Российский колокол № 2 (51) 2025

Мужчины, стоявшие рядом, обжигаясь и громко ругаясь, пытались сбить пламя, отчаянно хлопая по огню какими-то тряпками, но всё это было бесполезно. Оля оглядывалась вокруг, ища Нину, и замерла, наконец увидев её. Вернее, она скорее не увидела, а почувствовала, когда взгляд наткнулся на сложенные напротив одного из уцелевших подъездов тела убитых при бомбардировке людей. Их приносили, собирая по двору, и складывали в ряд несколько молодых парней с тёмными от сажи и копоти лицами, в обгоревшей одежде. Среди этих мёртвых тел, чуть с краю, неестественно запрокинув обгоревшее лицо, словно напряжённо рассматривая не видящими уже глазами что-то в горящем напротив доме, лежала Нина.

Перед глазами всё поплыло. От слёз, горя, отчаяния и бессилия Ольге хотелось упасть здесь же на землю и плакать, плакать… Но сердце тисками сжимали тревога и тяжёлое чувство острой неопределённости: что с родителями? Это чувство повлекло её прочь из этого двора, где она чудом выжила. Где навсегда осталась Нина. Она устремилась через разрушенный, истекающий кровью, горящий город к дому родителей.

Задыхаясь от дыма и жара, город полыхал. В огне с треском рушились дома и постройки, по улицам бежали люди, горели деревья и телеграфные столбы, местами чёрным чадящим пламенем горел асфальт улиц и площадей.

Огонь бушевал и на Волге. Река, скрытая плотной чёрной дымовой завесой, горела вместе с городом. Выше по течению немецкие самолёты разбомбили нефтебазу, над которой в череде непрерывных разрывов высоко к небу поднимались исполинских размеров столбы дыма и огня. Горящее топливо из разрушенных нефтехранилищ огненным потоком лилось в Волгу. На реке горели пароходы. Горели и шли на дно, задыхаясь в дыму и пламени, подбитые немецкими лётчиками баржи, переполненные людьми, которые хотели спастись, переправившись на противоположный, левый, берег Волги.

В этот день беда навалилась на Сталинград не только с неба. Никто в городе ещё не знал, что ударная группа 6-й армии вермахта перешла в это воскресенье в активное наступление. Войска Сталинградского и Юго-Восточного фронтов оказались расколоты почти десятикилометровым коридором, по которому к Сталинграду ринулись танковые части армии Паулюса. Отрезав 62-ю армию от основных сил с севера, гитлеровцы оказались практически на северной окраине Сталинграда, в районе Латошинки. Всего в каких-то двух-трёх километрах от Сталинградского тракторного завода. Немецкие части блокировали железную дорогу Сталинград – Москва. Также был уничтожен аэродром недалеко от посёлка Рынок. У танков противника появилась возможность держать под обстрелом Волгу.

Словно в чудовищном, невообразимом кошмаре и бреду, Ольга пробиралась к дому родителей. Теми же улицами, которыми она так беззаботно и радостно шла на встречу с подругами ещё каких-то пару часов назад. Проходя мимо огромной, пышущей страшным внутренним жаром кучи битого кирпича и обломков, Ольга не сразу сообразила, что на этом месте было здание механического института, где до войны учился Иван. Институт был полностью разрушен бомбёжкой.

Невозможно было узнать город.

Ольге казалось, что какая-то злая сверхъестественная сила перенесла её из родного Сталинграда в этот ад. По непонятной прихоти слепого рока на улицах могли соседствовать почти не тронутые бомбёжкой дома и воронки, заваленные обломками рухнувших зданий. Были также неразрушенные, но сильно повреждённые дома. Почти во всех зданиях были выбиты окна. Всё вокруг было усыпано битым стеклом. В тусклом блеске стеклянных осколков пугающе отражались огненные блики.

Огненные солнечные блики весело разбегались по стенам кухни, ставшей неимоверно жаркой. Здесь суетилась Ирина Тимофеевна. В духовом шкафу их небольшой печки подходил пирог с яблоками. Окно было распахнуто настежь, но это не спасало от того жара, что стоял на маленькой кухоньке.

Сергей Васильевич сидел на табурете, примостившись в проходе из коридора в кухню и очень сосредоточенно, поминутно вытирая рукавом пот со лба, чистил картошку. Он, как всегда, неумело срезал с кожурой добрую часть каждой картофелины. Обычно за это получал от Ирины Тимофеевны взбучку, но сегодня было не до того. Сегодня радостная улыбка не сходила с её лица.

«Как хорошо! – думала она. – Оленька приехала, доченька. В пять часов придёт со своими подругами, и весь вечер мы проведём вместе. А там, может, она и будет теперь приезжать к нам почаще. Совсем мало времени до прихода девочек, а сколько надо успеть!»

Ирина Тимофеевна с нежностью посмотрела на мужа, как он пыхтит, старается. Тоже торопится. Склонился над картошкой, а голова-то почти вся седая, и морщинки на лбу и вокруг глаз стали глубже.

«Милый мой, хороший… Мы не молодеем с тобой. А дочь у нас уже совсем взрослая, – подумалось ей. – Но нет, он у меня, несмотря на седину и морщины, всё такой же красавец, как и прежде. Подтянутый, можно сказать – стройный. И выглядит гораздо моложе многих своих пополневших и как-то “осевших” сверстников. И Оля вся в папу – красавица».

Ирина Тимофеевна вспомнила, как, казалось бы, совсем недавно Серёжа пригласил её на танец на выпускном вечере в педагогическом. Они были знакомы, учились на параллельных курсах, но это был первый раз, когда он решился к ней подойти. Как мило и «по-старомодному» он ухаживал за ней, каждый раз при встрече вручая маленький букетик цветов. Через три недели после того, как они стали встречаться и впервые поцеловались, он сделал ей предложение. От неожиданности и какой-то вмиг охватившей радости она сразу ответила ему согласием. Всегда спокойный, рассудительный, никогда он не повышал голос на жену, хотя характер у неё непростой, упрямый.

«Характером доча вся в меня пошла, такая же упрямая и сложная…»

Поддавшись тёплому порыву, она наклонилась к мужу и несколько раз чмокнула его в макушку. Потом в ответ на его радостный и немного удивлённый взгляд крепко обняла. Он прижался к ней, приобняв одной рукой за талию, оба ненадолго замерли. И Ирина Тимофеевна, как всегда, успела подумать сразу о многих совершенно разных вещах. На душе было спокойно и легко. Даже война казалась ей далёкой и «ненастоящей». Словно плохой сон.

«Скорей бы она кончилась, проклятая», – думала Ирина Тимофеевна. С самого начала войны её охватила какая-то никак не проходящая смутная, глухая тревога. Это было тупое, ноющее чувство, к которому добавлялось ощущение собственного бессилия противостоять тревоге. И всё это длится больше года и никак не заканчивается.

«Ну ничего, мы победим. Вернётся с войны Олин Ваня. Они поженятся, а там, дай Бог, у них с Оленькой детишки пойдут, а у нас внуки будут», – замечтавшись так, она чуть было не упустила момент, когда пирог надо было срочно доставать. Мягко отстранившись от мужа и всплеснув руками, бросилась к печке.

Вдруг в открытое окно кухни с порывами тёплого воздуха ворвались пронзительные звуки сирены воздушной тревоги. Тонко и высоко зазвенели стёкла в окнах. В воздухе над городом нарастало, росло и ширилось гудение. Во дворе начали громко кричать люди, раздались призывы укрыться в бомбоубежище, которое находилось в соседнем доме, в подвале. В их доме тоже можно было спуститься в подвал. Он был не такой глубокий, как в соседнем, но и в нём можно было пересидеть авианалёт.

Сергей Васильевич отодвинул от себя ведро с картошкой, повернулся к жене и спросил:

– Ириш, ну что, бросим всё и в подвал побежим?

– Да непохоже, Серёж, что серьёзное что-то будет, только время потеряем, а скоро девочки придут, – беспечно махнув рукой, ответила Ирина Тимофеевна.

– Я тоже так думаю, – сказал он. – Тогда остаёмся и накрываем на стол дальше?

– Конечно. Чему быть, того не миновать, – улыбнулась она в ответ, вынимая из духовки румяный и ароматный пирог.

В этот момент весь доносившийся с их двора шум перекрыл идущий сверху оглушительный свист и рёв. Небо со страшной силой ударилось о землю. Земля резко качнулась, вздрогнула, соединившись с небом. И в оглушительном взрыве, перемалываясь в пыль, исчезло всё, что было здесь. Всё, что было на этом небольшом участке между землёй и небом: их двор, дом и все, кто был в этом доме.

Всё земное растворилось и перестало существовать, осыпавшись пеплом и обломками в воронку, оставшуюся на месте их дома. Не исчезло и осталось от них только то, что всегда живёт в каждом человеке и постоянно рвётся изнутри в вечном стремлении – в небо. Зримо и незримо увлекая за собой и самого человека. И сейчас уже ничто не сдерживало и не мешало этому свободному движению вверх.

Снизу доносился невнятный шум. Он отвлёк Ольгу от горестных воспоминаний того страшного дня. Во двор госпиталя заезжали грузовые машины. Привезли раненых. Отстранившись от стекла, Ольга поспешила вниз помогать. Совсем тяжёлых в этот раз не привезли.

Делая перевязки, помогая бойцам размещаться в палатах, она мысленно снова вернулась в тот день. Удивительное свойство памяти, она как будто щадила, берегла её. Так как все последующие события, когда она добралась наконец сквозь пылающий в огне город до их улицы, проступали в памяти через какую-то неясную пелену, выплывали нечёткими очертаниями откуда-то из глубины, как из тумана. Сквозь этот туман размыто проступал в памяти её разрушенный дом.

В беспамятстве стояла она, не чувствуя себя. Не в силах оторвать взгляд от этой страшной воронки. Где ещё недавно был их дом, были её родители. Где они её ждали. Где она ещё сегодня видела в окне маму. В последний раз.

Нестерпимая боль, страх, отчаяние и горечь страшнее любой авиабомбы обрушились тогда на неё. Казалось, что не сможет она вынести всё это. От навалившегося горя в тот момент у неё не было даже сил заплакать.

Она потеряла сознание. Наверное, упала. Пришла в себя в подвале бомбоубежища соседского дома, куда её, видимо, принесли. Ольга плохо помнила, как она потом вышла из бомбоубежища, как брела в этом тумане по разрушенному городу, уже ночью. Бомбёжка прекратилась, в небе над городом тут и там устремлялись вверх осветительные ракеты. Хотя от огня вокруг было светло как днём. Ольге постоянно попадались по пути какие-то люди, многие были окровавлены и брели, пошатываясь и поддерживая друг друга. Слышались крики и плач, особенно пронзительно звучал детский плач. В развалинах домов копошились люди. Многие искали своих близких. Дети искали родителей, родители искали детей.

Она не помнила, откуда взялся водитель, который утром привёз их в город. Каким-то чудом его машина уцелела. Он о чём-то спрашивал её. Тряс за плечи. Она что-то отвечала. Он обнял её, крепко прижав к себе, гладил по голове, шептал что-то, утешая. Она помнила резкий запах пота и крупные слёзы, которые скатывались по его небритым и чёрным от сажи щекам.

Потом они долго ехали в машине. Сильно трясло. Она никак не могла сообразить, то ли это её трясло, то ли машину на ухабах. Она проваливалась в забытьё, потом снова приходила в себя. Водитель постоянно что-то говорил и поил крепким чаем из термоса.

Они проезжали какие-то селения, много петляли. Из разрозненных обрывков она помнила, как он часто повторял, что по городу «не проехать», что он видел, как взорвались от жара бензобаки у двух пожарных машин в Сталинграде, когда они ехали тушить пожары на улицах.

Бойцы противовоздушной обороны Сталинграда и пожарные делали в этот день всё возможное и невозможное, очень часто – ценой своей жизни, чтобы спасти как можно больше людей. Тушили огонь, растаскивали горящие крыши домов. Извлекали людей из-под обломков. Но от постоянных сотрясений и сильного перегрева воздуха поднялся ураганный ветер, который разносил по городу пожар с небывалой силой и скоростью. От этого казалось, что горит всё вокруг и само небо полыхает огнём.

В какие-то моменты, приходя в себя, Ольга слышала, как водитель говорит, что опять надо что-то объезжать, потому что вдали виднеются танки и он не знает, чьи это танки, свои или немецкие. Было много ещё всего, что совсем ей не запомнилось и слилось в какую-то пёструю и причудливую смесь. Наконец Ольга смутно поняла, что они приехали в госпиталь, где она снова лишилась чувств, погрузившись в вязкий, обволакивающий со всех сторон туман, в горячее и беспокойное забытьё, в бред.

В этом бреду Ольге мерещилось, что она стоит посередине своей комнаты, занимая собой, всем телом, всё её пространство. В квартире нестерпимо жарко. Но это только вверху, а внизу ноги засыпает снегом и холод иглами проникает под кожу. Ей тесно, очень трудно дышать, потому что она начинает расти, увеличиваться, заполняя собой всю квартиру. Она всё растёт и растёт. Стены начинают трещать и разваливаться. Она заполнила собой весь дом. Ольга пытается быстро перекладывать кирпичи, плиты и брёвна сверху вниз, чтобы дом не упал. Но дом рушится, и она летит сквозь дым и пламя вверх, в небо. Знакомые голоса зовут её, но слов не получается разобрать. Огромные чёрные с жёлтым брюхом птицы со стеклянными глазами спускаются с неба, пытаются схватить её.

Ей страшно, она летит от этих птиц вниз, во двор, чтобы спрятаться в выкопанную там траншею. Она спряталась. Как жёстко и неудобно лежать на земле, забившись в щель. Но заботливые мамины руки подкладывают ей под голову подушку, укрывают её одеялом, гладят по голове.

– Мама, мамочка, – шепчет Ольга, – не бросай меня, мне страшно. И холодно. И жарко…

– Что ты, доченька, – звучит родной голос, – мы с папой всегда будем рядом и никогда тебя не бросим.

Оля крепко закрывает глаза и спит.

Как сильно дует ветер, невозможно устоять. Он так и норовит сбить её с ног. Оля открывает глаза и видит, что стоит на самой вершине высокой горы. Гора очень тонкая и похожа на высоченную парашютную вышку. Ветер раскачивает верхушку этой горы, и она качается, высоко нависая над дымящимся далеко внизу, горящим городом. Рядом, прямо в воздухе, стоят мама и папа и улыбаются ей. За ними виднеются ещё люди, но Оле они незнакомы.

Оля обращается к папе:

– Пап, а что это за гора? Я её в первый раз вижу. Откуда она взялась? Никогда над Сталинградом не было никакой горы.

– Ты просто никогда её не замечала, – отвечает за папу мама, – она всегда была скрыта облаками.

Ветер становится всё сильней. Как трудно удержаться на верхушке этой горы! Ветер словно размывает яростными своими потоками всех, кто был с ней сейчас рядом. Исчезают, расплываясь, люди. Начинают растворяться в воздухе её родители.

– Возвращайся и живи, – шепчет ей папа.

Он быстро говорит что-то ещё. Оля слышит, понимает его, но после каждого сказанного папой слова сразу забывает всё, что он сказал. Помнит только, что это очень важно и в этом кроются все причины, почему ей надо возвращаться.

Ольга, зажмурившись, прыгает вниз. Она летит не прямо, а кругами, по спирали, и по мере приближения к земле всё тяжелее и тяжелее становится её тело. Сейчас она ударится о землю!

Ольга вздрогнула и открыла глаза. Тёмная комната. Она лежит на кровати. Мокрая подушка. В дальнем углу по тоненькой полоске пробивающегося света угадывается дверь. Пахнет так, как может пахнуть только в госпитале…

Память медленно возвращается к ней, а вместе с ней приходят горечь и слёзы. Но есть ещё что-то, что зреет и крепнет в её сознании. Вытирая о подушку слёзы, Ольга тихо шепчет себе:

– Ты будешь идти дальше. Есть то, ради чего стоит жить.

Их главный врач Степан Ильич рассказывал ей потом, что она два дня пролежала в беспамятстве в палате, куда её сразу определили по возвращении в госпиталь. Степан Ильич был седой, в возрасте уже мужчина, с короткой, клинышком, «интеллигентской» бородкой, совсем как на картинках в книжках, где изображали врачей, и с красными, усталыми от постоянного недосыпа глазами.

Все эти два дня у неё держалась высокая температура, она была в жару и бредила. Он сказал, что уже серьёзно начинал опасаться за её жизнь или, по крайней мере, за рассудок. Но, с его слов, «молодой и крепкий организм и твёрдый ум взяли в итоге верх над серьёзным нервным недугом».

Ольга поправилась и пришла в себя. Она попросила оставить её в госпитале, чтобы продолжить здесь работать.

Потом она узнала, что бомбардировки Сталинграда продолжились и на следующий день, и далее и что они были не менее ужасны, чем 23 августа. Каждое утро фашистские бомбардировщики вылетали группами и накатывались сверху на город волнами в составе эскадрильи с определёнными интервалами порядка пятнадцати-тридцати минут. И ночью город не оставляли в покое. Ночами Сталинград бомбили одиночные самолёты, летавшие с большим временным интервалом.

С полуночи 25 августа в городе ввели осадное положение и особый порядок. Его нарушение каралось очень сурово, вплоть до расстрела. В постановлении Сталинградского городского комитета обороны, распространённом среди жителей города, значилось: «Лиц, занимающихся мародёрством, грабежами, расстреливать на месте преступления без суда и следствия. Всех злостных нарушителей порядка и безопасности в городе предавать суду военного трибунала».

В течение пяти дней, с 23 по 27 августа, более пятисот фашистских самолётов сделали около десяти тысяч вылетов, неся с собой горе, смерть и разрушения. И в каждый из этих дней на Сталинград беспрестанно сбрасывались сотни тысяч фугасных, осколочных и зажигательных бомб. Почти все деревянные здания в городе и во всех рабочих посёлках на окраинах сгорели дотла. От бушевавших зарев пожарищ ночами было светло как днём. Центр города был полностью уничтожен. Десятки тысяч жителей Сталинграда погибли. Но, несмотря на всё это, город продолжал жить, работать и бороться.

Город продолжал жить. Но как тяжёл, непосилен оказался сделанный им выбор. Сверху, с неба, на город летели вражеские самолёты, неся на железных крыльях с чёрными крестами смерть всему живому. Город видел, как за короткий миг уничтожается то, что создавалось, строилось годами и десятилетиями. Как враг пытается стереть его с лица земли. Улицы, дома полыхали огнём. В разрывах, под обломками, в огне и дыму гибло всё живое.

Страшные по своей интенсивности бомбёжки продолжались несколько дней подряд. С какой-то нечеловеческой пунктуальностью, точно по выверенному временному интервалу в небе над городом одни вражеские самолёты сменялись другими. Отбомбившись, самолёты улетали на аэродром, принимали новую партию смертоносного груза и снова летели к городу. И так, по заведённому кругу, продолжалось долго.

После того как многие дома были разрушены, сгорели или продолжали тлеть, жители этих погибших домов перебирались в выкопанные во дворах окопы, землянки и подвалы. Многие потом погибали там, заваленные землёй после очередных бомбардировок. Многие просто задохнулись в подвалах домов, прячась от бомбёжек.

Люди погибали.

И как неимоверно трудно оказалось городу спасать их жизни. После каждого взрыва ввысь – в небо – устремлялось всё больше и больше слабо мерцающих огоньков. Несмотря на все усилия города, очень много гибло светлячков. Ему казалось, что чуть ли не каждый житель города становится светлячком, так как в эти грозные минуты почти все излучали удивительные свет и тепло.

Город напрягал все силы, пытаясь спасать людей, закрывая их от прямого попадания осколков, сбивая людей с ног, если это помогало их спасти, направляя разрушенные стены в сторону, отводя падающие обломки зданий от людских тел.

Но как мало ему, оказывается, дано… Его сил было недостаточно, чтобы спасти всех или хотя бы многих. Он с болью видел, что, для того чтобы спасти одних, приходится жертвовать другими. И этот выбор был невыносим.

Яростные, небывалые атаки с неба, которые продолжались несколько нестерпимо долгих дней, начали стихать. Эти бомбардировки были акцией устрашения его защитников и жителей со стороны врагов города. Несколько дней подряд для этого враг планомерно разрушал город и убивал находившихся в нём людей.

До смерти напуганные огнём и разрывами люди устремлялись к реке. На берегу Волги и рядом с ним образовалось огромное скопление раненых, беженцев и уцелевших жителей, которые, спасаясь от огня, пытались переправиться через реку. Этим были блокированы и без того загруженные переправы. А немецкие самолёты развернули настоящую охоту за пароходами, катерами и лодками на переправе, расстреливая на бреющем полёте скопления людей на берегу.

Сейчас улицы разрушенного города пустели, чтобы совсем скоро превратить свои выгоревшие коробки зданий в опорные пункты и огневые точки защитников Сталинграда.

К городу всё ближе и ближе подходил враг. Он шёл уже по его, города, земле.

Защитники, сметаемые и теснимые кратно превосходящей силой противника, отступали всё ближе и ближе к границам города. Хотя он давно не ощущал этих границ. Вся огромная территория на подступах, занятая врагом, тоже была сейчас его частью.

И вот противоборствующие силы столкнулись в яростной схватке уже на городских улицах – начался первый штурм.

Части вермахта, пехотные дивизии 6-й армии Паулюса, усиленные батальонами штурмовых орудий, вышли к окраине города, западнее его центра, со стороны разъезда Разгуляевка и Опытной станции, в район высоты 112,5 и Авиагородка.

В первый день штурма одна группировка противника, наступая из района разъезда Разгуляевка, потеснила наши войска к посёлкам Баррикады и Красный Октябрь. Вторая группировка овладела станцией Садовая и вышла к западной окраине пригорода Минино. На улицах города, превращённых вражеской авиацией в развалины и труднопроходимые руины, по всей линии соприкосновения закипели жестокие бои. Враг привык, что раньше в основном города ему сдавали без боя. Но в Сталинграде части вермахта ожидал неприятный сюрприз: бойцы Красной армии вели яростную борьбу за каждую улицу, каждый дом, каждый этаж дома.

Многие из защитников города никогда раньше не были в нём и прибыли издалека.

Так, в траншеях и блиндажах в Дубовой балке с первого дня приняли бой и потом ещё четыре дня сопротивлялись почти полностью окружённые части 42-й отдельной стрелковой бригады. Затем они будут отходить по простреливаемой врагом долине реки Царицы и берегу Волги. Эта бригада была сформирована из сибиряков-алтайцев, пополнена моряками Северного флота. Никто из них не был жителем города, но, как и многие-многие другие, они прибыли для того, чтобы его защищать.

Город встретил их в начале сентября. Ещё когда они были за Волгой, на левом берегу, эти простые и мужественные люди тревожно всматривались в него через сплошную дымовую завесу и языки пламени, то затухающего, то вновь разгорающегося. А город всматривался в них, в своих защитников, стремящихся к нему. Бойцам казалось, что в таком дымящемся, горящем городе нет воздуха и жизни.

Они переправились через реку, и город принял их. Бойцы разместились среди сгоревших и продолжающих гореть зданий. Но главное – город принял их под сень своих деревьев, которые зелёной, а местами обгоревшей кроной сохранились лучше, чем многие строения, несмотря на бомбёжки, пожары и обстрелы. Эти деревья станут надёжными укрытиями для воинов. Сибиряки стояли здесь насмерть, несмотря на то что на них наступали отборные дивизии противника, включая танковую, а на отдельных участках у врага был десятикратный перевес сил. Подавить сопротивление бойцов врагу не удавалось четверо суток. От голода и усталости солдаты теряли силы, но продолжали и продолжали отбивать атаки врага, контратакуя и отбрасывая его. Когда поступил приказ на смену рубежа, бригада была уже полностью окружена. Им пришлось выбираться из окружения ночью, в полной темноте.

Колонной спускались они в глубокий, крутой овраг, неся на руках раненых и оружие. При этом враг был совсем рядом. Город знал, чувствовал, что немногие уцелевшие защитники будут потом вспоминать, как они шли этим топким водосточным оврагом. Шли на ощупь, держась друг за друга, в темноте, увязая в грязи, но стараясь идти беззвучно, тихо.

Овраг подходил к железной дороге, на насыпи патрулировали немцы, на углу улицы, на возвышении, стоял вражеский танк. Овраг продолжался под железной дорогой и насыпью. Под нею была проложена водосточная труба диаметром чуть более метра и длиной около двадцати метров. И это был единственный путь через линию фронта. По трубе раньше текли нечистоты, а им надо по ней проползти, протаскивая раненых, пулемёты и миномёты.

Выйдя из окружения обескровленной и малочисленной, эта бригада ещё более недели будет защищать центр города, находясь в полукольце превосходящих сил противника. Здесь окончательно растают силы бригады – из более чем пяти с половиной тысяч бойцов и командиров на левый берег Волги переправятся лишь тридцать пять человек.

И так же, как эти воины-сибиряки, тогда чувствовали, думали и поступали десятки и сотни тысяч других людей – защитников, прибывающих к городу с разных мест. Город видел, какой высокой ценой обеспечивалась его защита и свобода.

В самый первый день боёв на улицах города в воздухе полностью господствовали вражеские самолёты. С юго-запада к Ворошиловскому району, южнее реки Царицы, подходили части 4-й танковой армии Гота, отрезая 62-ю армию Чуйкова от 64-й армии Шумилова на участке пригород Минина – Купоросный – Парк культуры, на границе Кировского и Ворошиловского районов. Потом этот участок станет ареной жесточайших боёв, в которых 64-я армия будет пробиваться на север, то наступая, то откатываясь назад. Высоты на окраинах города были заняты вражескими корректировщиками огня. Город, так гордившийся тем, что он вытянут красивой дугой вдоль реки, лежал теперь перед неприятелем как на ладони.