Посвящается моим родителям, Вэл и Берни, которые научили меня тому, что никакая мечта не бывает слишком большой
Tok. Дом лжи. Расследование семейных тайн
Sarah Hornsley
Bad Blood
Copyright © Sarah Hornsley 2025
All rights reserved.
Перевод с английского М. В. Смирновой
© Смирнова М., перевод на русский язык, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025
Глава 1
Мне было семь лет, когда я узнала, что листья алоэ – лучшее лекарство от ожогов. Стоя у кухонной двери, я смотрела, как моя мать режет ножом пополам мясистый лист, потом выскребает его мякоть и наносит на верхнюю часть руки. Понадобилось почти три недели, чтобы ожог зажил – сначала он сделался желтым, как жир, посередине, а потом превратился в идеально круглый шрам. Я никогда не заговаривала о нем; когда мама повернулась в мою сторону, я отпрянула за косяк, чтобы она меня не заметила.
Именно поэтому я знаю, что обвиняемый лжет относительно ожога. Я записываю это на листке бумаги и передаю туда, где стоит Чарльз Коул, ведущий перекрестный допрос. Он бросает взгляд на листок, потом на меня. Я вижу, что он в замешательстве – но верит мне. Я – его протеже, восходящая звезда, и потому, поколебавшись всего несколько секунд, он жестом велит мне встать, а сам отходит обратно к столу.
Чарльз предоставляет мне вести суд – выступать на нашей сцене.
– Мистер Джексон. – Я улыбаюсь обвиняемому, но мою улыбку трудно назвать дружелюбной. Я – волчица в судейской мантии. – Я хотела бы занять минуту вашего времени, чтобы проверить сведения, которые вы только что предоставили суду. – Делаю жест в сторону присяжных, чтобы они поняли: я собираюсь разоблачить сказанную обвиняемым ложь. Я хочу, чтобы они прочувствовали это лично. – Когда двадцать второго ноября прошлого года вы пришли в дом к Питеру Тейлору, ожидали вы застать его дома?
– Не ожидал. – Джексон мотает головой, и я вижу, что он понятия не имеет, к чему я клоню. Он думает, будто я ничего не понимаю, и просто тянет время.
– Когда же в действительности Питер оказался дома и столкнулся с вами на кухне – можете ли вы еще раз поведать суду, что произошло тогда?
– Конечно. – Обвиняемый пожимает плечами. – Он напал на меня.
– Можете ли вы описать суду ход этого нападения?
– Он дернул меня за ноги и повалил на пол, и мы некоторое время боролись; он пытался схватить меня за шею, но я сумел вывернуться. Я пытался убежать и уже повернулся спиной к нему, когда он, судя по всему, схватил утюг, стоящий на доске сбоку от него. В следующий момент я почувствовал жгучую боль в левом плече.
– Он обжег вас утюгом?
– Да.
– Но не ударил им вас? Это тяжелый предмет. – Я вижу, как он бросает взгляд на своего адвоката, Роуз Боллард, прежде чем ответить мне. Она не подготовила его к подобным вопросам.
– Ну, к тому моменту я уже был довольно далеко от него, я же пытался уйти… Полагаю, он бросился вперед и коснулся меня утюгом.
– И что было дальше?
– Я резко обернулся. Он уже стоял гораздо ближе ко мне. И занес утюг, как будто собираясь снова ударить меня им.
– Можете ли вы сказать мне, о чем подумали, когда осознали, что он обжег вас и по-прежнему держит в руках утюг?
– Я подумал, что сейчас он убьет меня. – Говоря это, обвиняемый смотрит на присяжных, вид у него скорбный и жалкий. Он не осознаёт, что мгновение назад дал мне именно тот ответ, которого я ждала.
– И как именно вы на это отреагировали?
– Я ударил его ножом.
– Сколько раз?
– Пять. Это была самозащита.
Я делаю паузу, чтобы все осмыслили его слова. Не один раз, а целых пять.
– Хорошо. Можете ли вы подтвердить мне, что ударили ножом мистера Тейлора из самозащиты именно потому, что он обжег вас утюгом?
– Совершенно верно. До этого я уходил, повернувшись к нему спиной. Я вам говорю – он бросился на меня.
Я стараюсь не улыбаться – время открывать карты еще не настало.
– У вас остались раны в результате нападения мистера Тейлора?
– Мы уже обсуждали это, – вздыхает он, явно утомленный моим допросом. Хорошо. Чем сильнее раздражен обвиняемый, тем больше вероятности, что он ошибется. Мы берем их измором.
– Окажите мне любезность, – говорю я с драматическим жестом, и кто-то из присяжных фыркает.
– У меня остался шрам на задней стороне плеча.
– И этот шрам был, когда полиция арестовала вас спустя неделю после того, как Питер Тейлор был убит в собственной кухне. Верно?
– Это так. Они сфотографировали этот шрам и все такое. Я не лгу.
Я поднимаю брови. Он начинает потеть.
– Итак, убитый обжег вас утюгом достаточно сильно, чтобы остался шрам. И этот ожог зажил неделю спустя после того, как рана была нанесена, а предъявленные суду фотографии были сделаны именно во время вашего ареста, через неделю после нападения?
– Э-э-э…
– Просто ответьте на вопрос, пожалуйста. Просто «да» или «нет».
– Да.
– За этот период времени между получением ожога и вашим арестом – всего одна неделя – вы получали какое-либо лечение или медицинские советы? Вы искали в интернете способы лечения ожогов? Вы делали что-либо, чтобы побыстрее залечить его?
– Насколько я помню, нет.
– Дело в том, мистер Джексон, что ожог второй степени, который вы должны были получить, чтобы остался шрам, наблюдаемый нами на фотографиях, заживал бы по меньшей мере две или три недели – и это при использовании самых эффективных методов лечения.
– Ну, у меня это не так, – решительно отвечает он, и его взгляд из щенячье-жалобного превращается в угрожающий. «Вот именно, я тебя раскусила». В моей крови начинает бурлить адреналин. Это ощущение способно вызвать привыкание.
– Я довожу до вашего сведения тот факт, что обычно требуется от двух до трех недель, чтобы ожог на вашем плече превратился в шрам. Он не мог быть нанесен во время нападения, которому вы предположительно подверглись со стороны мистера Тейлора; это должно было случиться задолго до того, как вы вторглись в его дом, иначе к моменту вашего ареста этот ожог все еще представлял бы собой открытую рану. Говоря другими словами, рана, от которой у вас остался этот шрам, должна была быть нанесена минимум – я повторяю, минимум – за неделю до инцидента, из-за которого вы сейчас находитесь под судом. По сути, я полагаю, раз уж этот шрам – единственная рана, которую вы, по вашим показаниям, якобы получили от мистера Тейлора, то никакой атаки со стороны погибшего не было и вы убили его в его собственном доме. И самое главное – убили его не из самозащиты, а просто потому, что могли это сделать.
Он не говорит ничего, просто смотрит на меня затравленно, точно кролик в свете фар машины.
– Мистер Джексон, – повышаю я голос, – я права? Вы получили этот ожог еще до упомянутого вечера?
Я смотрю, как он с силой трет руками лицо, оставляя на щеках красные полосы от пальцев. Он вот-вот сломается. Мы выиграем дело.
* * *
Гардеробная – чересчур пышное название для этого помещения, однако нельзя недооценивать его романтизм. Мне просто необходимо провести здесь некоторое время, насладиться ощущением товарищества – пусть даже мои товарищи только что выступали в суде с противоположной стороны, – чтобы из непреклонного юриста снова сделаться нормальным человеком. Не знаю, смог бы мой брак просуществовать так долго без этих минут в гардеробной. Если говорить честно, я очень в этом сомневаюсь. Есть две грани моей личности, которые постоянно тянут меня в противоположные стороны. Одна часть полна упрямой решимости выиграть, невзирая на цену; другая отчаянно жаждет стабильности. Похоже, я никак не могу определиться с тем, что же именно называю успехом.
Поэтому, когда Роуз спрашивает, пойду ли я вместе с ними в «Корабль» праздновать день рождения Лары, я колеблюсь. Лара работает на ту же юридическую палату, что и Роуз, и изначально я познакомилась с ней в том же «Корабле» – это одно из тех мест, куда после работы часто наведываются лондонские юристы. Но пару раз мы пересекались в зале суда. Могу поспорить, что большинство тех, с кем я работаю, будут на этой вечеринке.
Всем известно: в часы, проводимые в пабе, по-прежнему вершатся важные дела. Как бы старомодно это ни звучало, такова нынешняя реальность. Проблема в том, что ты не знаешь, когда начнутся важные разговоры, и, как следствие, не можешь стратегически оказаться в нужном месте, а потом по-быстрому свалить. Эти разговоры могут завязаться в десять чесов вечера. Могут в час ночи. Зачастую в три часа ночи. И никогда – раньше девяти вечера. Нужно заранее настроиться на то, что вечеринка будет долгой, – или ты с таким же успехом можешь вовсе не приходить на нее.
И потому я с извинениями отказываюсь и широко улыбаюсь женщине, которой только что в течение шести часов противостояла в зале суда. Снимаю свой парик – он такого же изжелта-белого цвета, как обшарпанные стены помещения, – и собираю свои вещи, а затем направляюсь домой. Я сказала Роуз, что сегодня пятая годовщина нашей с Ноем свадьбы, однако умолчала о том, что его нет дома, поскольку он улетел по делам в Париж; о том, что в этот вечер мы с ним разделим ужин за сотни миль друг от друга, положившись на неверное вайфай-соединение ради создания некоего подобия романтической атмосферы.
Совсем иначе мы провели прошлую годовщину – в постели оксфордского отеля, где на стол подают только продукты местного производства, а в каждом номере есть большой камин. Я улыбаюсь воспоминаниям – это действительно были идеальные выходные, проведенные вместе с моим идеальным мужем. Я признаю, что мы выложили абсурдно огромную сумму за одну ночь, но учитывая, что в этом году мы вроде как и не отмечаем эту важную дату, то, может быть, на будущий год я предложу поехать туда снова.
– Ты отлично справилась, Джастина, – говорит мне вслед Роуз. – Сильна, как обычно… Но в следующий раз я выиграю.
Я слышу в ее голосе улыбку. Ни следа злости. В нашем деле нельзя держать обиду ни на кого – если хочешь выжить.
– Посмотрим, – бросаю я через плечо и улыбаюсь, хотя уверена, что эта улыбка не протянет долго. Я всегда напоминаю себе, что не следует торжествовать из-за победы в суде. Есть что-то отвратительное в том, что на твоей совести – чье-то тюремное заключение. Я не говорю, будто это неправильно, не говорю, что обвиняемые этого не заслуживают, однако за время судебного разбирательства ты поневоле узнаёшь их. Не лично, конечно, но возникает ощущение, что я отчасти как будто становлюсь ими.
Я предпочитаю считать, что это изучение личности обвиняемого. Просто невозможно игнорировать нюансы того, как каждое событие в жизни человека влияет на его внутренний облик. Что было бы, если б можно было избавить их от всего этого? Позволить им родиться заново, начать сначала? Заслуживают ли люди второго шанса?
В том, что касается моей работы, ответ «нет», однако я провожу один час в неделю у своего психотерапевта Айи, убеждая себя в том, что заслуживаю именно этого: что я достойна съездить в роскошный отпуск в шикарном отеле вместе со своим любящим мужем.
* * *
Проблема с красным вином одна: каким бы землистым или дымным ни был заявлен его аромат, в тот момент, когда оно витой струей льется в бокал, все, что я чувствую, – характерный железистый запах крови.
– За нас, – произносим мы с мужем в один голос и улыбаемся, делая вид, что чокаемся бокалами.
Я смотрю на изображение Ноя на экране поверх очков. Он так и не снял официальный костюм после долгого дня в офисе, но воротник его рубашки расстегнут, галстука нет – и я думаю о том, как сильно он не похож на тот образ супруга, который я всегда себе представляла. Отгоняю эту мысль. Позволяю себе быть счастливой. Ной красив, очень красив, и при этом добр.
«Эти два качества редко сочетаются в одном мужчине; считай, что тебе повезло», – говорила мать.
И хотя мне неприятны двойные стандарты – ведь любая женщина без исключения должна быть и красивой, и доброй, – мама права. Мне повезло. С того момента, как я открыла входную дверь, стало ясно, что Ной изо всех сил старается сделать сегодняшний вечер особенным для меня. Служба доставки привезла на дом бутылку шампанского – «Боллинджер», подумать только! – и букет белых роз (моих любимых). К тому же мне пришла инструкция, как включить на «Спотифай» новый список музыки. Ной составил его из мелодий, которые звучали на нашей свадьбе.
«Мне дозволено быть счастливой. Я этого достойна. Не нужно отталкивать Ноя».
Есть у меня такая мерзкая черта: когда мне кажется, что события ускользают из-под контроля, мне хочется отдалиться от мужа. Как будто самый простой способ справиться с боязнью потерять его – это вообще отказаться от него. Тогда никто не сможет отобрать его у меня. И он не сможет решить, что больше не любит меня, – что еще хуже. Проблема в том, что в последнее время я часто испытываю это чувство – словно почва уходит из-под ног.
Я слышу стук в дверь его номера в отеле, и тихий голос объявляет о том, что доставка прибыла.
– Ага! А вот и главное блюдо! – восклицает Ной, прежде чем спешно исчезнуть с экрана, чтобы открыть дверь и забрать у курьера яблочный крамбл [1]. Мой муж обычно не склонен ни восклицать, ни спешить, и даже на расстоянии я чувствую, что он изо всех сил старается произвести впечатление.
За короткое время его отсутствия я украдкой бросаю взгляд на телефон. Я обещала Ною: сегодня вечером не будет никаких телефонов (что означает – никакой работы), и сдержала слово, убрав свой рабочий телефон в ящик стола. Однако мой личный телефон лежит под монитором, где его не видит камера. Я не знаю, почему делаю это, – полагаю, я просто испытываю постоянную необходимость быть на связи, вместо того чтобы наслаждаться уединением.
Айя предполагает, что мелькание записей в соцсетях помогает мне справиться с собственными мыслями. Она отмечает это стремление как «нездоровое». Я чувствую, как по моим пальцам распространяется зуд, и, не успев даже осознать, что делаю, я вхожу в «Инстаграм» [2], чтобы посмотреть, как мои коллеги отмечают день рождения Лары. В моей новостной ленте нет ничего. По сути, там не появилось ничего нового с тех пор, как я в прошлый раз заходила туда, и я ловлю себя на том, что бездумно ввожу в поисковую строку в верхней части приложения: «Джейк Рейнольдс».
Это привычка, от которой я так и не смогла избавиться. Почти восемнадцать лет назад я могла искать только в «Фейсбуке», но теперь вдобавок существуют «Инстаграм» и «Твиттер». Каждый раз мне выпадает длинный список Джейков Рейнольдсов, но ни один из них не тот.
Не знаю, зачем я продолжаю это делать. Не то чтобы я ожидала, что его учетная запись спустя столько лет появится в верхней строке результатов у меня на экране. Но это такое же привычное действие, как разблокировать телефон или проверить электронную почту: набор его имени в поисковой строке укоренился в моей мышечной памяти. Я делаю это неосознанно, но не могу прекратить.
Я чувствую, как меня грызет вина за то, что в день нашей с Ноем годовщины я ищу в соцсетях Джейка. Я люблю своего мужа, по-настоящему люблю, но первая любовь никогда не забывается. А Джейк был не просто моей первой любовью. Он спас меня. А потом бросил меня. Полагаю, это одна из причин того, почему следующим, в кого я влюбилась, был Ной. В некоторых отношениях они похожи: оба позволяют мне почувствовать себя в безопасности, но достигают этого совершенно разными способами.
Джейк позволил мне чувствовать себя достаточно безопасно, чтобы быть собой, чтобы дать себе волю, чтобы стать свободной от оков чужих ожиданий. Мне было дозволено чувствовать себя сильной. Быть с Джейком – это все равно что включить громкую музыку и понять, что ты танцуешь под нее, не беспокоясь обо всем остальном мире.
С Ноем по-другому. Он прочный. Надежный. Я чувствую уверенность в том, что он не покинет меня. Эта любовь не похожа на взрыв фейерверка – мы не самая зажигательная пара в мире, – но она тоже сильная, только по-другому. Она надежная. Прочная. Настоящая.
Мы даже начали задумываться о том, чтобы обзавестись ребенком. Ну, то есть Ной начал. Мысль о том, чтобы стать матерью, не очень-то естественна для меня. Это звание – «мать» – и все, что оно означает… Это не так-то легко. Что, если я не справлюсь? Не все предназначены для материнства. Я знаю, какой вред можно причинить, если что-то пойдет не так. Смогу ли я стать хорошей матерью? Я в этом не уверена. Честно говоря, мне кажется, что желание Ноя обзавестись ребенком в изрядной степени в ответе за то чувство неуверенности, которое я испытываю в последнее время. Эта тема напоминает мне о моей матери. О ее просчетах. Обо всем, чего я надеюсь избежать.
Ной возвращается к своему лэптопу с довольным видом и демонстрирует мне тарелку с едой, и я убираю телефон из поля зрения камеры. Делаю глоток красного вина и говорю, что его ужин выглядит вкусным. И что я хотела бы разделить этот ужин с ним. Он улыбается мне, и я отгоняю прочь ползущие сомнения, тот голос у меня в голове, который назойливо вопрошает: «Но настоящее ли все это?»
Глава 2
Я лежу в темноте, глядя на сообщение, которое Ной прислал мне ровно четыре минуты назад. Я знаю, чего он хочет; знаю, что ему, должно быть, кажется вечностью то время, в течение которого я набираю, а потом стираю ответ. Набираю, потом стираю. Не так давно я сочла бы это сообщение возбуждающим, сексуальным, медленный жар желания распространялся от пальцев моих ног по всему остальному телу, когда мы переписывались вот так по ночам, пока Ной был в командировках. Но сегодня я просто не могу подобрать слова.
«Он хороший. Ной хороший. У нас все хорошо».
Я мысленно повторяю это снова и снова, заставляя себя нажать кнопку «отправить». Но прежде чем успеваю это сделать, мерзкий внутренний голос снова начинает звучать в моих ушах. В последние месяцы он становится громче и нашептывает мне сомнения, когда я менее всего этого ожидаю.
«Но достаточно ли ты хороша?»
Чего я боюсь? Я знаю, что Ной не отвергнет меня. И все же чувствую, как мое беспокойство подтачивает наши отношения, разъедает наш брак по углам, омрачает по краям. Чем сильнее я впадаю в панику, не зная, что ответить, тем быстрее бьется мое сердце, а потом я снова оказываюсь там.
Поймана. Заперта. В темноте.
Я хватаю воздух ртом.
На прошлой неделе, сразу после того, как Ной снова заговорил о том, чтобы завести ребенка, Айя сказала мне, что в моменты сильного стресса травматические события, которые мы считали проработанными, могут всплыть снова.
«Ты сейчас испытываешь чрезмерный стресс, Джастина? Что-то случилось?»
«Нет», – солгала я. Я не вполне готова была обсуждать это с ней. Я хотела как можно дольше избегать разговоров о своей матери, однако знала, что именно к этому Айя и подводит разговор.
В груди все стягивается в тугой узел, от основания черепа распространяется тупая боль. Я перебрасываю ноги через край постели – мне нужно ощутить под ступнями твердый пол, чтобы вернуться к реальности. Постепенно это ощущение начинает действовать, и, когда туман рассеивается, я беру в руки телефон, который оставила валяться посреди кровати.
Извини, я очень устала. Поговорим завтра. Счастливой годовщины. Я люблю тебя. Целую.
Я набираю это в быстром темпе и нажимаю «отправить», пока не передумала.
Одиннадцать часов вечера, среда, но, рассудив, что мои коллеги в баре все еще заказывают выпивку, я наливаю себе большой бокал вина и включаю лэптоп. Такова особенность работы юриста по уголовным делам. Преступления никогда не прекращаются, а значит, у нас всегда есть работа. Прошло пятнадцать лет с тех пор, как я в последний раз брала отпуск – настоящий отпуск, когда я прекращала быть Джастиной-юристом и была просто Джастиной. Женой. Любовницей. Подругой.
Я просматриваю двадцать с лишним писем, упавших мне на электронную почту за те три часа, пока я в нее не заглядывала, и мой взгляд выделяет среди них письмо от главы адвокатской палаты, Чарльза Коула. Заголовок письма краток: «СРОЧНО!» Я бегу за рабочим телефоном, который так и лежит в ящике стола.
Три пропущенных вызова.
Я играю с мыслью о том, чтобы перезвонить Чарльзу, но в голове у меня звучит голос Айи, напоминая мне о необходимости очерчивать границы, и вместо этого я возвращаюсь к лэптопу.
Джастина, только что пришло важное дело. Нам нужно, чтобы кто-нибудь этим срочно занялся. Уже порекомендовали Майка, но я думаю о том, чтобы внести в списки ваше имя. Если вы хотите участвовать, нужно как можно быстрее ответить мне. Это дело не из тех, что могут ждать долго. Предварительные подробности прилагаю.
«Извини, Айя, некоторые границы приходится нарушать…» Я даже не открываю вложенный файл – нельзя больше тратить ни минуты. Я надеюсь, что Майк слишком увлекся поглощением текилы и все еще слоняется по «Кораблю», развлекая молодежь рассказами о своих судебных успехах.
Чарльз отвечает после третьего звонка:
– Так, значит, вы еще живы…
– Я берусь за это, – выпаливаю я в ответ.
– Это важное дело, Джастина, – предупреждает Чарльз. – Такие попадаются нечасто, и это будет ваше первое дело об убийстве. Вы готовы? СМИ наверняка в это вцепятся. Каждая ваша фраза будет подхвачена, изучена, проанализирована и, скорее всего, появится на первых страницах газет. Вы сможете справиться с этим? Лучше, чем Майк?
Я отчаянно думаю, что ответить. Почему я не прочитала файл с подробностями? Я просто ухватилась за этот шанс, зная, что при рассмотрении определенных дел я справляюсь лучше Майка и надеясь, что это одно из них.
– Майк может действовать эффектно и четко, надо отдать ему должное. Он может завоевать присяжных, но я могу рассказать им историю. Заставить их полюбить не меня, а жертву. Для некоторых дел нужна акула, такая как Майк. Для других нужен юрист, способный сплести тонкую сеть, предоставить полную картину. Для таких дел нужна я.
В динамике телефона гремит смех Чарльза.
– Хорошо, Джастина. Я посмотрю, чего смогу добиться от судебных клерков. Хорошо, что Майк все еще плавает в море текилы… И мне нравится ваш боевой дух.
Звонок завершается, и я закрываю глаза. Договоренность еще не достигнута, но если кто и может поколебать судейских чинуш, то это Чарльз. Он был юристом по уголовным делам более тридцати лет и выиграл множество сложных дел.
Пару минут спустя, когда я наливаю себе второй бокал вина, экран моего телефона зажигается снова.
Оно твое. Если хочешь просмотреть материалы вместе со мной, я буду в палате завтра в восемь утра.
Если глава юридической палаты предлагает тебе свой совет в твоем первом деле об убийстве, нужно принять этот совет. Я делаю глубокий вдох и снимаю домашние тапочки, чтобы почувствовать под ступнями холодные деревянные половицы. Вот оно. То дело, которого я ждала.
Это мой момент.