Диссертация

Профессор не давал времени на обдумывание. Необходимо было прямо на месте, в сию же минуту, решать: отдавать себя производству (горам, ветрам, солнцу и дождям) или начинать восхождение на алтарь науки (библиотеки, семинары, конференции, научные журналы, кафедра). По правде говоря, хотелось и того, и другого.

– Что это вы так крепко задумались, Ходоров, – будто издалека донёсся до меня голос профессора, – надо соглашаться, потом всю жизнь будете меня благодарить, поверьте мне, перед вами открываются совсем неплохие перспективы.

Неожиданно для себя, вопреки всем, терзавшим меня, туманным сомнениям, я произнёс:

– Я согласен, профессор!

На распределении я пропустил впереди себя всех своих сокурсников, давая возможность выбрать, подходящие для них места. Поэтому зашёл в кабинет, где заседала комиссия, последним. Слышу знакомый голос своего декана:

– Ходоров, а вы, почему опаздываете? Вы же должны были зайти один из первых. Все лучшие места уже проданы. Не думал, что вы такой безответственный.

– Но позвольте, – дрожащим голосом пролепетал я, – мне было сказано, что я направляюсь на учёбу в аспирантуру.

Я заметил, как декан отвёл свой потускневший взгляд в сторону. Обратил также внимание, что профессор Буткевич, находившийся среди членов комиссии, вообще избегает смотреть на меня. Я ничего не понимал, осознавая однако, что произошло нечто непредвиденное. Мои сомнения нарушил голос председателя комиссии, заместителя начальника Главного управления геодезии и картографии при Совете Министров СССР:

– Товарищ Ходоров разрешите вам сообщить, что в этом году никто из студентов вашего курса в аспирантуру не направляется. Для вашей будущей производственной деятельности осталось единственное место, и у вас выбора нет. Это предприятие № 16 нашего управления, которое располагается в столице Азербайджана в городе Баку. Желаю вам успеха в начале вашей инженерной деятельности.

В этот драматический момент в глубине потускневшего сознания кто-то зазубренным пером выписывал, уже совсем неактуальные, слова: аспирантура, научная карьера, учёная степень и, став за мгновение уже скандальным, термин «диссертация». Для собственного успокоения оставалось только выяснить, почему профессор Буткевич повернул ситуацию вспять, вопреки задуманному. Уже через полчаса я входил в его кабинет. Он, пригласив меня сесть, подозрительно долго протирал запотевшие очки, прежде чем сказать слова, которые я запомнил на всю жизнь:

– Сеня (он впервые назвал меня по имени, а не по фамилии), я прямо не знаю с чего начать, чтобы покончить с этим неприятным недоразумением. Вы уж простите меня великодушно. Извините за то, что ваш покорный слуга оказался на сей раз просто близоруким человеком, который в этой ситуации не видел ближе собственного носа.

– Простите, профессор,– недоумённо воскликнул я, – не понимаю, о чём вы говорите.

– И я не понимаю, – сказал Буткевич, – вчера мне позвонили с отдела аспирантуры и сообщили, что ваши анкетные данные не соответствуют требованиям, которые предъявляются к соискателям научных степеней. Когда я спросил, какие именно, мне дали понять, что ваша национальность, как бы помягче сказать, не является профилирующей на Украине.

Профессор на какое- то время прервал свой монолог, задумался о чём- то, снова начал протирать очки и только после этого продолжил:

– Вы, наверное, догадываетесь, Сеня, что у нас с вами одна национальность. Вместе с тем большую часть жизни я прожил и проработал в Сибири. Там защищал и кандидатскую, и докторскую диссертацию, там мне присвоили звание профессора. Другими словами, в Новосибирске я не чувствовал по отношению к нашей нации то, в чём вас, а значит и меня, ущемили здесь, во Львове. Поверьте, я сам не ожидал этого. Ещё раз прошу извинить меня за то, что, в силу своего неведения, не предусмотрел возможности отрицательного результата. И последнее. Я не думаю, что ошибся в вас. Вы способный деятельный и энергичный человек. Не сомневаюсь, что, если захотите, станете и кандидатом, и доктором наук. Но для этого вам потребуется на порядок больше усилий, чем представителям, как они выразились, профильной национальности. Не сдавайтесь, я искренне желаю вам успехов.

Никогда не думал, что слова профессора настолько западут мне в душу, произведут такое сильное эмоциональное впечатление и затронут мои обострённые чувства. Они не просто не прошли мимо меня, а оставили яркий след в памяти и, существенно, повлияли на мои взгляды и дальнейшие решения. Я в очередной раз вспомнил, исповедуемый мною с юных лет, принцип – «Бороться и искать, найти и не сдаваться».

В дальнейшие годы жизни были тяжёлые размышления, долгие и изнурительные внутренние баталии, сомнения, осознание всех грядущих препятствий. Но послепродолжительных мучительных раздумий, когда казалось, что все пути ведут в тупик, я все же решился. Несмотря на понимание предстоящих огромных трудностей, которые маячили на горизонте, я выбрал науку. Я выбрал путь написания диссертации. Воспалённое подсознание подсказывало на необходимость сделать необратимый шаг вперед. И это стало той самой точкой невозврата, после которой прежняя жизнь осталась где-то далеко позади.

ГЛАВА 3

СИНДРОМ КАССАНДРЫ

Несмотря на принятое решение, придуманная мною точка невозврата ни на миллиметр не приближала меня к занятиям, которые принято называть научными. На это понадобилось быстротекущее время, дефицит которого был направлен на то, что называлось обыденным словом «работа». Сначала это были полевые измерения на Севере, который в СССР почему-то именовали «крайним». Приполярная тундра Чукотки действительно напоминала околицу человеческой цивилизации. В этих, почти аномальных условиях, слово «диссертация» вообще испарилось из моего сознания. Все, как умственные, так и физические, усилия были направлены на сложные астрономо-геодезические измерения. Через какое-то время была крайне напряжённая, но интересная инженерная работа, связанная с построением опорных геодезических сетей в Азербайджане и Армении. Вернувшись через несколько лет во Львов, я поступил на работу в институт Прикарпатского военного округа «Военпроект». Там продолжил заниматься практической инженерией, связанной с производством крупномасштабных топографических съёмок.

Здесь следует отметить, что накопленный полевой опыт не прошёл зря. Впоследствии я активно использовал его в преподавательской и научной деятельности. Мысли о ней никогда не покидали меня, и это, несмотря на то, что я очень любил практическую работу на местности. Прежде всего, за то, что это был конгломерат инженерных измерений, математической обработки и чертёжных работ по составлению карт. Я видел результаты своей работы в виде построенных зданий, автодорог, путепроводов, мостов и военных сооружений. Практическая деятельность придавала мне стойкое ощущение окружающего мира таковым, каким он и являлся в неискажённой реальности.

В то же время я принимал отчаянные попытки проникнуть в храм науки с тем, чтобы заняться исследовательской работой в области геодезии. Работая в проектно-изыскательской организации, большую часть времени я находился в разъездах, связанных с полевыми измерениями. К тому времени я женился, и у меня родилась дочка. На приятельской пирушке, устроенной на работе в честь этого события, кто-то из друзей произнёс тост:

– За благополучие и здоровье не только новорождённой, но и будущей младшей дочери, – предвидя тем самым, что у только что родившейся обязательно будет сестричка.

Так оно произошло на самом деле. Это я к тому, что мне предстояло покорять остроконечные вершины науки совсем не в самых безупречных условиях рутинного повседневья. Но это ещё больше подстёгивало меня, так как заработная плата доцента в разы превышала доходы инженера. Поэтому вечером не дома, а в гостиничном номере в командировках, в автобусах и поездах, после напряжённой работы в поле, я заставлял себя готовиться к, так называемым, экзаменам кандидатского минимума. Этот нелепый, на мой взгляд, даже абсурдный термин предполагал некую оценку знаний будущего учёного по трём дисциплинам: философии, иностранному языку и профильной специальности. Каждому соискателю учёной степени необходимо было сдавать такие экзамены. Считалось, что без этого было невозможно успешно вести исследовательскую работу, защитить диссертацию и стать кандидатом наук. Полагалось, что сдача кандидатского минимума – это не только проверка теоретических знаний, но и своего рода индикатор того, насколько будущий учёный готов к самостоятельной работе. Тогда я относился к этому, как к некому рутинному своду правил, которые необходимо выполнять. Уже позже я вызвал непомерное удивление своих коллег докторов наук из США, Израиля и стран европейского союза, когда рассказал им об этом кандидатском минимуме. До сих пор не понимаю, что имели в виду чиновники от науки под понятием этого диссертационного экстремума. Однако ни тогда, ни сегодня его никто не отменял. Чтобы приступить к сдаче таких экзаменов, надлежало к заявлению приложить ходатайство научного руководителя или выписку из заседания профилирующей кафедры. Понятно, что у меня не было ни первого и ни второго. Тем не менее, я, отрывая своё личное, такое нужное для семьи, время, готовился к этим экзаменам.

Несколько раз я был у своего научного руководителя дипломного проекта профессора Германа Алексеевича Мещерякова. Он в принципе не возражал против моей учёбы в аспирантуре. Но при этом, поднимая руки к небу, почти прямо говорил, что имеются административные преграды, которые он не в силах преодолеть. Основным барьером, который профессор вслух не называл, подразумевалась, безусловно, пятая строка в моём паспорте, именуемая национальностью. Но я был молод, целеустремлён и настойчив. Всё это убедило профессора, что я не отступлюсь от своей цели. В один из дней он, пригласил меня не, как это принято, в кабинет заведующего кафедрой, а к себе домой. За чашкой чая, он протянул мне несколько листочков и сказал:

– Вот тебе, Семён, составленный мною, план твоей диссертационной работы на тему «Исследования гравитационного потенциала планет Солнечной системы». Начинай работать над диссертацией неофициально, а там будет видно, я в тебя верю. Ты производишь впечатление человека, который не только может написать диссертацию, но и довести её до защиты. Дерзай, всегда можешь рассчитывать на мою помощь.

В конкретных жизненных реалиях, получалось, что два доктора технических наук, два профессора, два заведующих кафедрой (А. В. Буткевич и Г. А. Мещеряков) верят в мои способности стать учёным. При этом снабжают меня, пусть неофициально, даже планом диссертационных работ. Ключевым в последнем предложении является слово «неофициально». Из этого следовало, что я должен был, по сути дела, нелегально, можно даже сказать контрабандно, написать трудоёмкую исследовательскую работу. При этом шансы предоставить её к защите были более, чем утопические. Я знаю, как минимум, нескольких человек, которые проделали такую огромную работу и самостоятельно подготовили блестящие кандидатские диссертации. Однако эти работы так и не были утверждены учёным советом и кафедрой, и в итоге их не допустили к защите. Вовсе не случайно такими авторами оказались люди с нетитульной национальностью в советском паспорте.

В период моего диссертационного марафона существовали две формы подготовки научных кадров: через аспирантуру и через соискательство. Принципиальной разницы между ними не было, разве что слово аспирант звучало более привлекательно. В любом случае, всем предстояло сдать экзамены кандидатского минимума, а также написать саму диссертацию, которую потом предстояло защитить. В конечном итоге, профессор Мещеряков дал мне рекомендацию и положительные характеристики для оформления статуса соискателя. Всё было бы неплохо, если бы эти документы имели юридическую силу, т.е. были утверждены ректоратом и Учёным Советом института. Когда я обратился в эти инстанции, приложив к ним свои удостоверения личности, то через некоторое время получил письмо за подписью проректора по научной работе. В нём содержалась вежливая витиеватая формулировка о том, что в настоящее время Львовский ордена Ленина политехнический институт не располагает возможностью подготовки соискателей по специальности «05.24.01 Геодезия». И это в то время, как мои знакомые обратились с точно такой же просьбой и были зачислены в аспирантуру именно по этой специальности. В общем, очередная попытка оказалась повторной пыткой, и потерпела крах.

Когда же в последующем обращении к проректору, я написал:

– Если институт, действительно, не принимает соискателей по этой специальности, то прошу объяснить, каким образом две недели назад на кафедре инженерной геодезии появились два новых аспиранта.

Разумеется, что вместо аргументированного ответа, я получил ответное письмо, в котором разъяснялось:

– Причиной вашего недопуска к кандидатским экзаменам является неудовлетворительная оценка по топографическому черчению.

Вот так: не больше и не меньше. Неуважаемый проректор, который подписал это письмо, не пожелал обратить внимание на то, что в выписке из моей зачётной ведомости, кроме этой злополучной «тройки», были только две «четвёрки», все остальные оценки были отличные. В те давние советские времена ещё не было всемогущего «Google», и я не мог найти какие-либо документальные источники, чтобы обжаловать это решение проректора.

Кроме того, я был лишён возможности объяснить ему происхождение этой неудовлетворительной оценки по топографическому черчению. По правде говоря, правильнее этот предмет было назвать рисованием. Ведь, в основном, надлежало овладеть правилами и приёмами штриховки, графики и красочного изображения различных элементов топографии. Если называть вещи своими именами, то речь, по сути дела, шла о рисовке топографической карты. В процессе изучения этого предмета студенты должны были выработать твёрдость руки, глазомер, аккуратность, усидчивость, научиться работать с чертёжными инструментами. Наряду с этим надлежало красиво, быстро, с художественным вкусом и высоким графическим качеством оформлять различные топографо-геодезические и картографические материалы. Но что делать, если я был обделён дарованием нарисовать даже простую картинку. В конце обучения декан, вызвав меня, сообщил:

– У вас есть возможность получить диплом, который называется «красным», поэтому я попросил преподавателя по черчению, чтобы он повторно принял у вас дифференцированный зачёт по предмету, который он ведёт.

Мне ничего не осталось, как ответить:

– Благодарю вас за за внимание к моей персоне, но оценка, выставленная мне по этому предмету, является не то, что бы правильной, а даже несколько завышенной.

Тогда я и подумать не мог, что давний зачёт по третьестепенному предмету может стать препятствием к научной работе. К сомнительному, в данном аспекте, самоуспокоению осталось только добавить, что уже уже в 1982 году появится компьютерная программа автоматизированного проектирования и черчения AutoCAD, которая вычеркнет «топографическое рисование» из списка изучаемых дисциплин.

Но это тогда ещё не знал не я, не упомянутый проректор. Поэтому ничего не оставалось, как продолжать «бороться и искать». Говорят, что на ловца и зверь бежит. В роли первого был я, собственной персоной, а второго – Володя, друг моего незабвенного детства. Мы случайно встретились в фойе оперного театра перед просмотром балета «Ромео и Джульетта». С ним мы жили не только в одном доме, не только на одном этаже, а даже в квартирах, располагавшихся в общем коридоре. В нижней части окна, находившегося там, была деревянная приступка, которая служила нам столиком. Именно за ним наши мамы кормили нас овощными супчиками, жареными котлетами, сиреневым компотом из ревеня, фруктами и ягодами, которые мы поглощали из одной тарелки. За этим же столиком мы с Вовой читали наши первые книжки, решали традиционные арифметические задачки на совместную работу, когда две трубы наполняют злосчастный бассейн и на движение, когда два поезда мчатся навстречу друг другу из разны х пунктов. Думал ли я тогда, что Владимир станет членом ЦК ВЛКСМ, первым секретарём Львовского обкома комсомола. И вот, глядя на друга своего детства, в вестибюле старинного городского театра, я вдруг вспомнил, уже тогда набившие оскомину, лозунги. Они назойливо предписывали «Партия – наш рулевой» и «Ленинский комсомол – был и остаётся боевым резервом Коммунистической партии». В этот момент я подумал, что, если Коммунистическая партия являлась политическим олигархом в СССР, то комсомол является её громогласным рупором. Уже через несколько дней Володя, по моей просьбе, подготовил письмо, текст которого гласил:

– Член ВЛКСМ С. Н. Ходоров за время нахождения в организации активно и плодотворно участвовал в общественной работе. Ещё будучи в пионерском лагере, он был председателем совета дружины, в которую входили семь отрядов. В школьные годы он являлся комсоргом класса, а до поступления в ВУЗ, работая монтёром связи на телеграфно-телефонной станции, был заместителем секретаря комитета комсомола и членом бюро Ленинского райкома ВЛКСМ города Львова. Во время учёбы во Львовском политехническом институте он входил в состав комсомольского бюро геодезического факультета. На основании вышеизложенного Львовский обком ВЛКСМ ходатайствует о зачислении С. Н. Ходорова как политически грамотного, занимающего активную жизненную позицию, комсомольца в аспирантуру и его допуске к сдаче экзаменов кандидатского минимума.

К сожалению, ректорат института ответил, что поступление в аспирантуру регулируется только Учёным Советом. Таким образом мои надежды на то, что партия «разрулит» создавшуюся ситуацию, оказались напрасными и канули в Лету.

Несмотря на мой, не совсем здоровый, оптимизм в поисках получения статуса соискателя учёной степени, на горизонте начинали маячить щемящая безысходность и какой-то, совсем неконструктивный, скептицизм. Получалось, что мой путь к учёной степени не только не был усыпан розами, а, наоборот, уже был завален непроходимыми преградам и претерпевал сокрушительные фиаско. На мой взгляд, это было не просто испытанием на прочность, а своеобразной иллюстрацией синдрома Кассандры. В современном понимании этот феномен проявлялся у меня в ощущении, что ты видишь неразрешимую проблему и всеми способами пытаешься её решить. Но при этом тебе никто и ничто не помогает. Получается, что в итоге происходит отрицательный результат задуманного, как, собственно, ты сам себе и предсказывал.

Как это связано с диссертацией? Представьте себе человека, который годами пытается стать аспирантом. Он всё время чувствует, что, выбранный им, подход не работает, видит слабые места в методологии поиска и ещё априори предвидит провал намеченного. При этом он постоянно сталкивается с непониманием задуманного, игнорированием или даже прямым давлением продолжать в том же духе. Вот и в моём случае, я как бы продолжаю двигаться по заведомо проигрышному пути, трачу время и силы на то, что не принесёт желаемого результата. Наряду с этим, явственно ощущаю, как рушатся мои надежды, как диссертация превращается в бесконечный кошмар, а перспектива получения учёной степени становится все более и более туманной. Эта горечь бессилия, когда ты знаешь, что делаешь что-то неправильно, но не можешь изменить ситуацию, и есть проявление синдрома Кассандры. Именно этот парадокс вызывал во мне мрачный пессимизм и безудержное нытьё. Он был глубоким убеждением в том, что надвигается нечто, подкреплённое знанием и опытом, но игнорируемое окружающими. В какой-то момент, сделав глубокий вдох, я как-то удручённо спросил себя:

– Что же делать, если на тернистом пути к учёной степени я чувствую себя Кассандрой?

Из самых затаённых уголков подсознания внутренний голос подсказывал, что следует продолжать функционировать в соответствии с принципом «бороться и искать, найти и не сдаваться», из четырёх составляющих которых не срабатывала только одна – «найти». Но я твёрдо верил в древний постулат, что» theonewhowalkswillgothrough» – «дорогу осилит идущий». Он включал в себя компоненты, которые я принял для себя к неукоснительному исполнению. Прежде всего я чётко сформулировал ближайшую цель: нужен официально утверждённый научный руководитель моей будущей диссертации. Мучительные и, порой даже абсурдные, поиски его, как мне казалось, грозной, загадочной и почти недоступной фигуры, пока ни к чему не приводили. Я писал письма на профилирующие кафедры во все концы СССР, выискивая подходящего научного светила. Встречался с типичными персонажами академического пантеона: от вечно занятых мэтров, до «помощников помощников» и «временно исполняющих обязанности завлаба». Я понимал, что, с одной стороны, зачисление в аспирантуру, в которую я пытаюсь пробиться, всего лишь старт, только официальное начало длинной бюрократической эпопеи. Но, с другой, я просто не осознавал, в каких единицах расстояния и времени измеряется путь к финалу, именуемый защитой диссертации. И, наконец, я впервые понял, что в этот научный лес вошёл без карты и компаса. Однако мосты уже были сожжены, назад дороги не существовало. Оставалось лишь одно, несмотря на все тернии и кажущуюся непреодолимость препятствий, отыскать заветный путь в научную обитель.

Осознание отмеченного было одновременно и пугающим, и мотивирующим. Пришлось собраться с новыми силами, чтобы продолжить борьбу за научную карьеру, которая оказалась настоящим испытанием. Я чувствовал, что на пути к ней возникнут всё новые и новые "капканы". Но при этом я не должен был панически бояться спрашивать или ошибаться, страшиться возможных неудач и провалов. Необходимо было искать какие-либо новые возможности в достижении цели. Главное – не позволять кассандровскому феномену сломать себя на пути к успеху даже, если результат будет несколько отличаться от того, что я планировал изначально.

Глава 4

Судьбоносная встреча

Говорят, что даже в самых неожиданных поворотах судьбы кроется нечто большее. Ничто не происходит просто так. То, что мы воспринимаем как случайность: внезапная встреча, неожиданное событие, удача или невезение, на самом деле может быть проявлением некой глубинной закономерности. Возможно, это законы природы, кармические связи или просто невидимые причинно-следственные цепочки, которые мы не всегда можем ощущать. Под закономерностью принято понимать действия событий, которые происходят неоднократно с какой-то системностью и стабильностью, Тогда вполне вероятностно можно предположить, что эти прецеденты составляют законченную последовательность и трансформируются в ожидаемый результат для того, кто выстраивает эту череду событий.

В моём случае, цепочка замкнулась при случайной встрече с доцентом Василием Александровичем Перваго, который был у меня руководителем геодезической практики после окончания второго курса. Эта встреча была судьбоносной, придала свежий импульс моему самосознанию, развернув бытие на совершенно новый виток развития. Мы не виделись уже, наверное, около семи лет, с момента, когда он ещё был в чине обычного ассистента кафедры геодезии. Василий Александрович, крепко пожал мне руку и, не давая опомниться, без всяких предисловий, сказал:

– А я ведь помню, дорогой Семён, как после окончания практики мы сидели вместе со всей вашей группой у костра. Ты играл на гитаре и пел песню, которую сам сочинил и посвятил мне, повысив в офицерском звании. Я даже запомнил слова «Ваше благородие, генерал Перваго, Вы для политехника – истинное благо».

Я был польщён. Текст, который так давно импульсивно сочинил, остался в памяти человека, которому и был посвящён. Значит, моё скромное творчество всё-таки работало. Тем временем, Василий Александрович, не давая мне опомниться, очень эмоционально продолжал:

– Семён, сам Бог послал тебя ко мне. Как ты смотришь на то, чтобы работать вместе со мной?

– Я вроде бы работаю не в самом плохом месте, Василий Александрович, – как-то растерянно отреагировал я.

– Ты не совсем понял меня, – улыбнулся человек, которого когда-то случайно повысил в воинском звании. -Я, не без твоей помощи, три года назад защитил диссертацию. Удостоился учёного звания доцент, и приглашаю тебя на работу на кафедру геодезии Львовского сельскохозяйственного института, которой я заведую уже около года. Один из моих старших преподавателей уехал на три года в Алжир, твоя кандидатура наилучшим образом подходит для его замены.

Не обращая ни малейшего внимания на моё немое оцепенение и эмоциональный ступор, доцент Перваго тут же по-военному распорядился:

– Возражения не принимаются. Завтра утром приходи со всеми документами ко мне на кафедру, пойдём вместе к ректору, я буду тебя рекомендовать.

– Но, Василий Александрович, – пробормотал я упавшим голосом, в душе начиная понимать, что лёд тронулся, и задуманное начинает осуществляться, – я не совсем готов, я никогда не преподавал, я не знаю или у меня получится.