Артистическое кафе

I

Дверь-вертушка крутится вокруг своей оси. Дверь-вертушка, поворачиваясь вокруг своей оси, издает легкий, нежный скрип. У двери четыре отделения, четыре секции; в каждой секции могут уместиться два поэта, если они тощие и если дух у них преобладает над плотью. Отделения двери-вертушки формой напоминают куски свежего сыра, мягкого белого сыра, восстанавливающего силы, сыра для кормящих матерей. По краям двери-вертушки снизу доверху идет щеточка, преграждающая путь холодному воздуху с улицы. Дверь-вертушка – остроум-ное сравнение, нечто вроде метафоры, которую при случае можно использовать. Артистическое кафе полно остроумных сравнений.

– В Уэске открылся конкурс поэтов. Премия – цветок и три тысячи песет. Тема свободная.

Поэзия тоже полна остроумных сравнений. Белый саван снега уже не в моде. Теперь модна игра слов и каламбуры вроде того, что «обет» – это очень сытно, почти как «обед», а «бок» – очень глубоко и религиозно, почти как «бог».

Дамы толстеют, но это неважно. Дамы пишут стихи и прозу, но это тоже неважно. Это зависит от желез внутренней секреции.

Поэты пьют кофе с молоком, который всегда подкрепляет. Кое-кто иногда воздерживается и сберегает четырнадцать реалов. Зато дамы никогда не воздерживаются. Дамы ненасытны.

– Принесите кофе с молоком.

Молодой человек из провинции чувствует прилив галантности.

– Хотите рюмочку анисового ликера? Я угощаю, если не возражаете.

– Благодарю, моя прелесть!

Молодой человек из провинции заливается краской и невольно устремляет взор на могучую грудь сеньоры. У них в провинции такого не бывает. У них в провинции дамы тоже толстые, но они не пишут стихов; они вяжут чулки и делают мережку. У них в провинции дамы тоже пахнут коровой, но не пьют анисовый ликер; они пьют шоколад, да и то не всегда.

Молодой человек из провинции собирается с силами. Смелей, юноша!

– Не стоит благодарности.

Дама с могучей, колышущейся грудью глубоко вздыхает. У дамы с могучей грудью лезут волосы. Надо каждое утро втирать в кожу головы серный лосьон.

– Итак, вы в Мадриде, а?

– Да, как видите…

– Отлично, отлично!

В иные дни вместо этой фразы произносится другая:

– Вот что я вам скажу, и вполне серьезно: Бальзак… Да что там, и без слов ясно!

Молодой человек из провинции начинает думать о Бальзаке, но путает его со Стендалем. Ах, нет – с автором «Мадам Бовари», как бишь его…

У сеньоры с пышной грудью день на день не приходится.

– Что с тобой, Росаурита?

Молодой человек из провинции находит, что называть даму с такими телесами Росауритой немного неловко.

– Ничего, я здорова. О, дорогой мой! Тысячу благодарностей!

– Не за что.

С этой грудастой сеньорой беседа никогда не остывает.

– Что-то такое я съела, ужасная отрыжка весь вечер.

– Несварение, выпейте соды.

Молодой человек из провинции не осмеливается говорить Ро-саурите «ты». Молодой человек из провинции очень почтителен к старшим.

За соседним столиком прилично одетые господа говорят о поэзии.

– Можешь одолжить мне три дуро? Завтра отдам.

Господину, который просит три дуро, должны крупную сумму – премию на конкурсе поэтов. Господин, который просит три дуро, имеет большой кредит.

– Вы получили премию в Ла-Корунье?

Господин, который просит три дуро, элегически вздыхает.

– Ла-Корунья!

Парит над столиками, взмывая к потолку и исчезая в телефонной будке, степенный ангел молчания, мимолетный ангел.

Росаурита ест олью, запивая анисовым ликером.

– Вкусно!

Молодой человек из провинции думает: теперь пора!

Росаурита вытаскивает из-за пазухи листочки бумаги и карандашом, который ей одолжил официант, записывает несколько слов. Потом снова прячет листочки за пазухой – скомканные, теплые, влажные.

– Что это будет?

– Соло.

В кафе, похожем сейчас на станцию метро «Антон Мартин», только что появился дрожащий старичок, у которого вставная челюсть, недержание мочи и дочь-монахиня в Альбасете.

– Что происходит с этими нынешними поэтами, я знаю лучше всех. Еще бы мне не знать!

Посетители кафе не спрашивают у дона Мамеда, что происходит с этими нынешними поэтами. Не везет старичку! Служащая зовет к телефону:

– Сеньор Гарсиа Перес!

Этот крик «сеньор Гарсиа Перес!» – нечто вроде аккомпанемента ко всем разговорам в кафе.

– Пепе, тебя зовут.

– Иду.

Дон Мамед похож на жареную птицу; хочется схватить его за лапки и съесть с головой и со всеми потрохами.

– Официант, рюмку белого для дона Мамеда!

Дон Мамед рассказывает анекдоты, которые пахнут нафталином, запертым жильем, бдением над покойницей, скончавшейся в расцвете лет, учителем пенсионером, сырой ветчиной, пансионом за восемнадцать песет, отхожим местом, вареной рыбой, спальней служанки…

– Хе-хе! Про полицейского знаете?

– Да, да, этот знаем.

Но дону Мамеду ничего не стоит повторить еще раз.

– Хе-хе!

Дон Мамед неутомим, это очень бойкий воробышек. Дон Мамед начинает рассказывать анекдот про полицейского:

– Хе-хе! Один полицейский сказал няньке, хе-хе! Послушай, мое сокровище, как с тобой обращается сеньорито? Хе-хе! А нянька ему в ответ, хе-хе, послушайте, полицейский, а с вами как…

Дон Мамед рассказывает свой милый анекдот довольно долго. Никто его не слушает. Молодому человеку из провинции хочется узнать, чем же кончилось дело у полицейского с нянькой.

– Принесите, пожалуйста, кувшин холодненькой воды. Поэты, когда просят воды, всегда говорят «холодненькой».

С уменьшительным суффиксом получается нежней, доверчивей и больше вероятности, что вашу просьбу выполнят, хотя бы из сочувствия.

Молодой человек из провинции пьет воду и снова смотрит на грудь Росауриты.

– Она еще не стара! Где у этих людей глаза? Росаурита, на которую уже тридцать лет никто не смотрит, не замечает взглядов молодого человека.

«При таком пышном бюсте бумажки не могли спуститься у нее слишком низко!» – думает молодой человек из провинции.

Молодой человек из провинции решил называть даму Ро-сауритой, хотя бы про себя.

– Послушайте, сеньора.

Дама с формами зобастого голубя прервала его:

– Зовите меня Росаура, юноша, Росаура, как зовут меня все друзья, все собратья по перу.

– Хорошо, большое спасибо. Послушайте, Росаура.

– Говорите, друг мой.

Молодой человек из провинции замялся.

– Так вот, не знаю… Выскочило у меня из головы… Не помню, что я хотел сказать вам… Ну ладно, потом вспомню!

Росауру угостили сигаретой, и она стала выпускать дым через нос; молодой человек из провинции готов был поклясться, что дым появился раньше, чем была зажжена сигарета.

– Вот это дама! Как ей хотелось курить!

Когда Росаура курила, она считала себя пупом земли. Что хорошо в этих литературных толстухах, так это их непритязательность; они довольствуются малым.

– Получаю удовольствие.

– Еще бы!

Молодой человек из провинции говорил сам с собой.

II

В баре, за чашкой кофе с молоком, издатель наставляет тощего романиста, по лицу которого видно, что у него больная печень, а возможно, еще и геморрой.

– Так вот, Сирило, отбросим всякие пустяки и модернизмы. Роман… вы меня слушаете?

Сирило вздрогнул и почти униженно изобразил на лице внимание.

– Да, да, сеньор. Роман…

Издатель продолжал.

– Так вот. Роман – оставим всякую галиматью и модернизмы – должен состоять из трех элементов: традиционных, классических, основополагающих. Вы понимаете?

Романист чуть было не ответил:

«Да, сеньор, отлично понимаю: вера, надежда, любовь».

Но к счастью вовремя осекся.

– Да, сеньор, понятно. Три элемента – традиционных, классических, основополагающих! Хе-хе!

Издатель глубоко вздохнул и продолжал.

– Хотите кофейку?

– Так и быть…

– Официант, кофе этому сеньору.

Издатель посмотрел на Сирило, и Сирило сделал бараньи глаза, чтобы выразить всю свою благодарность.

– И эти три элемента, о которых я говорю вам, друг мой, эти три элемента, традиционных, классических, основополагающих, – отбросим всякую путаницу и модернизмы – знаете ли вы их?

– Продолжайте…

– Вот они: экспозиция, завязка и развязка. Без экспозиции, завязки и развязки, как ни крути, нет романа; есть только, хотите скажу, что?

– Да, сеньор.

– Так знайте же, ничего нет. Только обман и модернизмы! Бедный Сирило был повергнут, уничтожен. Издатель прибегал к таким сокрушительным доводам!

– Если хотите, чтобы я заказал вам роман, помните: экспозиция, завязка и развязка. Например: девушка сирота работает как проклятая, чтобы вывести в люди одиннадцать своих братьев и сестер, тоже сирот и хилых от рождения. Дабы придать сюжету больше правдоподобия, скажем, что она работает в Национальном институте страхования, в отделе охраны кормящих матерей. Отлично. Девушка, которую зовут, например, Эсмеральда де Валье-Флоридо[1], или Грасиэлла де Прадо-Тьерно[2], или еще как-нибудь, лишь бы имя было символичным и благозвучным, знакомится однажды в американском кафетерии – надо быть современным! – со стройным юношей, у которого глубокий взгляд и которого зовут, например, Карлос или Альберто. Не вздумайте назвать его Эстанислао, это никуда не годится.

– Да, сеньор, ясно.

– Так вот. Экспозиция почти готова! Карлос, который очень несчастен, ухаживает за Эсмеральдой, тоже несчастной, но Эсмеральда ставит ему одно условие: Карлос! Да, любовь моя? Перестань пить. Карлос воздерживается от спиртных напитков, и молодая чета познает счастье. Ну как вам это покажется?

Сирило в восторге.

– Замечательно!

Издатель самодовольно улыбнулся. – Дарю вам сюжет, если нравится, чтобы вы видели, как страстно я хочу сотрудничать с вами!

– Спасибо, дон Серафин, большое спасибо. Не знаю, как и благодарить вас за все что вы для меня делаете.

Дон Серафин расцвел.

– Не стоит благодарности! Хорошо, перейдем к завязке. Эсмеральда, сияя от счастья, подарила своему жениху в день его рождения настольную игру с фишками. Когда она распаковала коробку, Карлос не мог скрыть глубокого огорчения. Что произошло? Почему подарок возлюбленной ему не понравился? Что за секрет был в этой игре? Ах, вот здесь-то и кроется тайна! Нравится вам, как развивается сюжет?

– Блестяще! Продолжайте.

– Таким образом, завязка уже есть. Перейдем теперь к третьему из традиционных, классических и основополагающих элементов, к развязке. Все вертится вокруг игры. Не была ли она отравлена? Не вызвала ли она в памяти Карлоса ужасные воспоминания о тяжелом прошлом, которое он хотел бы забыть? Нет, когда Карлос увидел, как Эсмеральда разворачивает игру, он окончательно убедился в том, что до сих пор смутно подозревал: Эсмеральда – его сестра по отцу. Проклятие! Жест, которым она наматывала бечевку на палец, выдал ему тайну! Эсмеральда! Наша любовь невозможна! Почему? Да, Эсмеральда, в наших жилах течет одна и та же кровь! Проклятие! Да, Эсмеральда, отдалимся друг от друга! Эсмеральда отпрянула и упала в обморок. Убитый горем Карлос постригся в монахи. Ну как?

Сирило оставалось только ответить:

– Великолепно!

Окончив разъяснять свою теорию романа, издатель удалился. Молодой человек из провинции подошел к Сирило.

– Добрый день!

Сирило, только что получивший столь выгодный заказ, даже не взглянул на него. Очень надо!

– Я вам помешал?

– Нет, нет…

Молодой человек из провинции придвинулся еще ближе, надеясь, что от Сирило к нему пристанет немножко учености.

III

За тремя-четырьмя столиками, стоящими в ряд, хранят молчание художники. Молодой человек из провинции, который тоже немного рисует, пытается завязать разговор, но безуспешно. Молодой человек из провинции сам не знает, что он такое, кем хочет стать и кем станет. Молодой человек из провинции рано лишился отца и матери. Тетки говорили ему:

– Послушай, Хулито, надо подумать о твоем будущем. Кем ты станешь, когда вырастешь?

Смущенный Хулито отвечал:

– Не знаю… В том-то и дело, что не знаю… Нерешительность Хулито выводила теток из себя.

– Праздным гулякой ты не будешь, не надейся. Для этого надо иметь состояние.

– Ладно, что-нибудь подвернется…

Когда тетки отошли в лучший мир, Хулито распродал то немногое, что они ему оставили, и отправился в Мадрид завоевывать столицу.

И угощать анисовым ликером Росауру.

– Один раз только и было!

Молодой человек из провинции пытается завязать разговор с художниками.

– Сейчас я занимаюсь только рисунком…

– Прекрасно…

– Позже займусь живописью…

– Прекрасно.

– Я хочу тщательно отобрать вещи на выставку…

– Прекрасно.

Молодой человек из провинции умолк, поняв, что скоро ему не станут отвечать даже «прекрасно».

Художники гасят окурки о мраморный столик.

«Какие молодцы!» – подумал молодой человек из провинции.

Молодого человека из провинции зовут вовсе не Хулито. Его зовут Кандидо, Кандидо Кальсадо Бустос. Кандидо Кальсадо Бустос – тощий замухрышка с бледным лицом. У Кандидо Кальсадо Бустоса плохо варит желудок.

– Кандидо!

– Что?

– Как поживаешь?

– Плохо…

Кандидо Кальсадо Бустос пишет стихи и рисует. Если бы ему предложили место в какой-нибудь канцелярии, он бы тоже не отказался. Кандидо Кальсадо Бустос хотел стать ницшеанцем. Но ничего не вышло. Кандидо Кальсадо Бустос был скорее своего рода сестрой милосердия и писал стишки маленьким детям и бродячим собакам. Стихи у него получались напыщенные, но неплохие, хотя, как ему говорили, не без заимствований.

О, ты, непостоянный пес, о сердце, свисающее с облаков, о, тополь!

и т. д.

Художники мало понимают в поэзии. А поэты ничего не смыслят в живописи. Кандидо Кальсадо Бустос был немного поэт и немного живописец, хотя толком не разбирался ни в том, ни в другом. Он был невеждой, но невеждой с твердыми принципами и жаждой просвещения.

– Цвет, цвет…

– Что?

– Да вот, цвет.

– А!

– Живопись Астерио отличается тонкостью цвета: цвет рыбы, цвет кувшина, цвет капусты…

– Кто такой Астерио?

– Мой учитель.

Официанты в Артистическом кафе по лицу отличают хороших живописцев от плохих. И хороших поэтов от плохих. Официанты никогда не ошибаются.

– Этот? Невежа, пьет кофе в долг.

Официанты в Артистическом кафе бьют в цель без промаха.

– Этот? Деревенщина, пьет кофе в долг. Официанты в Артистическом кафе самоуверенны.

– Этот? Голодранец, не пьет кофе даже в долг,

– А что он делает?

– Этот? Да ничего, терпит. Не просит даже содовой. Молодой человек из провинции заказывает кофе, пьет его и расплачивается. Надо мало-помалу завоевывать уважение публики. Иначе тебя никогда не пригласят сотрудничать в прессе и публиковать за двадцать пять дуро (с вычетами) стихи, статьи, рассказы. Стихи он бы давал бесплатно. Кроме лиц с именем, которые получают по пятнадцать—двадцать дуро за стихотворение, остальные поэты свои стихи дарят. Поэтам, хоть они скупы, иногда приходится быть щедрыми. Разумеется, у поэтов есть, как правило, другая профессия – чертежника, учителя, шпика, – иначе не проживешь.

– Живопись моего учителя отличается тонкостью цвета.

– Прекрасно.

Воздух в Артистическом кафе такой тяжелый и спертый, что, кажется, можно его жевать и трогать руками. Он словно сделан из липкой, упругой ткани мочевого пузыря.

– Жарко.

– Нет.

Живописцы делятся на несколько категорий: высокие и худые, низкие и худые, среднего роста и худые. Мудрецы, должно быть, определяют школу живописца по его росту и толщине. Думая об этом, Кандидо улыбается про себя. У Кандидо неуместные мысли, он их не может прогнать.

– Поэзия, поэзия, фея… допустим, фея двусмысленных слов. Какая глупость!

– Что?

– Ничего, я говорил сам с собой. Кандидо спохватывается.

– Черт побери, когда-нибудь и на меня обратят внимание! Кандидо Кальсадо Бустос не находит псевдонима, который его прославил бы, который звучал бы как имя великого поэта, как имя великого художника и в то же время не отдавал бы псевдонимом. Канкальбус не подходит; для почина это хуже чем Асорин.

Молодой человек из провинции, засунув руки в карманы брюк, смотрит в потолок и пытается привыкнуть к Канкальбусу[4]. Плохо то, что чем больше он твердит это имя, тем более бессмысленным, пустым и нелепым его находит.

– Вон пошел Канкальбус. Нет, это напоминает прозвище деревенского дурачка. Канкальбус, хочешь фигу? Канкальбус, ты похож на шелудивого пса, я ударю тебя палкой.

Теплый, трепетный живот молодого человека из провинции ходит вверх и вниз в такт дыханию. У Росауриты ходит вверх и вниз бюст.

Молодому человеку из провинции Росаурита нравится.

– Росаурита, нежная как мать. Росаурита, ласку за ласку. Росаурита, лучше обладать, чем желать, скажи «да».

Если бы мягкое ожиревшее сердце Росауриты можно было прочесть, как читают потроха коров, развешенные в лавочках торговцев требухой, разъяснилось бы многое. Но сердце Росауриты закутано в кретоновый чехол, который снимают с диванных подушек, когда умирает хозяин дома и уносит в другой мир – ад, благодать, чистилище и рай – ключ от кладовой, железный ключ от замка, охраняющего хлеб и оливковое масло. Что же теперь будет со вдовой? Ничего, надо убрать комнаты. Или же: что теперь будет со вдовой? Ничего, закроет грудь кретоном, чтобы заткнуть сердце. Мертвым покой, а живым живое. Живым кофе с булочкой.

– С молоком, как всегда?

– Да, и еще принесите булочку.

Росаурита, при удобном случае, украдкой поглядывает на молодого человека из провинции.

– Душенька!

У молодого человека из провинции пересыхает горло.

– Да, да, она недурна… Как бы это набраться решимости? Послушай, Росаурита. Росаурита, обрати на меня внимание. Росаурита, прими своего покорного слугу. Росаурита! Ах!..

Молодой человек из провинции внезапно возвращается к действительности. Успокоившись, он покидает художников и подходит к Росаурите. Будь у него мужество, он бы объяснился. Росаурита хороша как никогда. Росаурита разговаривает с дамой за соседним столиком, с усатой дамой, у которой такой вид, будто она была несчастна сначала с наглецом мужем, а потом с детьми – бандой неблагодарных мошенников.

– У меня есть сосед, владелец такси из этих новых, у которых немного спущен пол и на дверце надпись: «Вход свободный». Он за небольшую плату латает пояса, он очень уважаемый человек. У меня на поясе уже три заплаты, здесь, здесь и здесь. Не будь тут столько народу, мы пошли бы в туалет, и я бы их вам показала.

Молодой человек из провинции постарался побороть смущение.

– Добрый день, Росаура.

– Привет, моя прелесть!

Росаурита бросила презрительный взгляд на даму с порванным поясом и израненной душой.

– Привет, моя прелесть!

– Добрый день, как поживаете?

Росаурита кивнула, покорная и напыщенная, как индюшка перед влюбленным индюком.

– Как видите, друг мой.

Молодой человек из провинции подумал о своей матери, умершей во цвете лет. Молодой человек из провинции в ответственные минуты всегда думает о своей матери, умершей от тифа в расцвете лет.

Теперь позволим себе отступление: мотивы болеро оставляют осадок, то горький, то сладостный, в противоречивом сердце молодых людей из провинции, молодых любителей изящных искусств. Кое-кто холит, как редкостный цветок, юношеские прыщи, а другие зато, подобно безмозглым червям, всю ночь из кожи вон лезут, чтобы потом похваляться ученостью перед друзьями. По сути, это одно и то же: у людей не отобьешь ни аппетита, ни охоты давать советы ближнему. Росаурита хранит у себя дома, в ящике комода, пояс полный заплат и воспоминаний.

– Какой чудесный был день в Кольменар Вьехо! Какая коррида!

Росаурита хранит в вате, в коробке из-под геморроидальных свечей, белые четки своего первого причастия.

– Какое дивное утро на железных стульях бульвара Ре-колетос!

Росаурита хранит в мочевом пузыре песчинки, которые время, строптивое, как блудный сын, упорно не желает фильтровать.

– Какой прелестный был день, когда он взял меня за руку и сказал: Росаурита, поцелуй меня в висок!

Росаурита знала, что с ней заговорят.

– Послушайте, Росаура…

– Говори мне «ты».

– Послушай, Росаура..

– Зови меня нежней, скажи «Росаурита».

– Послушай, Росаурита…

– Что?

– Ничего, я забыл, что хотел сказать.

В Артистическом кафе летают с адским шумом сизые голуби.

– Вспомнил. Послушай, Росаурита.

– Что?

– Я хотел бы иметь крылья, как птицы или как херувимы и серафимы.

– Чтобы подняться над землей и летать?

– Нет, чтобы обмахивать тебя как веером…

Молодой человек из провинции сделал над собой невероятное усилие, ужасное усилие.

– Чтобы обмахивать тебя опахалом, как верный раб-китаец с раскосыми глазами, подвязанной косой и фарфоровым цветом лица.

Росаурита вздохнула так глубоко, словно делала шведскую гимнастику. Раз, вдох.

– Кальсадо… Два, выдох.

– Зови меня Кандидо.

Раз, вдох.

– Прости.

Два, выдох.

– Прощаю.

Раз, вдох.

– Кандидо.

Два, выдох.

– Что?

Раз, вдох.

– Ты выдающийся человек!

Два, выдох.

– Нет, дорогая.

Росаурита, немного успокоившись, стала дышать нормально и продолжала:

– Да, Кандидо, уверяю тебя, ты гигант!

У Кандидо Кальсадо Бустоса впервые по приезде в Мадрид словно спала с глаз пелена. Но то была лишь краткая вспышка. Что поделаешь!

– Я стою за старинную поэзию, за вечную поэзию. Эти нынешние стихотворения, которые можно читать сверху вниз и снизу вверх, мне ничего не говорят. Иногда, правда, я позволял себе кое-какие вольности, но где сонет, добротный сонет?..

– Разумеется, вот и я говорю: где добротный сонет? Сонет создан для любви, правда, Кандидо?

– Правда, Росаурита, это великая истина! Одиннадцати-сложник, как говорил дон Марселино Менендес-и-Пелайо!..

– Вот, вот…

Росаурита, которая была не глупей других, уже заметила, что молодой человек из провинции немного косит.

– Ба, ему это даже идет!

Глаза у молодого человека из провинции ие то что косят, они каждый сам по себе, глядят в разные стороны, как рожки улитки.

IV

Сирило один перед столом с ворохом исписанной бумаги, исписанной часто, с двух сторон, думает об этих трех элементах, традиционных, классических, основополагающих.

– Да, дон Серафин прав. Без экспозиции, завязки и развязки нет романа. Достоевский первым делом набрасывал в тетради экспозицию, завязку и развязку. Потом садился писать, и все выходило наилучшим образом. Критики всегда отмечали, что он очень старался. Жена говорила ему: Федор Михайлович, как там у тебя с завязкой? И Достоевский отвечал: хорошо, Мария Дмитриевна, кажется, получается.

За соседним столиком молодой человек из провинции наблюдает за Сирило.

– У этого лед уже тронулся. Будем надеяться, что скоро тронется и у меня.

Сирило, последовательный во всем, не удостаивал его даже взглядом. Как будто его тут и не было.

– Да, несомненно. В морозные московские вечера Достоевский, устремив взор на самовар, боролся с завязкой, пока она не подчинялась ему. Мария Дмитриевна, налей мне еще чашку ароматного чая из нашего старого, дымящего самовара; кажется, эта завязка наконец далась мне в руки. И Мария Дмитриевна, заботливая, как нежная мать, вставала и наливала чай Федору Михайловичу. Пей, Федор Михайлович, подкрепи свой измученный работой организм ароматным чаем из нашего старого, дымящего самовара. Я счастлива, что ты прибрал к рукам эту завязку, больше она от тебя не уйдет. Прикрути ее покрепче, Федор Михайлович, на веки вечные! С этими словами Мария Дмитриевна опускалась на колени перед византийской иконой и долго молилась.

За тем же столиком, что молодой человек из провинции, сидел слюнявый, харкающий господин, который действовал Сирило на нервы.

– Какой негодяй! Если он не перестанет, придется идти в другое место. Так работать невозможно!

На больших листах бумаги Сирило вверху написал четким почерком: «экспозиция, завязка, развязка», каждое слово на отдельном листе.

– Это будет скелет, каркас, так сказать. Когда каркас построен, все пойдет как по маслу, знай себе пиши, пихай туда всякую всячину! Главное – иметь крепкую основу. Это вроде фундамента у здания. Нельзя строить дом с крыши!

От этой фразы про дом и крышу Сирило почувствовал угрызения совести.