Можно просто Этери. Дружба, смерть и конный спорт на окраинах Сибири

1

Я остановилась в подъезде и вытерла с лица остатки крови. Последние сгустки испачкали манжет розового свитера, а засохшая кровь осыпалась на пол, как старая ржавчина.

Медленно поднимаясь на свой этаж, я думала, что большого смысла в этой процедуре не было. Если я сломала нос, мама это заметит.

Когда она здоровалась со мной и спрашивала, как прошла тренировка, я смотрела куда-то в сапоги.

Переодеваться в комнате было нельзя: если одежда тоже в крови, мама успеет сделать бог-знает-какие выводы, пока я в душе бока намыливаю. Поэтому я разделась в неприлично маленькой ванной комнате, где даже развернуться получалось с большим трудом.

Я сбросила одежду в стирку и даже не взглянула на себя в зеркало. Мышцы расслабились под напором горячей воды. Я присела на неудобное дно ванны, подогнула под себя ноги и уставилась в блестящее отверстие слива. В голове не было ни единого звука. Спину обожгло металлической болью. Тонкие струйки крови, в голубой ванне казавшиеся чёрными, окутали мои ступни и окружили слив – он засиял уже чёрным блеском. Каждая секунда боли снова и снова возвращала меня к той злополучной леваде1.

Вот я подхожу к ограждению, вижу его. Он стоит на другом конце загона, крупом ко мне, но я уверена – он знает, что я пришла, он меня видит. Я неловко перебираю в руке ярко-оранжевую лейцу2. Открывать ворота мне не хочется – Лорд известен своей способностью убегать из левады, а мне этого допустить нельзя, мне первый раз доверили забирать его одной. Я прекрасно видела, сколько проблем он доставлял конюхам, когда те по двое, а то и по трое вели его из левады домой на обед.

Я пролезаю между прутьев и иду ему навстречу. Стараюсь двигаться как можно непринуждённее. С такими, как он, нужно сразу поставить себя, иначе он сядет на шею и никогда оттуда не слезет. Я главная, я голова, ты – тело, я принимаю решения, ты исполняешь мои приказы. Других отношений у нас с тобой быть не может.

Он гораздо крупнее других лошадей – сто восемьдесят шесть сантиметров в холке, он даже выше моего отчима. Это на семнадцать сантиметров выше моей собственной макушки. А у него это только спина, даже не голова. Его коричнево-рыжая шерсть переливается и блестит даже сейчас, когда на небе молочная мартовская пелена, когда на солнце нет даже намека. Может быть, это от контраста с его чёрным хвостом или с белоснежными копытами. Он неподвижен, но я замечаю, как напряжены его мышцы, вижу, что его уши повернулись в мою сторону. Он знает, что я здесь. Он просто ждёт удачного момента.

Струйки крови становились всё больше и всё шире. Кровь окутывала уже не только дно ванны и слив, но и мои ноги, мои плечи, мои руки, мой живот.

Я достаю из кармана сахар и протягиваю ему – я знаю, на что ведутся такие, как он. Такие, как он, на всё готовы ради кусочка рафинада. Он прижимает уши – плохой знак – и протягивает ко мне свою гигантскую голову на чудовищно огромной шее, изгибается как змея, но круп от меня не отводит – знак ещё хуже. Я держусь из последних сил: разыгрывать спокойствие не так уж и просто, когда внутри всё сжалось от страха. Он резким движением срывает сахар с моей ладони. Не так, как обычные лошади – мягко, одними бархатными губами – а в своей зловещей манере: резко, открыв рот и обнажив зубы, как бойцовская собака при атаке. Я хватаю его за недоуздок3 и цепляю лейцу к ржавому кольцу. Судорожно выдыхаю. Готово. Он у меня в руках.

Я лениво протянула руку за гелем для душа, с усилием открутила заевшую крышку, и к удушающему запаху ржавчины добавился нежный аромат пионов.

Он хитёр, как те самые лисы из детских сказок, и это в нашем клубе известно всем. Я веду его вот уже добрых десять метров, мы почти дошли до выхода из левады, я всё крепче сжимаю в руках лейцу и всё четче делаю каждый шаг. Но вот секунда – и он уже на свечке4, вытягивается в весь свой феноменальный рост, размахивает копытами в сторону солнца. Я знаю, что отпускать из рук лейцу ни в коем случае нельзя – стоит потерять его один раз, и мне он больше не дастся. Я цепляюсь в оранжевый поводок из последних сил, руки обжигает плотная тесьма, я теряю почву под ногами – он утягивает меня за собой, наверх. Мне не страшно. Он бросается в сторону, а я получаю глухой удар по спине – сравнительно лёгкий, меня едва задело, но достаточный, чтобы меня отбросило в сторону. И вот я, зажмурившись, торможу по глиняному месиву своим лицом, затем спиной, затем опять лицом.

Когда остатки пота и крови смылись, пришло то блаженное чувство, которое разливается множеством искр внутри живота. Завтра снова на тренировку.

Я вышла из ванной в халате. Пока мамы не было на кухне, я стащила из холодильника заживляющую мазь. Верну утром, она не заметит.

2

Тяжелая дверь раздевалки распахнулась от пинка Ольги Николаевны. Наша тренер терпеть не могла появляться как-то тривиально. Она предпочитала либо врываться в помещение с громкими новостями, либо неумолимо надвигаться откуда-то издалека, зловеще засунув руки в карманы синего жилета.

За ней совершенно по-солдатски вошла новенькая спортсменка. Мы все мельком видели её сегодня во время тренировки, но никто так вблизи и не разглядел. Конечно, мы все сгорали от любопытства.

– Девочки, присядьте на минутку, – сказала Ольга Николаевна. – Хочу вас познакомить с новой спортсменкой. Знакомьтесь, Этерина Витальченко. Она приехала к нам из Воронежа и войдёт в состав основной группы…

Дальше я уже не могла слушать. И девчонки тоже наверняка не слушали стандартные инструкции – кто должен показать амуничник5, кто должен освободить для неё шкафчик, а кто должен провести новенькую по всей территории.

Меня очаровало её имя, как очаровывала древних греков песнь сирен – Этерина. Э-те-ри-на. Девочки сразу зашептались, переспрашивая друг друга: «Как? Ты расслышала?». А я услышала её имя четко, будто мне показали её паспорт.

Как бы вы сами представили себе девушку, которую зовут Этерина?

Я бы, например, представила ее статной, высокой, этакой нимфой, принцессой из немецкого фольклора эпохи Средних веков. Она бы смеялась еле слышно, слегка запрокидывала голову набок и никогда не перебивала бы собеседника.

Но живая Этерина совсем не подходила своему имени.

Рыжие волосы были собраны в небрежный растрепанный пучок. У нее было какое-то мальчишеское лицо, на котором огнём выделялись острые, злые зелёные глаза. Она смотрела на всех пристально, будто подозревала всех нас в хладнокровном убийстве. Я сразу обратила внимание на её руки: ногти обгрызены, розовая кожа совсем покраснела в некоторых местах, пальцы, от природы длинные и тонкие, были похожи на пальцы уличного пацана, который привык драться вместо «здравствуйте».

Девочки, сидевшие передо мной, не отводили от неё глаз, хоть и знали, что пялиться некрасиво. Мы все нагло изучали её – она создавала впечатление королевы сорванцов. Сорванцами мы не были, но я не сомневалась, что если эта Этерина станет нашим лидером, то мы все закончим в какой-нибудь колонии для несовершеннолетних.

На тренировке моя челюсть столько раз отваливалась, что уже начинала болеть.

Как и в раздевалке, всё внимание на конкурном поле6 было приковано к одной Этерине. Даже Ольга Николаевна, казалось, была сильно удивлена одному её присутствию и уделяла рыжей девочке больше внимания, чем всем остальным спортсменкам.

Сегодня новенькую посадили на Буяна – маленького кудрявого коника, характер которого полностью соответствовал его имени. Обычно он носил7 всех, кто хоть чем-то ему не нравился. Мы всегда играли в лотерею: сколько получится продержаться в седле на Буяне, прежде чем он перестанет подчиняться и начнёт носиться по площадке как угорелый.

Но под Этериной… Это было нечто.

Конь двигался чётко, даже не пытался увезти девочку на другой конец поля или вовсе к конюшне. Этерина, раскрасневшаяся и сосредоточенная, была похожа на солдата: её бёдра плотно прилегали к седлу, стопы были в идеальном положении – пятка вниз, носок вверх – а руки, легко державшие повод, даже не дрожали.

Эта девочка не новичок.

– Этерина, отлично! – крикнула Ольга Николаевна. В моём сердце обидно защемило: первую похвалу от нашего тренера я услышала спустя два года ежедневных тренировок.

Мы толпой загрузились в старый носатый пазик, выкрашенный в бело-голубые цвета. Водитель с украинским акцентом, дядя Паша, снова курил прямо в кабине.

Обычно мы садились вдвоём с Алёной – моей закадычной подружкой, с которой я познакомилась в самый первый день на конном, когда нам было по 11 лет. Вернее… Если быть до конца откровенной, мне только нравилось называть её закадычной подружкой. Вряд ли она считала так же.

Алёна была не из тех девочек, которых я могла бы представить среди моих друзей. Она была популярной в классе, у неё было много друзей и знакомых, она знала чуть ли не всех в своём районе и всегда знала, что сейчас модно. За все четыре года, что мы хорошо общались в стенах конюшни, мы ни разу не гуляли в реальном мире. Я намекала на встречу или прогулку – а она, видимо, усиленно делала вид, что не понимает моих намёков.

Но кто я такая, чтобы судить? Если бы я была на месте Алёны, я бы тоже не стала с собой дружить и тем более знакомить с остальными друзьями. В школе меня считали заучкой, никаких друзей у меня не было с начальной школы, я понятия не имела, как надо одеваться. Я просто не подходила на роль популярной девочки, хоть и могла бы стать кому-нибудь хорошей подружкой. Популярная девочка в моём представлении должна была уметь пить алкоголь, красиво курить и тусоваться с крутыми пацанами. Я же тусовалась только с книгами, да и, плюс ко всему, плохо видела.

Но я не унывала и продолжала общаться с Алёной на тренировках. Однажды она точно решится погулять со мной вне конюшни. Может быть, когда мама купит мне новые джинсы.

Поэтому я отогнала грустные мысли и огляделась по сторонам. Сегодня Алёна опаздывала на вахту – так мы называли наш рейсовый автобус, развозивший нас домой – и я села одна.

Я кинула сумку на соседнее кресло, но вместо Алёны ко мне подсела Этерина.

– А ты, значит, Саша, да? – спросила она совершенно будничным тоном.

– Здесь занято, – сказала я. Голос предательски дрогнул.

– Давай что ли познакомимся с тобой, – Этерина не заметила моего возражения. – Меня зовут…

– Этерина. Я запомнила.

Она вздёрнула брови и хмыкнула.

– Значит, запомнила? Вот спасибо, а то я устала всем по буквам объяснять.

В автобус вошла Алёна и замерла в переходе, уставившись на меня. Я пожала плечами. Она мягко улыбнулась и прошла на места в конце автобуса.

– А ты вроде Саша, которая ездит на Лорде, – констатировала Этерина. – Он у тебя красавец, справляешься с ним?

– Да как сказать, – рассмеялась я. – Под верхом8 он очень покладистый в последнее время. А в руках9 – хоть в спецкостюме с ним занимайся. Не принимает меня, что бы я ни делала.

– Да-а, – протянула она экспертным тоном, – с такими, как он, сопли распускать нельзя, а то задавит и не заметит. Он себя так ведёт, потому что он большой. Ты для него – букашка и ничего не стоишь. Вот когда ты в седле, когда у тебя есть шенкеля10, когда у него в зубах железо, а у тебя в руках повод, ты для него авторитет. А что ты с пола сделаешь? Ты же ему еле до плеча дотягиваешься. Он понимает, что может делать, что хочет, и за это ему ничего не будет. Вот и делает. Потому что можно.

– И что же мне теперь, с хлыстом за ним ходить? – спросила я.

– А почему бы и не с хлыстом? – Этерина пожала плечами. – Пару раз попадёшь по заднице, чтоб искры из глаз посыпались, и сразу пай-мальчиком станет. У нас похожий товарищ был, Хан, в Воронеже. Самый большой, ганновер11, жеребец – вот и гонору. Меня он сначала даже в денник12 не пустил. Отходила его пару раз по жопе, сразу по-другому запел.

– Ты предлагаешь мне войти в денник к Лорду и просто так, без причины, побить его по заднице хлыстом? – я стеснялась произносить слово на букву «ж».

– Да, именно это я и предлагаю.

– Ну, я не буду этого делать.

– Почему? Гуманная? Добрая? – она заглянула мне прямо в глаза и, не дождавшись ответа, продолжила: – Я тоже гуманная была. Ты хоть раз с лошади-то падала?

– Падала, – гордо ответила я.

– Ну, видать, удачно падала, – съязвила Этерина. – Я тоже как бы от лошадей не получала, всегда им оправдание находила. Ох, испугался, ах, перенервничал. Вот когда Марат Пол мою подругу убил, тогда я сразу про гуманность забыла.

Я чуть не подавилась собственной глоткой.

– Убил? Твою подругу? Это как это – убил?

– А очень просто. Она тоже добрая была, ни разу даже хлыста в руки не взяла. Пылинки с него сдувала. А он дурил каждую тренировку – то испугается и подхватит13, то просто так, без причины понесёт. И вот они к стартам готовились, прыгали метровый маршрут14. А он красавец, тоже ганновер, ростом метр семьдесят, бурый весь такой, гордость нашей конюшни. Прыгал отменно, до ста пятидесяти не моргая ходил. Но баловался – на маленьких маршрутах ему скучно было, он и напрягаться не хотел, типа было бы, ради чего. В общем, он так потихоньку и полз. Помню, тренер ругался – двигай да двигай. Ну она собралась с духом и двинула перед последним барьером, как надо. А он же баловался, решил – повод подхватить. И только ноги приземлились передние, как он дёрнул. Подруга моя даже сообразить ничего не успела. Тренер пока тупил, он уже выбежал с площадки и по асфальту к конюшне чистым карьером15 нёс. А там машина навстречу резко на парковку выкрутила. Ну он и дал по тормозам. Девчонка слетела прямо на асфальт, неудачно очень, на голову. В итоге шею сломала. Головой тормозила, мы прибежали, а у неё тело в одну сторону смотрит, а голова назад повернута, как в ужастиках.

Я молча смотрела на спинку переднего сидения. Этерина ждала от меня ответа – я чувствовала это правым ухом.

– Самое обидное, – уже тише добавила она, – что не долетела, бедная, всего двадцать сантиметров до груды опила. Совсем чуть-чуть бы сильнее из седла вылетела, сейчас жива была бы. А ей тогда всего тринадцать лет было.

Когда я упала в тринадцать лет, я впервые сломала два ребра. А вдруг тоже умереть могла?

– Она что, без шлема была? – выдавила я, пытаясь найти хоть одну причину такой глупой и жуткой смерти.

– Да в шлеме, в шлеме. Только чем тебе шлем поможет, когда ты в асфальт с такой скоростью летишь? Прямо головой!

– Ты не думай, я знаю, что лошадь убить может, – прошептала я. – Нам всем про Алиночку напоминают регулярно. Я не поэтому Лорда бить не хочу.

– Какую Алиночку? – Этерина явно заинтересовалась.

– Тебе Ольга Николаевна ещё не рассказывала разве? Она всем эту байку травит, когда технику безопасности на подпись даёт. Ты что, ещё не расписалась?

– Да всё я расписалась, – отмахнулась она. – Просто ничего мне никто не рассказывал. А ты расскажи! Интересно!

– Ничего в этом интересного нет, – сказала я, и мы обе замолчали.

Но рассказать главный ужастик «Белого всадника» меня так и подмывало.

– Ну ладно, слушай. Это было четыре года назад, я тогда только заниматься пришла, пару раз сесть и успела. У нас занималась Алиночка – её так все называли, потому что она самая маленькая была, ей было лет десять.

Этерина закатила глаза.

– Ну и вот, тогда у нас ещё Эдельвейс стоял, – продолжила я. – Красивый! Пятилетка жеребец. У Ольги Николаевны «Вконтакте» есть его фотки, потом посмотри. Но злющий – его с мясокомбината выкупили откуда-то из Тюмени, сюда привезли. Людей дико боялся и на всех кидался. Вот. Ну и все дети от него без ума были. Все фоткались, и я тоже фоткалась, но в денник к нему запрещено было заходить, из левады только сама Ольга Николаевна забирала. Он вообще никого к себе не пускал, говорят, его до крови били. Я не знаю, зачем и какие звери. Но вот как-то так – к деннику подходишь, а он уши прижимает и задом разворачивается. А Алиночка вбила себе в голову, что он её любимый. Мол, единственная лошадь, больше ей неинтересен никто, называла его Эдичкой. Ждала, когда её на него посадят. Сахаром не прикармливала, за амуницией не следила, просто говорила, что он её любимый.

– Малые так всегда делают, – рассмеялась Этерина. – Бесит до ужаса.

– Да, бесит, – кивнула я. – Но это ладно, если просто хвастаются. А она уверена была, что он её тоже любит и только её одну и подпускает к себе. И её как-то привезли раньше, чем вахта приехала. Ольга Николаевна об этом не знала, она не успела даже из тренерской выйти – из окон парковки не видно. А в главной леваде гулял Эдельвейс, один. Алиночка похвастаться решила перед родителями, наверное, но в общем она выскочила из машины, даже дверь не закрыла и рванула в леваду. Через ограждение перелезла, бежит, кричит «Эдичка, любимый, я приехала!». Аж с визгом. Подбегает сзади, как обнимет за круп…

– Так рассказываешь, как будто сама там была, – прищурилась Этерина.

– А потому что я там была, – хмыкнула я. – В тот день я вместе с отчимом приехала раньше всех. И меня Ольга Николаевна оправила мусор с площадки собирать, пока вахта не приехала. С конкурного поля, в смысле, он же прямо напротив левады был. Я когда увидела, куда Алиночка ломанулась, заверещала, как могла, мешок бросила и бегом в конюшню. Только добежать я не успела.

– Лягнул?

– Лягнул. Как раз, когда тренер крики услышала и из конюшни вышла. Алиночка совсем маленькая была, миниатюрная такая. Ей много не надо. Он её отлягнул, испугался, а она прямо в забор отлетела. Хребет себе сломала.

– И что? На месте умерла?

– В скорой умерла, по дороге в больницу. От внутреннего кровотечения – он ногами прям в живот попал. Да и там сказали, что такой перелом был не совместим с жизнью.

– И родители видели?

– Я видела, Ольга Николаевна видела, родители видели. Марина Станиславовна – познакомилась уже с ней? Это наш директор – короче, она тогда чуть не уволилась. Родители в суд подали на конюшню. Но юристы помогли, родители сами за девочку расписались в технике безопасности, и Алиночка расписалась, что знает правила. А там прям пунктов десять было нарушено. И крик на конюшне, и бег на территории, и нахождение в леваде, и контакт с лошадью без тренера, и подошла она с крупа – это по камерам даже видно – и резкие движения в присутствии лошади, и нарушение запрета тренера… Плюс, в тот момент на конюшне были родители её, а значит, на тренере за девочку ответственности не было. Тренер за детей отвечает только тогда, когда их родителей при них нет. Короче, уволить её не смогли, конюшню закрыть не смогли, штраф не смогли выбить, но папа богатый, чем-то грозился Марине Станиславовне.

– И как договорились в итоге?

– Да очень просто договорились, – слова стали даваться мне трудно. – Эдельвейса застрелили. У нас тогда тренировку отменили, а его застрелили. Потому что он, мол, опасный был.

Этерина опустила взгляд.

– Жаль жеребца, ни в чем не виноват был… – пробормотала она. – Но почему не усыпили? Стрелять зачем?

– Я не знаю, зачем, – сказала я и отвернулась.

Конечно, Ольга Николаевна уже рассказала Этерине эту историю. Она её всегда всем рассказывала.

3

Я закрыла за собой дверь пустого кабинета №42 и уселась за первую парту первого ряда – напротив вечно разгребающей документы и тетради Любови Михайловны.

– Ну рассказывай, Александра! – сказала она. – Как прошла олимпиада?

Каждый год я участвовала во всех городских олимпиадах, конкурсах и прочих мероприятиях по литературе. И каждый год они стабильно меня бесили.

Час олимпиады всегда шёл за три, и схема всегда была одна и та же. Школьников пытали тестами по литературе с предполагаемым единственно верным вариантом ответа, а сразу после этого пытались выжать из бедных детей внезапную широту взглядов в сочинениях на заданную тему. Правда, широта взглядов учащихся не должна была выходить за рамки существующих методичек.

Втайне я мечтала дать всем детям абсолютную свободу слова и обсудить искренне любимую мной литературу так, как её действительно воспринимали школьники.

«Думаю, Лермонтов был психически не стабилен и нуждался в профессиональной помощи».

«По-моему, Блок не сочувствует нищим, а наоборот, ставит их ниже себя».

«Я не понимаю Маяковского».

«Почему Цветаева так грустит о любви? В любви нет ничего грустного!».

Но нет – из года в год я копалась в строфах и строках в поисках спрятанного смысла. Из года в год я благополучно оставалась в рамках существующих рецензий из учебников литературы и имела отточенное и согласованное с классной руководительницей мнение, стабильно выигрывающее на всех этих литературных карнавалах.

– Да все нормально, – пробубнила я, грея руки о горячую кружку серого чая из пакетика. – Тест был лёгкий. Как всегда. Стихотворение неинтересное в этот раз, Фет. Не люблю Фета.