самурай из Идзумо, хотел навестить родные края.

Хасэбэ сказал:

– Идзумо – Страна Восьми Летящих Облаков[2] – лежит далеко отсюда. Поэтому вам, вероятно, трудно назвать точный день своего возвращения. Но если вы сможете его определить, то осчастливите нас. Мы приготовим пир в честь вашего приезда и будем ждать вас у ворот.

– Что ж, – отвечал Акана, – я много путешествовал и, как правило, способен заранее рассчитать, сколько времени займет дорога. Я могу с уверенностью пообещать вам, что вернусь… ну, скажем, на праздник Тёё[3].

Хасэбэ произнес:

– То есть на девятый день девятого месяца, когда цветут хризантемы. Мы полюбуемся ими вместе. Как замечательно! Так, значит, вы обещаете прийти в девятый день девятого месяца?

– В девятый день девятого месяца, – повторил Акана, улыбнулся на прощание и зашагал прочь от деревни Като, что в провинции Харима, а Хасэбэ Сомон и его мать смотрели ему вслед со слезами на глазах.

Старинная японская пословица гласит: «Ни солнце, ни луна не медлят в пути». Быстро шло время; настала осень – пора хризантем. На девятый день девятого месяца Хасэбэ с раннего утра стал готовиться к встрече названого брата. Он позаботился об угощении, купил вина, украсил комнату и наполнил стоявшие в нишах вазы разноцветными хризантемами. Мать, глядя на него, сказала:

– Сынок, до Идзумо не меньше сотни ри[4]; путь через горы труден и опасен. Никто не поручится, что Акана прибудет сегодня. Не лучше ли будет, прежде чем утруждать себя, дождаться его возвращения?

– Нет, матушка, – ответил Хасэбэ. – Акана обещал вернуться сегодня, и он не нарушит слова. Если мы начнем готовиться к празднику после его прихода, он поймет, что мы усомнились в его честном слове. Для нас это будет большой позор.

Погода стояла прекрасная, безоблачная, воздух был так чист, что мир казался бескрайним. С самого утра много путников проходило через деревню; попадались среди них и самураи, и Хасэбэ, выходя на них поглядеть, не раз думал, что вон он, Акана. Но колокола в храме пробили полдень, а Аканы все не было. Целый день Хасэбэ ждал напрасно. Солнце село, а названый брат по-прежнему не показывался. Но Хасэбэ все стоял у ворот и смотрел на дорогу. Наконец мать подошла к нему и сказала:

– Тебе ведь известно присловье, сынок: «Человеческая душа переменчива, как погода осенью». До завтра хризантемы не завянут. Ступай спать, а утром, если угодно, снова будешь ждать Акану.

– Отдыхай, матушка, – ответил Хасэбэ, – а я подожду. Я верю, что он придет.

Мать отправилась к себе, а Хасэбэ остался стоять у ворот. Ночь была такой же ясной, как день, и белая Небесная Река блистала необыкновенной красотой.

Деревня спала. Тишину нарушал только плеск ручья, да где-то вдалеке лаяли собаки. Хасэбэ ждал… ждал, пока месяц не скрылся за окрестными холмами. Тогда он наконец засомневался – и ощутил страх. Хасэбэ уже намеревался вернуться в дом, когда увидел, что по дороге легко и быстро шагает кто-то рослый… еще мгновение – и он узнал Акану.

– Это вы! – воскликнул Хасэбэ, бросаясь навстречу. – Я ждал вас с самого утра! Вы сдержали обещание! Боюсь, вы утомились, мой бедный брат, – входите же, к вашему возвращению все готово!

Он усадил Акану на почетное место и поспешно поправил светильники, которые едва горели.

– Матушка утомилась и уже легла, – продолжал Хасэбэ, – но я немедленно ее разбужу.

Акана неодобрительно покачал головой.

– Как вам угодно, брат, – сказал Хасэбэ и поставил перед гостем еду и вино.

Акана не прикоснулся ни к тому, ни к другому; некоторое время он молчал и сидел неподвижно, а потом заговорил шепотом, словно боясь разбудить мать Хасэбэ.

– Я должен поведать вам, как вышло, что я чуть не опоздал. Вернувшись в Идзумо, я обнаружил, что жители забыли доброту нашего прежнего повелителя, славного Энъи, и стали искать благосклонности узурпатора Цунэхисы, который захватил замок Тонда. Однако мне было необходимо навестить своего двоюродного брата, Акану Тэндзи, хоть он и перешел на службу к Цунэхисе. Он убедил меня увидеться с Цунэхисой; я согласился, главным образом желая изучить характер нового правителя, поскольку раньше я с ним не встречался. Цунэхиса – опытный и храбрый воин, но он хитер и жесток. Я дал понять, что никогда не стану ему служить. Когда аудиенция окончилась, он велел моему родственнику схватить меня и держать под караулом в доме. Я сказал, что обещал вернуться в Хариму на девятый день девятого месяца, однако меня не отпустили. Тогда я попытался сбежать из крепости ночью, но за мной зорко следили. Лишь сегодня я придумал, как исполнить обещание…

– Сегодня? – изумленно воскликнул Хасэбэ. – Но Идзумо ведь в сотне ри отсюда!

– Да, – отвечал Акана, – и никто не способен пройти сто ри за один день. Но я знал – если я не сдержу слово, вы, быть может, плохо подумаете обо мне. И тогда я вспомнил старую поговорку: «Человеческая душа может за день совершить путь в тысячу ри». К счастью, у меня не отобрали меч, только благодаря этому я сдержал слово… Береги мать.

С этими словами он встал и в то же мгновение исчез.

Тут Хасэбэ понял, что Акана покончил с собой, чтобы исполнить обещание.

На рассвете Хасэбэ Сомон отправился в замок Тонда, что в провинции Идзумо. Добравшись до Мацуэ, он узнал, что на девятый день девятого месяца Акана Сомон совершил харакири в крепости, в доме Аканы Тэндзи. Тогда Хасэбэ пошел к Акане Тэндзи, обвинил его в предательстве, убил на глазах у всей семьи и скрылся. Узнав об этом, Цунэхиса велел не преследовать Хасэбэ. Жестокий и неразборчивый в средствах, он тем не менее уважал в людях стремление к правде. Цунэхиса по достоинству оценил отвагу и верность Хасэбэ Сомона.

Нарушенное обещание[5]

– Я не боюсь смерти, – сказала умирающая, – и тревожит меня лишь одно. Жаль, я не узнаю, кто займет мое место в доме.

– Милая, – ответил скорбящий муж, – его не займет никто. Я никогда не женюсь.

Он говорил от чистого сердца, потому что искренне любил женщину, которая лежала на одре смерти.

– Клянетесь честью самурая? – слабо улыбнувшись, спросила та.

– Клянусь честью самурая, – ответил тот и погладил бледную щеку жены.

– Тогда, любимый муж, – сказала она, – велите похоронить меня под сливовыми деревьями, которые мы посадили в дальнем углу сада. Я давно хотела об этом попросить, однако думала: если вы намерены жениться, вам не понравится, что могила так близко к дому. Но, раз вы пообещали, что другая женщина не займет мое место, я могу без колебаний выразить свое желание… я очень хочу, чтобы меня похоронили в саду! Там я буду иногда слышать ваш голос, а весной любоваться цветами…

– Я все сделаю, как ты хочешь, – произнес муж. – Но не говори о похоронах – мы еще не утратили надежду.

– А я уже не надеюсь, – сказала женщина. – Утром меня не станет. Так вы похороните меня в саду?

– Да, – сказал он. – В тени сливовых деревьев, которые мы с тобой посадили. У тебя будет прекрасная гробница.

– И положите со мной маленький колокольчик.

– Колокольчик?

– Да, я прошу, чтобы в гроб положили колокольчик, вроде тех, что носят буддийские паломники. Можно?

– У тебя будет колокольчик и все, чего ты захочешь.

– Мне больше ничего не нужно, – сказала жена. – Любимый мой, вы всегда были так доб-ры ко мне. Я умираю счастливой.

Она закрыла глаза и умерла – легко, как засыпают наигравшиеся дети. Мертвая, она была прекрасна; на губах у нее застыла улыбка.

Ее похоронили в саду, в тени любимых деревьев, и положили в гроб маленький колокольчик. Над могилой возвели красивый памятник, украшенный семейным гербом и надписью (каймё)[6]: «Старшей сестре, Сияющей Тени Цветущей Сливы, обитающей в чертогах Великого Моря Сострадания».

Однако спустя год после смерти жены родственники и друзья самурая принялись настаивать, чтобы он женился вновь.

– Вы еще молоды, к тому же единственный сын в семье, а детей у вас нет, – говорили они. – Жениться – ваш долг. Если вы умрете бездетным, кто будет приносить жертвы и поминать предков?

Его так уговаривали, что в конце концов он решил вступить в брак. Невесте было всего семнадцать лет, и мужчина страстно в нее влюбился, хоть гробница и высилась в саду немым – упреком.

В течение семи дней ничто не нарушало счастья новобрачной; затем служба потребовала присутствия мужа по ночам в замке господина. В первый вечер, когда он ушел, молодой женщине было беспокойно, хоть она и не понимала, в чем дело, – она просто чувствовала смутный страх безо всякой причины. Она легла спать, но не смогла уснуть. В комнате было душно, как перед грозой.

Глубокой ночью, в Час Быка, женщина услышала звон колокольчика, какой носят с собой буддийские паломники. Она удивилась: что понадобилось паломнику в самурайском квартале в такое время? Звон ненадолго затих, а затем раздался ближе. Очевидно, путник приближался к дому, но почему-то со стороны сада, куда не было хода с улицы. Вдруг ужасающе завыли и заскулили собаки. Молодую женщину охватил ужас, как в страшном сне… Колокольчик звенел в саду… Она хотела встать и разбудить служанку, но обнаружила, что не может подняться – не может шевельнуть и пальцем, – не может крикнуть… Все ближе, ближе слышался звон колокольчика… О, как завыли собаки!

Хотя двери были крепко заперты и ширмы стояли на месте, в спальню легко, словно тень, скользнула женщина… женщина в погребальном одеянии, с колокольчиком в руке.

Она была давно мертва, и распущенные волосы висели у нее вдоль безглазого лица; сквозь спутанные пряди она взглянула на молодую жену, и безъязыкий рот произнес:

– Нечего тебе делать в этом доме! Здесь по-прежнему я хозяйка! Уходи отсюда, но никому не говори, что случилось. Если скажешь ему, я разорву тебя на части!

Промолвив это, призрак исчез. Молодая жена лишилась чувств от страха и пролежала так до рассвета.

Впрочем, при свете дня она усомнилась в том, что видела. Предостережение призрака по-прежнему тяжким бременем лежало у нее на душе, и она не посмела никому об этом рассказать, даже мужу; но женщина почти убедила себя, что ей просто-напросто приснился страшный сон.

Однако на следующую ночь все сомнения развеялись. Опять в Час Быка завыли и заскулили собаки, опять зазвонил колокольчик, опять новобрачная тщетно пыталась встать и позвать служанку. Мертвая вошла в комнату, приблизилась к постели и прошипела, нагнувшись над бедняжкой:

– Уходи из этого дома и никому ничего не говори! Если хотя бы шепнешь ему, я разорву тебя на части…

Наутро, когда самурай вернулся из замка, молодая женщина бросилась ему в ноги и взмолилась:

– Умоляю, простите мою неблагодарность и грубость! Я знаю, что не следует об этом просить, но я хочу вернуться домой, я должна уехать немедленно!

– Разве тебе плохо здесь? – удивился муж. – Кто-то посмел обидеть тебя в мое отсутствие?

– Нет, нет! – рыдая, ответила жена. – Все здесь безмерно добры ко мне. Но я не могу быть вашей женой, я должна уехать…

– Дорогая супруга! – в изумлении воскликнул муж. – Больно слышать, что в моем доме у тебя есть повод для недовольства. Я даже представить не могу, отчего тебе вдруг захотелось – уехать, разве что и впрямь кто-то обошелся с тобой неучтиво. Не хочешь же ты сказать, что желаешь развода?

Женщина, дрожа и плача, проговорила:

– Если вы не дадите мне развод, я умру!

Некоторое время мужчина молчал, тщетно пытаясь постичь причину этой невероятной просьбы. А затем с величайшей сдержанностью произнес:

– Я покрою себя позором, если отошлю тебя к родным без всякой провинности с твоей стороны. Если ты объяснишь, в чем дело, чтобы я мог с честью выйти из этого затруднения, я напишу тебе разводное письмо. Но если ты не назовешь веской причины, я с тобой не разведусь, ибо честь нашего дома должна остаться незапятнанной.

Тут она поняла, что должна признаться, и открылась мужу, в ужасе добавив:

– Теперь ты все знаешь, и она убьет меня! Она меня убьет!

Самурай, хотя и храбрый человек и не склонный верить в призраков, искренне испугался. Но вскоре ему на ум пришло простое и естественное объяснение.

– Милая, – сказал он, – я вижу, ты сильно взволнована; боюсь, кто-то напичкал тебя глупыми россказнями. Я не стану писать разводное письмо лишь потому, что тебе приснился дурной сон. Но я не хочу, чтобы в мое отсутствие ты страдала. Сегодня мне вновь придется провести ночь в замке, однако я прикажу двум слугам караулить в твоей комнате, и ты проведешь ночь спокойно. Это надежные люди, они сумеют тебя защитить.

Он говорил так ласково, хотя и решительно, что женщина устыдилась своего страха и согласилась остаться.

Двое слуг, которым велели оберегать молодую госпожу, были крепкие, храбрые, простосердечные парни – в самый раз для того, чтобы охранять женщину или ребенка. Они рассказывали хозяйке веселые истории, чтобы ее позабавить. Она долго беседовала с ними, смеясь их добродушным шуткам, и почти забыла про свои страхи. Когда она легла спать, стражи уселись в уголке за ширмой и принялись играть в го[7], переговариваясь шепотом, чтобы не беспокоить женщину. Та спала крепким сном.

Но в Час Быка она вновь пробудилась в ужасе, услышав колокольчик! Звон приближался. Она вздрогнула, закричала… но в комнате никто не отозвался. Стояла мертвая тишина. Женщина бросилась к караульным – те неподвижно сидели за игральной доской, глядя друг на друга остекленевшими глазами. Она завопила и принялась их трясти, но они словно окаменели…

Впоследствии они говорили, что слышали колокольчик; долетел до них и отчаянный крик. Караульные даже чувствовали, как госпожа трясла их, пытаясь привести в чувство, однако они не могли ни шевельнуться, ни заговорить. После этого они уже ничего не видели и не слышали, потому что погрузились в беспробудный сон.

…

Войдя на рассвете в покои супруги, самурай при свете гаснущей лампы увидел в луже крови безголовое тело молодой жены. Сидя на корточках над игральной доской, спали слуги. Услышав крик господина, они вскочили и бессмысленно уставились на залитый кровью пол…

Головы нигде не было; судя по ужасной ране, ее не отсекли, а оторвали. Кровавый след вел из комнаты в коридор. Дверь была нараспашку. Мужчины пошли по следу в сад – по траве, по песчаной дорожке, вдоль обсаженного ирисами пруда, через тенистую бамбуковую рощицу… Внезапно они оказались лицом к лицу с чудовищем, которое заверещало, словно летучая мышь. Это была покойница, вставшая из могилы, – в одной руке она держала колокольчик, а в другой окровавленную голову… На мгновение все трое оцепенели. Затем один из слуг, пробормотав буддийскую молитву, выхватил меч и нанес удар. Чудовище тут же рухнуло наземь и превратилось в кучку лохмотьев, костей и волос. Колокольчик, жалобно звякнув, откатился в сторону. Однако правая кисть еще шевелилась, пальцы сжимали оторванную голову, терзали ее, щипали, как клешни желтого краба упавший плод…

– И где тут мораль? – сказал я другу, который рассказал мне эту историю. – Если уж покойница решила мстить, ее гнев должен был обрушиться на мужа.

– Так считают мужчины, – ответил он. – Но женщины чувствуют иначе.

Он был прав.

История О-Камэ

О-Камэ, дочь богатого Гонъэмона из Нагоси, что в провинции Тоса, горячо любила мужа. Ей исполнилось двадцать два года, мужу, которого звали Хатиэмон, двадцать пять. О-Камэ так была к нему привязана, что ее даже считали ревнивой. Однако Хатиэмон не давал жене ни малейшего повода для ревности, и в семье никогда не звучало упреков.

К сожалению, О-Камэ была слабого здоровья. После свадьбы не минуло и двух лет, как она заразилась болезнью, тогда свирепствовавшей в провинции. Лучшие лекари оказались бессильны. Люди, охваченные этим недугом, переставали есть и пить, они лежали сонные и вялые, и их посещали странные видения. Несмотря на неустанную заботу, О-Камэ слабела день ото дня, пока всем, и ей самой, не стало ясно, что смерть – близка. Тогда она позвала мужа и сказала ему:

– Я и выразить не в состоянии, как добры вы были ко мне во время моей злополучной болезни. Бóльшую доброту нельзя себе представить! И оттого мне еще трудней расстаться с вами… Только подумайте! Я еще молода, у меня лучший муж на свете – и придется умереть! Нет-нет-нет! Не пытайтесь внушать мне надежду – лучшие китайские врачи ничего не смогли поделать. Я-то думала, что протяну еще несколько месяцев, но нынче утром, увидев в зеркало свое лицо, поняла, что умру сегодня, да, сегодня! Но, если вы хотите, чтобы я умерла счастливой, позвольте вас кое о чем попросить…

– Проси о чем угодно, – сказал Хатиэмон. – Если это в моей власти, я охотно исполню твое желание.

– Вряд ли, – возразила О-Камэ, – ведь вы еще так молоды. Мне трудно просить об этом, очень трудно… но мою грудь словно огнем палит. Я должна это сказать, прежде чем умру… Любимый супруг, рано или поздно вас ведь попросят жениться. Обещаете ли вы… больше не вступать в брак?

– Всего-то! – воскликнул Хатиэмон. – Если это единственное твое желание, я легко выполню его. Клянусь тебе, что никто и никогда не займет твое место!

– О радость! – вскричала О-Камэ, приподнявшись на постели. – О, как я счастлива!

И упала мертвой.

Здоровье Хатиэмона пошатнулось после смерти О-Камэ. Поначалу это приписывали естественной скорби. Односельчане не удивлялись, ведь он и впрямь горячо любил жену. Но время шло, а он все бледнел и слабел. В конце концов Хатиэмон так исхудал, что стал похож на привидение. Тогда люди заподозрили, что не одна лишь скорбь точит молодого человека. Лекари сказали, что Хатиэмон здоров. Причину упадка сил они не нашли, однако предположили, что недуг вызван душевными волнениями. Родители тщетно расспрашивали Хатиэмона. Он утверждал, что у него нет причин печалиться, кроме одной, всем известной. Родные советовали ему жениться, однако он твердил, что не нарушит обещания, данного покойной супруге.

Хатиэмон продолжал слабеть день ото дня. Близкие уже боялись за его жизнь. Однажды мать Хатиэмона, уверенная, что он хранит какую-то тайну, так страстно просила его признаться, так горько плакала, что он не устоял перед ее мольбами.

– Матушка, – сказал он, – мне трудно об этом говорить. Может быть, когда я все тебе расскажу, ты мне даже не поверишь. Дело в том, что О-Камэ не обрела покой на том свете и мы напрасно совершаем обряды в ее память. Вероятно, она не успокоится, пока я не отправлюсь в долгое путешествие вместе с ней. После похорон она каждую ночь приходит и ложится рядом со мной. Иногда я забываю, что О-Камэ умерла – выглядит она точь-в-точь как при жизни, только разговаривает шепотом. Она велит никому об этом не рассказывать. Думаю, она хочет, чтобы я умер. Я бы и не тревожился, если бы дело касалось только меня. Но поскольку мое тело принадлежит родителям, я обязан исполнять сыновний долг. Поэтому, матушка, я открыл вам эту тайну. О-Камэ приходит каждую ночь, когда я ложусь спать, и остается в моей комнате до рассвета. Как только пробьет храмовый колокол, она исчезает.

Мать страшно испугалась. Она немедленно отправилась в храм, пересказала настоятелю все, что слышала от сына, и попросила духовной помощи. Настоятель, человек почтенный и умудренный опытом, без особого удивления выслушал ее и произнес:

– Такое и впрямь бывает. Полагаю, мне удастся спасти вашего сына. Но ему действительно грозит беда. Я видел на лице Хатиэмона тень смерти. Если О-Камэ еще хоть раз его посетит, он не доживет до рассвета. Нужно действовать быстро. Ничего не говорите сыну, однако поскорей известите членов обеих семей и попросите их явиться в храм. Ради спасения вашего сына придется открыть могилу О-Камэ.

Родственники собрались в храме. Заручившись их согласием, настоятель вместе с ними отправился на кладбище. Там под его руководством сняли могильную плиту, разрыли могилу и извлекли гроб. Когда сняли крышку, люди изумились. О-Камэ сидела с улыбкой на лице, такая же прелестная, как до болезни. Никаких признаков смерти не было видно. Когда настоятель велел помощникам вынуть мертвую из гроба, удивление сменилось страхом: труп на ощупь оказался теплым и мягким, несмотря на то что столько времени пробыл в сидячем положении[8].

Покойную перенесли в часовню, и там настоятель, вооружившись кисточкой для письма, покрыл ее лицо и тело священными словами на санскрите. Затем он совершил обряд сэгаки[9], чтобы умиротворить душу О-Камэ. После этого труп вновь предали земле.

Больше О-Камэ не являлась к мужу, и Хатиэмон постепенно оправился. Сдержал ли он данное жене обещание – неизвестно.

История О-Тэи

Давным-давно в городе Ниигата, в провинции Этидзэн, жил человек по имени Нагао Тёсэй.

Нагао был сыном врача и учился, чтобы продолжить дело отца. С детства он был обручен с девочкой по имени О-Тэи, дочерью одного из отцовских друзей. Родные решили, что свадьбу сыграют, как только Нагао окончит учебу. Но у О-Тэи было слабое здоровье, и в четырнадцать лет она смертельно захворала. Поняв, что умирает, она послала за Нагао, чтобы попрощаться.

Когда он встал на колени у ее постели, она сказала:

– Нагао-сама[10], нареченный мой, мы были предназначены друг другу с детства и должны были пожениться в конце года. Но я умираю – боги знают, что так будет лучше для нас обоих. Если бы я прожила еще несколько лет, то непрестанно доставляла бы вам беспокойство и горе. Я слаба и не смогла бы стать хорошей женой. С моей стороны было бы крайне себялюбиво желать исцеления. Пожалуйста, пообещайте, что не будете горевать. Кроме того, я убеждена, что мы еще встретимся.

– Конечно, встретимся, – горячо ответил Нагао. – На Небесах пречистых обитателей[11] боль разлуки утихнет.

– Нет-нет, – прошептала девушка. – Я имею в виду не небеса. Я верю, что нам суждено встретиться на земле.

Нагао изумленно взглянул на нее, и она улыбнулась, а затем продолжала нежно и задумчиво:

– Да! В этом мире, при вашей жизни, Нагао-сама… Конечно, если вы не против. Однако, чтобы это могло статься, я буду должна вновь родиться девочкой и вырасти. Так что вам придется подождать пятнадцать-шестнадцать лет. Это долгий срок. Но, мой нареченный супруг, вам всего восемнадцать…

Желая успокоить умирающую, Нагао ласково отозвался:

– Ждать тебя, моя нареченная, не только долг, но и радость. Мы предназначены друг другу на время семи жизней.

– Вы сомневаетесь? – спросила девушка, пытливо глядя ему в лицо.

– Любимая, – ответил он, – я просто боюсь, что не узнаю тебя в другом теле и под другим именем. Какой знак ты мне подашь?

– Не знаю, – сказала она. – Только богам и Буддам ведомо, как и где мы встретимся. Но я уверена – да, уверена, – что вернусь к вам, – если вы этого пожелаете. Помните мои слова…

Она закрыла глаза и умерла.

Нагао искренне любил О-Тэи, и его скорбь была сильна. Юноша заказал памятную табличку, на которой написал ее дзокумё[12]; табличку он поставил на буцудан[13] и каждый день ставил перед ней приношения. Он много думал о предсмертных словах О-Тэи. Надеясь порадовать дух усопшей, Нагао написал торжественное обещание жениться на О-Тэи, если она вернется к нему в ином теле. Это обещание он скрепил личной печатью и положил на буцудан рядом с памятной табличкой.

Тем не менее, поскольку Нагао был единственным сыном, родня просила его жениться. Он решил, что обязан исполнить желание семьи, и женился на девушке, которую подыскал ему отец. После свадьбы он продолжал ставить приношения перед табличкой О-Тэи и неизменно вспоминал ее с любовью. Но постепенно ее образ потускнел в памяти Нагао, как давний сон. Шли годы…

За это время Нагао постигло много несчастий. Умерли его родители, а затем жена и единственный ребенок. Он остался один на целом свете. Тогда Нагао покинул опустевший дом и отправился в долгое путешествие, чтобы развеять печаль.