Танцы казначея. Censored version
- -
- 100%
- +
© Ник Хлорин, 2024
ISBN 978-5-0062-7780-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
В целях защиты психики дорогого читателя, сохранения оставшихся нервных клеток автора, соблюдения законодательств ряда цивилизованных стран, а также по гуманным соображениям,
С сожалением сообщаем,
Что нами было принято непростое решение: издать сокращенную версию «Танцев казначея», ликвидировав особо сомнительные сцены.
Без них произведение, безусловно, менее яркое, но все еще восхитительное.
Возможно, когда-нибудь первоначальная версия также станет доступна широкой аудитории, а пока предлагаю вам насладиться тем, что имеем.
Ник ХлоринТанцы казначея
Солнце медленно всходило,
Хотя сна не было ни в одном глазу.
Из окна паук с паутиной
Наблюдали, как туча пускает слезу,
Вспоминая, что ночью съедала Луну.
(А точнее – просто откусила какую-то незначительную часть).
Мне слишком хотелось куда-то пропасть,
Просыпаться одной в постели:
Без людей, похмелья и повода.
Вот, прилетели.
Я, поэт большого туманного города
(Лондон, Петербург, Женева, Венеция, Рига),
Сейчас потерян где-то в бывшей Югославии,
Забыв о шикарных отеля вроде итальянского «Бригга»
(С кайфом больного амнезией, не вспоминаю уже о красивых странах),
В неизвестном санатории
Встречаю рассвет, пью чай из-под крана,
Любуюсь на крематории.
Пролог
(окрестности Юпилучче, Королевство Мэленд, настоящее время)– Представьте, вы любуетесь цветком, вдыхаете его аромат, у вас перед глазами возникает вся летопись его жизни. Бескрайнее поле, в котором он просыпается ранним утром от мокрых прикосновений капель росы. Солнечные лучи осторожно поглаживают его лепестки. Когда солнце меняет цвет с ослепительно золотого на величественно багряный, а затем устало прячется от посторонних глаз в высокой полевой траве, наш цветок любуется созвездиями, играя с феями, и пытается сохранить расположение таинственных звезд в нечетких лабиринтах своей цветочной памяти. Ночное небо он любит больше всего, ведь в его фиолетовой синеве цветок видит свое отражение. Они так похожи, думает он.
К концу лета цветок становится совсем взрослым. Он немного задремал, любуясь ночным небом, а проснулся уже на пыльном подоконнике, и бескрайнего поля вокруг нет, только за стеклом опавшие листья и люди, которых сдувает ветер… С наступлением темноты цветок посмотрел наверх и от счастья широко-широко распахнул свои лепестки. На него по-прежнему смотрит его любимое небо.
– Прошу прощения, а нельзя ли перейти ближе к делу? – прервал старика хрипловатый, наглый голос принцессы.
– Ну что ж, будь по-Вашему, – рассказчик не изменился в лице, продолжая улыбаться не то хитро, не то добродушно. Я бы тоже так улыбался, если бы передо мной сидела невероятной красоты жрица в полупрозрачном одеянии, – итак, жил в Королевстве Мэленд добрый и справедливый король. И было у него два сына…
Ками, лежа на коленях арфиста (все-таки любить можно красиво и возвышенно, а можно, вызывая у всех окружающих рвотный рефлекс. В случае с Ками неизменно был возможен только второй вариант), громко цокнула языком и страдальчески закатила глаза. Никто не обратил на это внимание. Я заворожено смотрел на совершенную грудь Левиты. Розовый жемчуг сосков то исчезал в руках старого мудреца, то вновь открывался нашему взору. Арфист, полагаю, смотрел туда же. Соню происходящее интересовало мало, она, словно пчелка, почти летала по комнате, легким движением руки подкидывая к бесконечному потолку желтый воздушный шарик.
– Старший, Валентиниус, был умен и хорош собой. Именно он должен был унаследовать престол. Но вышло так, что по натуре своей он оказался больше склонен к развлечениям для простолюдинов. Младший же, Пуннор, родился глупым и нескладным, да еще и рос в тени звездного старшего брата. Как тут ни стать жестоким?
Полуостров Юпэр в то время представлял собой отдельное государство под руководством пожилого генерала. Несмотря на ряд идеологических разногласий, правители ладили между собой. Сын генерала Юлфор, будучи ровесником Пуннора, с юных лет водил с младшим принцем дружбу.
Шли годы, и, надо сказать, оба сына с возрастом становились для старого короля глубоким разочарованием. Валентиниус всерьез увлекся музыкой, убегал из Дворца и в скрывавшей лицо маске и простой одежде давал уличные концерты, собирая вокруг себя толпы подданных, не ведавших, что выступает для них наследный принц. Король и его приближенные всерьез опасались, что Валентиниуса кто-нибудь узнает, масштаб скандала в этом случае сложно было даже представить.
К Пуннору судьба оказалась еще менее благосклонна, ему не посчастливилось влюбиться в дочь некого аристократа, славившуюся красотой на все Королевство. Девушка лишь посмеялась над тучным принцем, не имевшим права на престол, но осмелившимся просить ее руки. Ладно бы он был красив. Ладно бы перспективен. Да хотя бы умен. Или просто обладал бы покладистым и добрым нравом. Однако в Пунноре не было буквально ничего, за что его можно было бы полюбить, тем более знатной красавице. Но мы-то с вами знаем, что ничего нет страшнее отвергнутого и обиженного мужчины…
С детства защищавший и помогавший Пуннору, преданный по натуре своей, но выросший в условиях военной диктатуры и знавший только язык силы, Юлфор решил, во что бы то ни стало помочь лучшему другу. На тот момент его отец был уже в совсем преклонном возрасте, и армией Юпэра руководил Юлфор.
В ту страшную ночь толпа профессиональных военных ворвалась в фамильный особняк девушки, вырезав всю семью и прислугу. Ее саму доставили Пуннору во дворец, а следующим утром в ближайшем храме их обвенчал подкупленный тайранистский жрец.
Отчаявшаяся девушка, запертая в покоях второго принца, безутешно рыдала и каждый день молилась эйлиристским богам, умоляя наказать обидчиков. Так жалобен был ее плач и так пленительна красота, что даже высшие существа были растроганы. Случился феномен, которого не происходило, возможно, ни разу в современной истории: божество влюбилось в земную девушку и снизошло к ней. Любовь эта, представьте себе, была взаимной. Только вот божество то оказалось вовсе не божеством, а злобным демоном, который, вместо запрошенного освобождения для девушки, начал просто жить вместе с ней прямо в королевском дворце, заставляя второго принца спать на коврике у двери и всячески над ним насмехаясь в отместку за прошлые страдания возлюбленной.
Тут произошло еще кое-что. Старый король находился при смерти, а Валентиниус отрекся от престола, женился на дочери отставного полковника королевской армии Мэленда и начал давать концерты уже публично, обзаведясь толпами поклонников по всему Королевству и даже за его пределами. Теперь трон должен был перейти к Пуннору, но как, скажите мне на милость, может управлять государством человек, который даже с демоном в собственной спальне разобраться не в силах? К тому же на тот момент младший принц задумал жениться на зарубежной принцессе, что серьезно укрепило бы его позиции.
Юлфор и Пуннор обращались к лучшим жрецам и предлагали любые деньги за изгнание существа. Но тщетно, любые ритуалы были бессильны, чертовщина продолжалась, и тогда…
– Пришла БЕЛАЯ. ХРОМАЯ. ОБЕЗЬЯНА., – скучающе отчеканила Ками.
– Верно, Ваше Высочество. Белая хромая обезьяна пообещала навсегда избавить Пуннора от демона и возлюбленной, поставив два условия. Во-первых, Пуннор должен будет держать при дворе и воспитывать их сына как минимум до его совершеннолетия. Во-вторых, поскольку Пуннор и Юлфор все-таки совершили страшное преступление, для ритуала по возвращению демона восвояси нужна была кровь одного из них. Вся до капли.
Слезно, на коленях умолял Пуннор друга пожертвовать собой, клянясь позаботиться о его семье и государстве. Молодой генерал пошел на жертву, тем более что его и самого мучила совесть за содеянное, но перед смертью потребовал от товарища заключить тайранистскую сделку и поклясться заботиться о его сыне.
Поговаривают, что вой демона сотрясал Мэленд целый месяц, и что жители домов вблизи дворца были вынуждены эвакуироваться, потому что адские вопли не давали им ни спать, ни даже слышать. Но, в конце концов, ритуал был завершен, демон изгнан, а первая жена Пуннора мертва.
Пуннор был коронован, женился на чужеземной принцессе, которая позже родила ему двоих детей. Но нарушил слово, данное пожертвовавшему собой другу. Первым же указом он напал на Юпэр. После недолгой гражданской войны, полуостров был официально присоединен к Мэленду. Жену и маленького сына Юлфора он забрал и поселил во дворце в крыле прислуги. Лишь от сына демона и первой жены не решился он избавиться под страхом возвращения древнего зла. Мальчик рос у него на глазах рядом с его детьми немым напоминанием об адских годах и сне на коврике у порога, – мудрец замолчал.
На несколько минут в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь перезвоном музыки ветра.
– Ничего не забыли? – вновь вмешалась Ками, наиграно кашлянув.
– Конечно-конечно. Ослепленный славой, Валентиниус сошел с ума и повесился. Незадолго до этого бесследно исчезла его жена. Старый полковник хотел забрать и воспитывать их дочь самостоятельно, но придворные чиновники настояли на том, что девочка должна расти во дворце. Многие считали и до сих пор считают власть Пуннора нелегитимной. Пуннор знал об этом и собирался женить дочь брата на своем сыне Бениле, но…
– А вот теперь достаточно! – Ками резко подскочила, не сильно ударившись затылком о челюсть арфиста, – и, кстати, прошу обратить внимание, эта история в очередной раз демонстрирует нам что? Правильно, то, как несчастны все эти маленькие, но очень гордые нации. Сколько печалей, лишений и бед выпадает на долю вечно ущемленных юпэрцев, вы только вдумайтесь! И так ведь по всему миру с подобными территориями. Мы им даем льготы, права, прекрасные условия для жизни, а они хотят дальше жрать помои и умирать ради мнимой независимости, которую им предоставлять ни в коем случае нельзя, ведь они, не способные по природе своей к управлению, угробят и себя, и нас. Как хорошо, что я родилась в столице Мэленда, а не в третьесортном недогосударстве с непонятным статусом и размытыми границами. Наверное, я бы повесилась.
Старик снисходительно посмотрел на нее.
– Ваше Высочество, как же вы недальновидны, и это при трех-то глазах. Знаете, что происходит за десять тысяч ли, можете любому обывателю пустить пыль в глаза, а все еще позволяете собственной гордыне ставить вас в неловкие ситуации. Будь на моем месте не я, а человек менее просветленный, он бы без всяких сомнений продолжил рассказ просто для того, чтобы преподать вам урок. Но мне Вас обучать без надобности. Как и кого бы то ни было. В какой-то момент жизни мне совсем расхотелось делиться своим опытом и знаниями с остальными…
– А меня уже никто ничему научить и не может, – хмыкнула Ками, – я все и так знаю, потому что знаю того, кто все знает.
Часть первая
Глава первая
(Санкт-Петербург, Российская Федерация, немного раньше)Посольство стало походить на болото. Теоретически с получением Ками агремана колонны в коридоре должны были стать янтарными (за годы работы здесь я успел узнать, что новые послы Мэленда традиционно меняют цвет колонн в цвет своего фамильного герба, оставляя неизменными молочно-белые стены и пол), а то и вовсе остаться цвета нежно-красного мрамора. Ками поначалу запретила прикасаться к интерьеру. Это был истеричный приказ «безутешной вдовы», желающей сохранить любую память о возлюбленном. Но не прошло и месяца, как она вызвала архитектора из Мэленда.
– Малахит, – сказала она. А затем добавила, – на стенах малахит. Колонны хочу из аметиста и черного опала. С белым золотом.
Архитектор имел право с ней поспорить, но по какой-то причине не стал. Возможно, этот дизайн показался ему хорошей идеей, но я сомневаюсь, что кому-то, кроме Ками в кризисном состоянии, могло бы такое понравиться.
Первое время она ночевала в апартаментах Кая, пока однажды ночью я не увидел, как она сама тащит по коридору огромный узел из черной шелковой простыни.
– Майн Фюрер, Вам помочь? – мы давно перешли на «ты», и я теперь мог шутить подобным образом, не опасаясь найти яд в своем завтраке.
– Помоги, – девушка протянула мне узел, который я без особых усилий донес до ее старых апартаментов.
Ками выглядела взволнованной, но ничего не объясняла, и я не стал спрашивать. Она чуть ли не силой заставила меня зайти. Обстановка здесь не изменилась с момента моего последнего визита. В углу все так же стоял мольберт, картину на котором закрывала завернутая в несколько слоев тюлевая занавеска с блестящими узорами, жутко портящая скандинавский интерьер, отдавая цыганщиной.
– Я в душ, – поставила меня перед фактом госпожа посол, скрываясь за раздвижной дверью небольшой ванной, – подожди меня и никуда не уходи. Можешь пока налить нам выпить, я правда быстро.
Видимо, суждено мне сегодня сидеть в этой комнате-кухне-кабинете-гостинной до утра, уничтожая запасы алкоголя. Я провел рукой по холодной мраморной столешнице позади меня, обернулся и заметил стопку старых помятых листов. Листы были разные: и клетчато-тетрадные, и пожелтевшие А4, и блокнотные из приятной плотной крафтовой бумаги. Все они были исписаны разными чернилами и почерками. Только на одном буквы были машинно-печатными. Почерки в большинстве своем были аккуратные, не похожие на иероглифические закорючки Ками. Я с интересом стал вчитываться.
«Ты сегодня мне снился. Живой. Стоишь возле здания районного суда, весь такой живой и красивый, в бежевой шерстяной кофте на молнии, в джинсах и дорогих ботинках. Я подхожу к тебе и спрашиваю так осторожно: „Пойдем пообедаем?“. Ты улыбаешься и смотришь на меня с добротой и нежностью, говоришь игриво: „А пойдем!“ И мы идем».
«Знаешь, ты ведь даже злиться нормально не умел.
Если вывести из себя, мог лишнего наговорить, но в глазах эта доброта и нежность всегда были.
Читаю про Афганистан. Ты никогда не рассказывал мне про эту войну, а я ее едва помню. Ловлю себя на мысли, что не знаю, что и думать.
Просто, пожалуйста, прошу тебя, вернись и скажи, что это просто розыгрыш. Посмотри на меня. Своди меня пообедать. Расскажи про Афганистан».
«Я сто тысяч раз рассказывала о знакомстве с тобой, и по-прежнему обожаю эту историю.
Мы познакомились на дохуя-светском-приеме. Я раздавала достопочтенным гостям розы у входа в маленьком чёрном платье (на улице тогда было что-то около минус двадцати, а здание находилось на набережной, и стоять рядом с постоянно открывающейся входной дверью было просто невыносимо, мои зубы мелодично постукивали от холода). А ты зашёл с компанией друзей, весь такой бесконечно красивый, в джинсах. На дохуя-светский-приём и в джинсах.
Дрожащими и покрасневшими от холода пальцами я протянула тебе розу. Ты с улыбкой спросил, не холодно ли мне (сразу на «ты»). И мне бы следовало улыбнуться и сказать «нет», но говорить и улыбаться я уже не могла – зубы начали отбивать чечётку. Тогда ты взял меня за руку и прямо с охапкой роз, мимо моей начальницы и фейс-контроля затащил в эпицентр дохуя-светского-приема, где было тепло, красиво, а официанты на подносах клубнику, шампанское и шоколад предлагали.
Ты посадил меня за стол к своим друзьям, взял у официанта целый поднос этой самой клубники, а потом ещё шоколадок набрал, и меня ими засыпал. И все на нас смотрели, но подойти никто не решался. И все на нас смотрели, а нам все равно было. И на музыку нам было все равно, потому что ты достал моднейший CD-плеер, а там все мои любимые песни оказались.
Мы танцевали с закрытыми глазами. Я представляла высотные столбы и бесконечное маковое поле вокруг.
А потом мне домой надо было бежать, не потому-что-хочу, а потому-что-дома-не-поймут, и я убежала. Почти, как Золушка, только даже туфельки тебе не оставив.
Но ты меня все равно потом нашёл.
Но ты меня все равно потом нашёл.
И по променадам со мной гулял, и подарками задаривал. И наотрез отказался прикасаться ко мне, когда я выпила три стакана виски, который был старше меня, и омерзительно опьянела.
Ты слизывал булочные крошки с моих губ, заставляя меня задыхаться от вселенской любви, а потом нежно укладывал на кровать, или грубо прижимал к стене, а за окном в это время лежали и мёрзли оранжевые листья осени. И мы потом тоже лежали в этих листьях, держась за руки, кидались ими друг в друга. И я просто ни о чем не думала, мне не надо было думать, потому что я знала, что ты всегда мне поможешь, всегда закроешь, спасешь от всего.
Все раскололось за пару секунд.
Бум.
И я делаю то, что мы собирались делать вместе.
Только сама».
«У меня было две картины, которые подарил мне…
XM… тогда это был близкий друг, а сейчас уже почти никто, но не суть. Обе картины были «говорящие», с намеком, с подтекстом, со сМыслом.
На одной из этих картин был ты. И эта картина говорила мне: «Никогда. Никогда, сука, не дружи с представителями действующей власти, слышишь меня?! Ни-КОГ-да.
ОН забыл картины в старой квартире и не пожелал за ними возвращаться. И только сейчас я осознала, насколько мне были важны те картины. По крайней мере, одна из них.
Которая с тобой».
«Меня вообще-то уже дня три кроет будь здоров.
Почти двадцать лет прошло. Ты бросаешь меня, не снишься мне месяцами, полугодиями. Даже, когда я очень прошу, все равно не снишься. И когда бессонница уже вот-вот доведёт меня до ручки, когда я после пачки прозака закрываю глаза на рассвете и вижу всю ту же квартиру, в которой чувствую себя, словно в пыточной камере, ты вдруг входишь в эту квартиру и, как тогда, много лет назад, уводишь меня от этого-всего.
И я хочу спать все больше, а просыпаться совсем не хочу. Но ты избирательный. Приходишь не во все сны.
Я разорвала письма, в которых сообщала всем своим друзьям, что не могу без тебя жить. Кричала о своей боли каждой пылинке вокруг меня. Спрашивала у Пустоты «А КОГДА МНЕ СТАНЕТ ЛЕГЧЕ?!». Пустота молчала – это не ее проблемы вообще-то.
Да, это только мои проблемы, кричать о них не стоило. Но такая уж я. С детства, даже если чуть-чуть стукнусь обо что-то, поднимала шум. А если коленку разобью – истерика на всю неделю, привет.
Это тоже своего рода лекарство – высказаться.
Поставить всех в известность.
Мне плохо.
Помогите.
Но почти двадцать лет назад я даже себя превзошла. О, был ли человек отвратительнее меня? Заваливалась на чужие дни рождения в шикарном чёрном пальто и на шпильках, а потом с бутылкой вина рыдала на кухне. В промежутке рассказывала всем о чем-то возвышенном.
Так-вот. Меня немного отпустило. И да, одно помогло: ты не уничтожил мою личность. Я не разучилась жить сама. Не перестраивала свой мир под тебя, вокруг тебя. Ты никогда этого не требовал, к счастью, спасибо.
Отпустило, но порой бывают рецидивы. Когда понимаю, что тебя больше не увижу. Что жизнь без тебя пустая. Что было все, а теперь все плохо без каких-либо перспектив».
«(Люблю слово «своеобразный». Как-то очень давно, еще в школе, я спросила у старшей девочки, красивая ли я, а она мне так и ответила: «Своеобразная». Что означало: «Конечно же нет, но я не могу сказать тебе это в лицо, некрасиво как-то получится». )
Тот вечер начался своеобразно. У меня были вишневые взбитые сливки, и мы добавляли их в виски, и ты случайно испачкал ими мою щеку, а потом слизывал, а потом целовал меня, и было так сладко вишнёво, и земля из-под ног исчезала. Мы курили в окно, укутавшись в одну простынь вдвоём, и в этот момент пошёл снег: самый первый в том году. Так волшебно.
Утром мне было стыдно и счастливо-смешно одновременно. Я не спала ни секунды, хотя ты ушёл под утро. Я не могла уснуть, хотя ты меня собственноручно уложил в кроватку, подоткнул одеялко, поцеловал в лобик и назвал своей принцессой.
На пары в тот день я шла, оглядываясь, боясь столкнуться с тобой: стыдненько. А к обеду твой друг мне записку от тебя передал. И я начала смеяться прямо посреди пары. Мне замечание сделали, а я все равно смеялась. И домой прибежала на одном дыхании. А вечером ты узнал, что я не ем два дня, и к себе позвал, и с ложечки кормил.
А потом мы снова сладко-вишнево целовались, ты снимал с меня одежду, шутя, что я могла бы и сама это сделать. Твои плечи были самыми красивыми, кожа самой мягкой, а уши завораживающе-эльфийскими. Объятия самыми нежными и искренними.
Был ли это мой самый счастливый день в моей жизни?
Не исключено.
Я ушла рано утром – мне было надо – самая глупая причина.
Я должна была написать тебе. Или не уезжать вообще. Но что уж теперь, столько времени прошло. Эти отношения закопала я, своими руками, здесь мне не на кого свалить вину. Но это то, из-за чего больно до сих пор.
Я узнавала твой силуэт: издалека, со спины, среди толпы. Сердце замирает, я забываю, как надо дышать.
Я знаю, у тебя от меня миллион проблем было. Слишком любила, чтобы дальше портить тебе жизнь.
Люблю. Люблю. Люблю.
Вернись, пожалуйста, а, это же про…»
– О, читаешь? Как тебе? – Ками вышла из душа, обернувшись в одно большое полотенце, а другое поменьше водрузив на голову, как султанскую чалму. Я отметил, что ее лицо и правда изменилось, сейчас это даже близко не прежний неприятный птичий профиль: нос, в кончик которого можно вписать золотое сечение; губы больше не были «большими», они казались божественными, идеально подходящими к ее лицу, да и вообще к любому лицу. Губы – эталон. Стресс на фоне всего пережитого обнажил лезвия и без того притягательно выступающих высоких скул. Это все еще была не привычная так нравившаяся мне классическая русская красота, но красота внеземная, рептилоидная. Интересно, в Мэленде она считается привлекательной?
– От кого эти письма, Ками? И кому?
– Без понятия. Возле склепа отца иногда оставляют. Любовницы наверное. Но некоторые красиво пишут, мне нравится, – девушка достала из шкафчика два стакана и налила нам виски. Затем, немного подумав, засыпала зерна в кофемашину и включила ее.
– Сделаю нам айриш, пожалуй. Кстати, сейчас мое любимое найду. Там стишки, – Ками забрала бумаги у меня из рук и принялась быстро перебирать их, пока не извлекла из стопки особенно мятый разлинованный листок размера А5, судя по всему, вырванный из какого-то блокнота. Девушка протянула его мне:
– На, сам читай, я стесняюсь стихи декламировать.
Я взял в руки листок и начал читать:
«У Бабочек в сердце иммунитетК моему Никотину.И режет нам души каждый момент,Подобно ножам гильотины.В клочья разорван твой старый портрет.И зашит по швам.У Бабочек в сердце иммунитет,Но Не у наших мам.Наивные мысли: нужна ли мне жизнь,Если тебя рядом нет.Их Буду, Наверно, текилой глушить.У бабочек – иммунитет.Сколько еще нужно мне сигарет,Чтоб пережить этот час?У Бабочек в сердце иммунитет,Но Нифига не у нас.Зеленая Венгрия шлет свой привет,Целует слюняво в лоб.У Бабочек в сердце иммунитет,А ты без Него не смог.О чем мы мечтали?Уехать из дома, держа курс на солнечный свет?Махаонам смешно, и ведь даже к такомуУ Бабочек иммуНитет».– Что думаешь?
– Не знаю, – честно ответил я, – я не большой поклонник поэзии.
– Ну вот смотри. У бабочек сердца-то и нет. А орган, его заменяющий, располагается в брюшке. Тут у нас кто-то умер, лирическая героиня пытается это переживать так, как только может. Не как умеет, нет, она не умеет. Ни в кого из нас изначально не заложена функция переживать утрату. Это в принципе противоречит натуре человеческой – грустить, однако, когда такой момент приходит, мы начинаем действовать интуитивно, проворачиваем любые манипуляции, лишь бы облегчить свое состояние. Если у тебя болит голова, ты пьешь цитрамон. А если душа? Таблеток от такого нет, вот мы и ищем, чем их заменить. Девушка курит, пьет текилу, в порыве истерики рвет портрет любимого, а потом немного успокаивается и со слезами пытается склеить его обратно, ведь это – единственная память. И бесконечно завидует бабочкам, у которых нет сердца, а, стало быть, они не могут чувствовать душевных страданий, а только смеются над ее горем, ничего не понимая. Прямо, как ты поэзию.