Диссертация

Пролог

Моим дорогим и незабвенным учителям доценту В. А. Перваго и профессору А. А. Соломонову посвящается

Перед тем, как вплотную ступить на интересный, но тернистый путь научной деятельности, я думал, что написание диссертации – это не просто умственные усилия, а и величайший подвиг, который достойно олицетворяет человеческую борьбу за истину и личностное освобождение. Но, увы, реальность 70 – 80-х годов прошлого века в Советском Союзе подкидывала на этом пути куда более сложные, а порой и абсурдные задачи. В то время, на Западе уже бурно развивались компьютерные технологии, а наука в СССР, пусть и с благородным видом, буксовала в бумажных архивах и библиотечных коридорах. Зачем же в это время кому-то понадобилась учёная степень? Ответ на этот вопрос проще, чем кажется: учёная степень была не просто абстракцией, а настоящим билетом в будущее. При этом совсем не в такое, каким его рисовали в учебниках по научному коммунизму

Доктор или кандидат наук в то время являлся не только синонимом интеллектуала с кучей аттестатов. В советскую эпоху это был символ достойного положения в обществе, пропуск в мир карьеры, в толстые академические журналы, где люди обменивались не лайками, а отзывами на научные работы. Это был свой маленький мирок, в котором происходила борьба за правильные темы, за одобрение научного руководителя, за заветный диплом кандидата или доктора наук. Я лично видел, что каждый соискатель этих научных степеней был готов, что называется, душу отдать ради того, чтобы подняться по лестнице в этой сложной и запутанной учёной иерархии. Для многих работа над диссертацией была способна уничтожить любые остатки нормального сна, здоровья и приемлемой повседневной коммуникации. Процесс был полон мучений, перегрузок и бессонных ночей. Но… что ты сделаешь, если твоя преподавательская и научная жизнь зависела от того, имеешь ли ты учёную степень.

Но кому все это было нужно? Зачем же так была необходима эта пресловутая степень? Во имя чего следовало пройти этот тернистый путь? Ведь он был наполнен, иногда бессмысленными, сюрпризами, порой абсурдными бюрократическими требованиями и научной бессмыслицей, которая жила и процветала на университетских кафедрах. Ответ достаточно простой: чтобы не остаться в тени, а быть признанным, уважаемым и, в каком-то смысле, непобедимым. В Советском Союзе стремление к учёной степени было чем-то вроде игры в социальную рулетку. Это был не просто способ проявить свою интеллектуальную независимость, а механизмы, без которых не мог бы двигаться ни научный прогресс, ни система. А если ты с умом освоил все внутренние правила этой игры, тебе открывался целый мир. Учёная степень – это был свободный доступ к профессорам и академикам, лекциям и семинарам, конференциям и симпозиумам, к свободному графику рабочего времени, которое ты нормировал самостоятельно.

Дата моей защиты диссертации приближалась к времени, когда эпоха прочно стояла на перепутье. Одно поколение научных работников ещё могло надеяться на оптимистичный взгляд в светлое будущее, а другое – уже понимало, что нагрянувшая «перестройка» может изменить все, в том числе и науку. И вот в этом водовороте опасений, надежд и тревожных ожиданий будущий доктор или кандидат наук прокладывал себе путь через диссертацию. Ведь именно она могла либо продвинуть его к вершинам карьеры, либо пылиться в забытом архиве.

Только сейчас я осознано понимаю, что написание диссертации – это не просто интеллектуальное испытание, а настоящее преодоление многочисленных трудностей, полное подвигов, неудач и эпопей, из которых выходят лишь самые стойкие. Возвращаясь к вопросам «зачем, почему или, в более ненормативном выражении, «какого чёрта», не стоит забывать и о материальном аспекте этого занятия. Без него картина тех лет будет неполной. В СССР середины 80-х годов учёная степень – это не только медаль за умственные заслуги, но и вполне практичный путь к улучшению благосостояния. Да-да, именно так. Когда в стране победившего социализма научная элита «заслуженно» сидела на своих местах в вузах, НИИ и других учреждениях, они непременно встречали на своём пути важный бонус: значительное увеличение жалования. В, уже забвенное, советское время, когда миллионы людей работали «на одну зарплату», путь к учёной степени был почти что дорожной картой в мир более обеспеченного существования. Она была вроде паспорта в светлый и прибыльный научный мир. Именно учёная степень становилась настоящим «карт-бланшем» для быстрого карьерного роста и того самого увеличения заработной платы, о котором многие даже не осмеливались мечтать. Она была, с одной стороны, своеобразным символом высокого статуса и уважения среди коллег и властей. А с другой – это был ещё и один из легальных способов обеспечить себе и своей семье экономическую стабильность, которая в условиях плановой экономики была вещью почти мифической. Получалось, что в СССР учёная степень кандидата или доктора различных наук не только открывала доступ к «золотому ключику» советской карьеры, а и значительно меняла финансовое положение. Это была не только форма признания научных достижений, но и путь к более высокому социальному статусу и лучшим условиям жизни. Статистическим подтверждением солидной репутации человека с учёной степенью кандидата наук являлся факт, что, например, в 1985 году их количество в стране составляло всего 300 тысяч человек. Если принять во внимание, что число работоспособного населения СССР насчитывало тогда около 140-150 миллионов, то учёных с такой степенью в стране было всего 0,2% от общей численности.

Итак, в этой книге заинтересованный читатель сможет найти откровенную исповедь человека со слоганами «диссертация, или, как я выжил в аспирантуре», «диссертация – это не научный труд, а диагноз», «учёная степень или хроника исследовательского рецидива», «культ научного руководителя», «кафедра – это маленький научный мир», «защита диссертации – это неравный ожесточённый поединок». В своём повествовании автор не в научной, а в художественной форме правдиво и последовательно раскрывает все ключевые перипетии на всех этапах работы над диссертацией.

ЧАСТЬ 1

Выбор пути: инженер или учёный

Глава 1

Как всё начиналось?

Вопрос, поставленный в заголовке, всегда вызывает у меня тёплую волну воспоминаний. Это была середина 60-х годов минувшего столетия, когда я был студентом геодезического факультета древней львовской Политехники. Это происходило, когда всё было новым, неизведанным, полным надежд и немного наивным. Было столько энтузиазма, столько веры в то, что мы делаем. Это являлось временем открытий, первых шагов, когда мы учились и росли.

Это было такое обычное, ничем не примечательное, хмурое, дождливое львовское утро. Я и представить себе не мог, что среднего возраста, с молодцеватой выправкой настоящего офицера, новый преподаватель окажется настолько важным в моей последующей жизни. В тот момент я не мог знать, что он будет не просто моим куратором, а наставником и вдохновителем. Тогда я и не предполагал, что он станет человеком, который не только поможет мне стать университетским «сеятелем доброго, разумного и вечного», а и выбрать верный путь на извилистых тропах науки.

В тот день не было никакой искры, никакого особого предчувствие, что вот оно – начало чего-то большого и важного. Всё это произойдёт намного позже. Однако был просто замечательный человек, ассистент кафедры геодезии, Василий Александрович Перваго. Уже тогда мои сокурсники недоумевали, как преподаватель, который уже отметил свой полувековой юбилей, до сих пор не доцент и не профессор. Только позже выяснилось, что полковник Перваго буквально год назад ушёл в отставку и ранее занимал ответственную должность командира военно-топографического отряда. Заслуженный отдых не захлестнул бывшего офицера, и он был принят на должность ассистента кафедры геодезии Львовского, тогда ордена Ленина, политехнического института имени Ленинского комсомола. Сегодня никого не волнует, что в названии института дважды упоминалось имя вождя социалистической революции. Но в советское время институту, в котором обучалось более тридцати тысяч студентов, это придавало особые реноме и значимость. Для меня же, не побоюсь этого слова, эксклюзивным авторитетом стал сам Василий Александрович. Не знаю, почему этот, внешне суровый, всегда подтянутый, уже немолодой человек с первого занятия произвёл на меня неизгладимое впечатление. В первую очередь – своей выдержкой в общении со студентами и глубокими знаниями в практике геодезических измерений. Сразу стало понятно, что перед нами – настоящий профессионал, который знает своё дело досконально. Его вид внушал уважение, заставляя собраться и настроиться на серьёзную работу. Но где-то в глубине сознания я почувствовал и что-то другое. Как я потом понял, это были скрытая доброта и житейскую мудрость. Несмотря на то, что зримо ощущалось отсутствие академического опыта, его манера преподавания сразу же показала, что он умеет донести информацию и заставить слушателя думать. Даже самые сложные темы в его изложении становились понятными и интересными. Просто он был доступен и открытым, оригинальным и нестандартным. Всегда находил нужные слова и примеры, чтобы донести материал до каждого студента. А ещё Василий Александрович был живой и эмоциональной. Его страсть к предмету передавалась нам, и это делало практикумы незабываемыми

На его занятиях я всегда сидел за первым столом и не без удовольствия впитывал каждое слово. Мне нравилось быть ближе к источнику знаний, наблюдать за жестикуляцией, за тем, как загораются его глаза, когда он говорил о любимом предмете. Это был увлекательный спектакль, где главным героем был он, а декорациями – сложные формулы, примеры математической обработки измерений и геодезические инструменты. Должен признаться, что мне льстило, когда он, бросив взгляд на первый ряд, обращался ко мне с вопросом, словно зная, что я внимательно слежу за ходом его мысли. В такие моменты я чувствовал себя не просто слушателем, а активным соучастником процесса получения знаний, которые он старался донести до нашего сведения. Не знаю по какой причине, но довольно часто наши взгляды пересекались, и каждый раз это вызывало во мне странное, необъяснимое волнение. Казалось, что между нами проскакивала невидимая искра, короткий, но ощутимый разряд электричества. Я не понимал, что это значит. Может, просто случайность? Или же что-то большее, может какая-то невысказанная симпатия, которая витала в воздухе, заставляя меня думать, что мы с ним можем подружиться.

В один из дней, после успешной сдачи зачёта, Василий Александрович попросил меня зайти на кафедру. Пронзив испытующим взглядом, он быстро проговорил:

– Тут такое дело. Янавёл о тебе справки. Ты, как я и предполагал, оказался отличным студентом не только на моих занятиях. Буду откровенен, мне понравилось твоё отношение к тому, чему я стараюсь научить. Возможно поэтому, а может по причине нашего взаимного расположения друг к другу, хочу попросить у тебя помощи.

С одной стороны, мне было отрадно, что я не ошибся в существовании какой-то незримой связи между мной и преподавателем. С другой – просто не приходило в голову, чем желторотый студент-второкурсник может помочь преподавателю, к тому же, полковнику, награждённому двумя орденами и несколькими медалями во время войны. Вслух же я, не совсем внятно, пролепетал:

– Конечно же, помогу. Только не совсем понимаю, чем сумею быть вам полезен.

– Другого ответа я не ожидал, – пожал мне руку Василий Александрович, – буду тебе очень благодарен.

Он неожиданно положил мне руку на плечо, и как-то жалобно-пафосно попросил:

– Ты понимаешь, друг мой, решил я на старости лет написать диссертацию. Надеюсь, что в скором времени, после моей защиты, ты последуешь за мной.

В этот момент я не думал и даже не гадал, что слова Василия Александровича окажутся пророческими, что в недалёком будущем мне предстоит подхватитьдолговременный недуг, диагноз которого называется «диссертация». Тогда я только краем уха слышал, что это какая-то, совсем не простая, писанина, посредством которой становятся доцентами и профессорами. Разумеется, что буквально через несколько минут этот малопонятный, можно сказать, невразумительный, термин тут же вылетел из моих, ещё не отягощённых наукой, мозговых извилин.

После короткой паузы бывший полковник продолжил:

– Тема моей диссертации звучит как «Определение вертикальной рефракции в приземном слое атмосферы при производстве геодезических измерений». При её написании требуется огромная масса статистических вычислений. Я надеюсь, что ты окажешь мне необходимую помощь в этом трудоёмком процессе.

– Даже не сомневайтесь, Василий Александрович, конечно же я сделаю это,– заверил я своего преподавателя.

– Ты, понимаешь, друг мой, я, в отличие от окружающих меня доцентов, никогда не обучался в аспирантуре. Вместо этого моей альма-матерью было Ленинградское военно-топографическое училище и геодезический факультет Московской военно-инженерной академии. Я вполне осознаю, что в моём возрасте уже не пишут научные опусы. Тем не менее, я решил это сделать. И это совсем не для того, чтобы в два раза увеличить ассистентскую зарплату. Мне, откровенно говоря, хватает, достаточно высокой, военной пенсии. Просто моя учебная нагрузка составляет всего 32 часа в месяц. Это означает всего восемь часов в неделю. Вот я и решил не прожигать годы на лавочке с пенсионерами, а заняться наукой, к которой всегда был не равнодушен.

Я не мог не обратить внимание, что в своей, можно сказать, исповеди, Василий Александрович дважды назвал меня другом. Это неожиданно переводило стрелки отношений между преподавателем и студентом на совершенно другой уровень. А ещё тогда мне совсем не врезались в память его слова о том, что в какой-то момент времени после его «защиты» я должен буду последовать за ним. Да и следует признаться, что это слово вместе с незнакомым «диссертация» как-то не стыковались совместно в единой связке.

Как бы там ни было, в рамках посильной помощи своему преподавателю, я приступил к математической обработке данных.Это было настоящее испытание! Вычисления потребовали колоссальных усилий и времени. Ведь тогда о компьютерах и мечтать не могли, да и простые калькуляторы были на вес золота. Все, не такие уже и простые, расчёты пришлось выполнять на допотопном арифмометре "Феликс", что было невероятно трудоёмко. Только потом я узнал, что мои вычисления были размещены в таблицах, которые занимали 30 страниц текста диссертации.

По окончанию второго курса Василий Александрович был назначен руководителем учебной геодезической практики моей группы. Я совсем не удивился, когда он назначил меня бригадиром. Я возглавлял студенческое подразделение из 15 человек, отвечая за организацию и выполнение производимых работ, за порядок и дисциплину при их проведении, за технику безопасности и т.д. и т.п. Всё это происходило под неусыпным контролем Василия Александровича. Если бы я ставил целью описать его руководство и надзор на фоне наших отношений в процессе этой практики, это заняло бы не менее половины данного повествования. Ограничусь лишь двумя эпизодами.

Прошло более полувека, а я ещё помню первый день практики. Тогда он объявил собрание, на котором должны были присутствовать все студенты моей бригады. Как раз незадолго до его начала, я со своей подругой Люсей углубился в лес. Не столько, прямо скажу, чтобы изучить местную фауну и флору, сколько, чтобы в его тенистой чаще предаться упоительным поцелуям. Это, почти безгрешное, занятие настолько захватило нас, что мы, как все счастливые люди, перестали «наблюдать часы». В какой-то момент, обнимая друг друга, забыв обо всём на свете, по маленькому бревенчатому мостику мы переходили через речку Вишенька. При этом были так увлечены, что не заметили на лужайке всю бригаду, уже четверть часа ожидавшую нас. До сих пор помню, как, привыкший к воинской дисциплине, рассвирепевший Василий Александрович, сдерживая себя, иронично воскликнул:

– Посмотрите господа студенты, какая мощная у них связка, которая позволила забыть, что их появления ждёт вся группа. С тобой, бригадир, я поговорю потом, чтобы твоя подруга не услышала моей военной ненормативной лексики, которую ты несомненно заслужил. А вообще, береги эту связку, храни и укрепляй её.

В этой грозной тираде я скорее почувствовал, чем уловил искренние и тёплые нотки, которые исходили из глубины души отставного полковника. Последующие годы лишь подтвердят мою, в данный момент, обострённую интуицию.

Таково было начало двухмесячной практики. Когда же оставался всего один день до её окончания, наша группа решила отметить это неординарное событие. Невдалеке от палаток, где мы ночевали, на лесной лужайке алые блики разведённого костра наполняли воздух теплом, убаюкивали тихим потрескивание дров и дарили ощущения спокойствия и безмятежности. Тревожил только исход завтрашнего зачёта, венчающего конец практики и который должен был принимать наш Перваго. Однако немалые дозы выпитого дешёвого портвейна перманентно гасили это беспокойство. Кто-то вложил в мои руки старенькую шестиструнку, и я запел:

Что ты веселишься, милый мой дедочек,

Что ты веселишься сизый голубочек,

От ста граммов бабка, от ста граммов, Любка,

От ста граммов, ты моя сизая голубка,

Адаптируя на злобу дня популярную тогда текстовку я, неожиданно для себя, продолжил:

Как сдадим зачёт мы, милый мой дедочек,

Как сдадим зачёт мы, сизый голубочек?

Тут же вся, находившаяся уже подшофе, группа подхватывала:

На отлично, бабка, на отлично, Любка,

На отлично, ты моя, сизая голубка.

Всё было бы, на самом деле, отлично, если бы за моей спиной вдруг не пророкотал командный голос Василия Александровича:

– А это мы ещё посмотрим, какие оценки будут на зачёте.

Гитара тут же вылетела из моих рук, а неожиданное появление Василия Александровича ввело меня в состояние эмоционального ступора. На моей последней запевной ноте наш самодеятельный междусобойчик несомненно должен был бы завершиться. Но кто-то из студентов осмелился поднести Перваго гранённый стакан, наполненный портвейном, который вполне заслуженно называли «бормотухой». Никто не мог предположить, что буквально через десять минут это низкокачественное креплёное пойло превратит грозного полковника в упоительного дружелюбно-чувственного человека. Только через несколько лет я узнал, что Василий Александрович за свою полувековую жизнь практически не употреблял алкоголя. Даже во время войны «наркомовские сто грамм» (неофициальный термин, который на фронте обозначал норму выдачи водки) он менял на пищевой паёк, которым делился со своими солдатами. А тут вдруг не постеснялся выпить со своими студентами, что, вне всякого сомнения, запрещалось всеми институтскими кодексами. Неожиданно для всех Василий Александрович, глядя мне прямо в глаза, невнятно промолвил:

– А я и не знал, бригадир, что ты и играешь, и поёшь. Может и для меня песенку сочинишь.

В моей последующей жизни я часто, практически мгновенно, по заказу сочинял графоманские стихи. Но в первый раз это произошло как раз на этой предзачётной вечеринке. Наверное выпитая «бормотуха» привела меня к этому. В этот момент я вспомнил песню Булата Окуджавы, которую он написал к советскому фильму- вестерну «Белое солнце пустыни». Через четверть часа я снова взял гитару и запел. Реформированный текст известного барда выглядел следующим образом:

Ваше благородие, генерал Перваго,

Вы для политехника – истинное благо.

Пусть же вам сопутствует госпожа удача

И костюм лавсановый кутюрье Версаче.

Ваше благородие, генерал Перваго,

Вы войну закончили прямо у рейхстага,

Пусть же вам сопутствует госпожа победа,

Пусть же внуки бравые крепко любят деда.

Ваше благородие, генерал Перваго,

На восходе солнца похмелимся брагой.

Чтобы были звёзды, и луна, и море,

Чтобы счастье было в радостном мажоре.

Никогда не думал, что моё псевдотворчество произведёт такое впечатление на того, кому я посвятил своё графоманство. Он крепко обнял меня, проговорив при этом:

– Кто бы мог подумать, что не министр обороны, а ты повысишь меня в воинском звании. Спасибо тебе, бригадир. Я это запомню.

До сих пор не знаю: то ли у всех студентов были добротные знания, то ли мой песенный ремейк произвёл на экзаменатора нетленное впечатление, но на зачёте вся наша группа получила отличные оценки.

Глава 2

Точка невозврата

Каждому из нас выпадает момент, после которого жизнь меняется. Для кого-то это – осознанный выбор. Для меня это была череда почти случайных шагов, из которых вдруг сложился маршрут длиной в несколько лет. Этот, своего рода, алгоритм или процесс назывался написанием диссертации. Если некоторые именовали его поступью к вершинам науки, то я, почти без иронии, определял его как долгим сползанием в научный омут. Нелёгкая стезя работы над диссертацией была для меня не быстрым рывком, а скорее долгим и поступательным процессом, который постепенно трансформировал мою жизнь на протяжении нескольких лет.

Впервые слово «диссертация» мне озвучил Василий Александрович Перваго. Тогда у меня, второкурсника, оно не откликнулось какой-либо толерантной обратной связью. Всё произошло гораздо позже, когда уже на пятом курсе я заканчивал свой дипломный проект. Буквально за неделю до распределения меня вызвал к себе в кабинет заведующий кафедрой космической геодезии профессор Буткевич. До сегодняшнего дня помню, что он, без каких-либо пространных предисловий, монотонным голосом произнёс:

– Я приглашаю вас как способного и перспективного студента к себе в аспирантуру. Хотелось бы, чтобы вы под моим руководством выполнили исследования в области геодезической астрономии. В конечном итоге, они позволят вам успешно защитить диссертацию на соискание учёной степени кандидата технических наук. И это несмотря на то, что вы отказались работать над дипломным проектом по предложенной мной теме «Сравнение методов определения геодезических широт, долгот и азимутов в условиях Заполярья» и сбежали к моему коллеге, профессору Мещерякову.

– Боже мой, что же это делается, – подумал я про себя, – профессор А. В. Буткевич обижается на меня и в то же время предлагает аспирантуру. А другой профессор, заведующий кафедрой математической обработки геодезических измерений, Г. А. Мещеряков руководит моим дипломным проектом. При этом, он берёт меня полноправным соавтором научной статьи в солидном журнале и намекает на продолжение исследований.

Пока я приватно размышлял о бренности своего «диссертационного будущего», профессор Буткевич продолжил:

– Значит так, Ходоров, вот вам программа вступительных экзаменов в аспирантуру. У вас есть три месяца на подготовку. На распределение на работу вы должны явиться чисто формально. Там будет записано, что вы остаётесь в институте в рамках подготовки научных и преподавательских кадров. Надеюсь, что вы не будете возражать.

Честно говоря, в этот момент я меньше всего думал об открывающейся перспективе научно-преподавательской деятельности. В студенческие годы я активно занимался альпинизмом, и мне больше грезились инженерно-геодезические изыскания в суровом высокогорье. Тем более, что такая возможность открывалась на работе в одном из предприятий, заявленных в списке распределения. В нём практически была представлена вся география СССР: Москва и Ленинград, Киев и Ташкент, Свердловск и Чита, Магадан и Якутск, Владивосток и Фрунзе, Тбилиси и Баку. Перед распределением высчитывался средний балл успеваемости каждого студента в течении пяти лет учёбы. Чем выше он был, тем раньше ты заходил в кабинет, где заседала государственная комиссия. Тем, разумеется, из большего числа мест можно было выбирать. У меня был довольно высокий балл, и я должен был идти на это распределение вторым по списку, т. е. мог выбрать практически любое место работы. Я колебался между Москвой, где требовался астрономо – геодезист для работы на станции слежения за искусственными спутниками Земли и Ташкентом, где предстояла работа по созданию геодинамических полигонов в условиях высокогорья Памира и Тянь-Шаня. Однако профессор Буткевич спутал мне все карты. Я отчётливо осознавал, что предложение остаться в аспирантуре делалось далеко не каждому студенту и являлось уделом не только самых достойных, но и наиболее везучих или имеющих мощную протекцию. Похоже, что я относился к категории фартовых. Конечно, кроме благосклонности судьбы, определённую роль сыграла моя активная деятельность в работе студенческого научного общества. Не последнюю роль сыграл также мой реферат по астрономической геодезии, который был признан лучшим на факультете и что по специальным дисциплинам у меня были отличные оценки.