© С. Красаускас. 1962 г.
Поэзия
Светлана Макарьина
Живет в Архангельске. Пишет стихи и прозу. Много пишет для детей. Член Союза детских и юношеских писателей.
Редактор поэзии детского литературного журнала «Вверх тормашками». Автор сборников стихов «Стихотворная формула мысли», «Варенье с горчинкой» и «Будка для доброй собаки». Недавно вышла книга для детей «Лосенок Вася, медвежонок Потап и Великая Сосна».
Публиковалась в журналах «Двина», «Невский альманах», «Парус», поэтических сборниках, выходивших по итогам конкурсов. Автор многих детских журналов.
Участник Северо-западной мастерской АСПИР-2023, фестиваля-форума «Капитан Грэй» (2023).
КОСМОС
Космос нельзя потрогать, но можно жить.
Космос под нами, сверху и по бокам.
В самом ближайшем – воздуха этажи
И высоко плывущие облака.
В нем, бесконечном, сколько таких миров?
И для кого безмерная красота?
Кто-то на космос вечно смотреть готов,
Там, где неладно, выправит: «А-та-та!»
Кто-то придумал Землю, создал с нуля,
Шарик сварганил, спрятал удачно шов.
Нас поселил:
«Летай, космолет Земля!
Только держись орбиты – и хорошо».
ПАДАЯ
Всё пропало,
не так,
не под стать,
По-дурацки,
что проку…
Даже падая, можно взлетать,
Доверяясь потоку.
Руки в стороны.
Флаг смельчака —
Языки шевелюры.
И в падении, наверняка, —
Не конец авантюры.
Пусть мгновение, словно звезда,
Ослепит нелетящих.
Что коленка болит – ерунда!
Просто падай почаще.
ЗНАКОВОСТЬ
В своей одинаковости,
Знаковости,
Яковости
Мы непохожи.
Кто-то шепчет: «О боже!»
У кого-то мороз по коже,
А кто-то смеется и строит рожи.
И ни плохо, ни хорошо:
Кто-то Ручкин, кто-то Карандашов.
Просто там, где по центру шов,
Где двойная стоит защита,
В каждом что-то свое зашито.
И навечно забыто.
ВИТРАЖИ
Даже в сильный ветер едва дрожа,
Провода, как линии чертежа,
Ватман неба линуют и тут, и там,
Друг за другом следуя по пятам.
Где-то жирно, где-то другой нажим —
От столба к столбу проводной режим,
В перспективу уходят верхи столбов:
У столбов и неба давно любовь.
Если видишь мира калейдоскоп,
Значит, каждый провод и каждый столб
Наполняют заливками чертежи,
Посмотри на небо, там – витражи.
СЛУШАЯ ТИШИНУ
Если близок совсем ко дну,
Ищешь паузу, тишину.
Просто слушаешь.
А она,
Эта самая тишина,
Задрожит, оттопырит ус,
Из безвкусной на первый вкус
Станет слаще любой мечты.
И понятней.
А ты, а ты —
Раз – и сделаешься иным,
Хрустом, шелестом тишины.
И под ровный пчелиный вж-ж-жи
С новой силой захочешь жить.
ЭТО Я
Это я стою и дымлю трубой,
И во мне смеются наперебой,
И во мне балу́ют любимых чад,
И кричат, и дуются, и молчат.
Это я – хранитель земной глуши,
На моем крыльце по ступенькам ширк,
А в окошках свет, на окошках тюль,
И как будто в доме всегда июль.
Это я в самой же себе всегда,
Надо мной в моей в черноте звезда,
И снежок на крыше лежит – пухов,
А внизу синичьи следы стихов.
Сергей Стрелков
Родился и живет в Ростове-на-Дону. Автор двух книг: «Mortido» (2014) и «Зеркала Заалисья» (2017). Печатался в журналах «Ковчег», «Дон и Кубань», «Эхо Шахтинских прогулок», «Причал», «Веретено». В 2022 году вместе с Ириной Гет и Еленой Шевченко составил и издал коллективный сборник стихов «Лисьи песни» (32 автора).
Лауреат первой степени V Международного фестиваля «Всемпоэзии» (2023). Слушатель семинара поэзии АСПИР (Астрахань, 2023). Снимался в кино.
* * *
Ветры веяли, стенали, выли, дули.
Что еще не выплакано – выколи.
Птицы черные накаркали беду ли,
Лебеди ли белые накликали…
На рассвете солнце – в горле комом,
Первый луч не целовал – насиловал,
Едким запахом, забытым, но знакомым,
Утро било в грудь колом осиновым.
Так входила осень в эти стены,
Шелестела старость с тихим стоном
Пузырьками воздуха – по венам,
Кислотой – по нервам воспаленным.
Наши крылья слеплены из воска,
Наши головы уже лежат на блюде.
В небе тает белая полоска —
След полета, что уже не будет…
РИП ВАН ВИНКЛЬ
Наверно, не должен, и точно – не нужен.
Средь спятивших пятниц и чертовых дюжин
Вернуться, остаться, да только – резон-то? —
Лишь резаться с горя о край горизонта…
А ночью – ни слова. А ночью – лишь снова
Средь снов о Царице народа лесного,
Но взгляд ее строг, непреклонен, завьюжен,
И ей-то я точно не важен, не нужен…
Меня не узнаешь, навстречу не выйдешь
Из теплого дома, из сказочной чащи…
Но если вовек ты меня не увидишь —
Хоть сны обо мне пересматривай чаще!
Марина Ножнина
Родилась в г. Нижнеудинске в 1982 году, жила в поселке Камышет.
Окончила ВСГАО по специальности «учитель изобразительного искусства». Сейчас живет в Ангарске, работает преподавателем специальных дисциплин в ДШИ № 2. Автор книги стихов «Мелодия, придуманная мной…».
* * *
Обвязан горизонт малиновым платком,
Проснулись силуэты гор и сосен,
Рогатки веток, словно камертон,
Через себя протяжно звук проносят.
Так холодно. И терпкий воздух жжет,
И хочется тепла и постоянства,
Но каждый раз меня тропа зовет,
Заманивая сказками шаманства.
В лощине собирается туман,
Приносит сновидения и мысли,
Тягучих туч небесный караван
Бездвижно в небе ледяном повисли.
Ну все, привал! Крадется темнота,
Съедая с горизонта шлейф заката,
А утром ждет еще одна верста,
Невыносима и замысловата.
Разбить палатку, развести костер,
Усталость отпустить в немую бездну,
Уютный терем из еловых штор
Случайно прошуршит глухую песню.
Заслушаюсь и тихо в унисон,
Под шум реки, так сладостно нелепо
Всплывет из мыслей веток камертон
И тот платок, что растворило небо.
* * *
Полнолуние. Ни души…
Шелестит возле дома осина,
Там под крышей висит паутина,
Здесь под дверью, сопя, дремлет псина,
Возле леса стонет трясина,
Тише! Тише! Не зри, не дыши!
Полнолуние. Тайком,
Раздвигая листву еле-еле,
Пробирается ветер сквозь щели,
Трется бремя у старенькой двери,
Словно путник с тяжелым мешком.
Полнолуние. Выйди во двор,
Оглянись и прислушайся к звуку
Звезд небесных, дождю или стуку,
Протяни в ночь холодную руку
И задвинь на воротах засов.
* * *
Вышивает сентябрь червонным золотом
На зеленой парче узор
Тонкой иглой и ниткой влажной.
Чернокрылым вороном
пролетает день, словно взор
Тот, что в сторону отвела на секунду однажды.
Курит в лежбище леший
Маревом, маскируя хмарь под туман.
Стонет о чем-то несбывшемся,
И я вместе с ним.
В мягкой трясине, чмакая по следам,
Иду ногами, до края матери сырой земли
Тянет сыростью, смрадом болотным и мглой,
Спелой морошкой и клюквою угости.
Долго еще идти, теперь уже страх долой!
Ибо всегда ведаем, что творим.
* * *
Расступись, трава,
Разойдись, вода,
По воде уплывают венки,
В темноте едва,
И земля тверда
Закрывает огнями пеньки.
Серебристый звон,
От кострища свет,
А в ладонях июля тепло.
Убирайся вон,
Поднимайся вверх
Все, что синей водой рассекло.
Клонит сон-трава,
Ищет алый цвет.
В темноте необузданной прыть,
Шелестит листва,
В золотой рассвет
За венком, обнаженная, плыть.
Эй, солнцеворот!
В поле иван-чай,
Словно зелье по жилам кровь,
Будто сладкий мед,
Тайну разгадай,
Что такое земная любовь.
* * *
Раскачает ветер вервие с бельем,
Опрокинет ведра под угрюмой крышей,
Поросла дорога болью и быльем,
Слушаю, как листья под ногами дышат.
Не печалься, мама, не печалься, дом.
Где-то за горою маленькая родина
Грусть свою хранила под резным окном,
Жажду утоляя морсом из смородины.
Где сарай тот с крышею? там никто не ждет,
Растревожу память, и нахлынут слезы
Серым и холодным проливным дождем,
Ветром обругает сильным и стервозным.
За дорогой кладбище. У крестов и плит
Тишина звенящая, даже ни пылинки,
Детство там тихонько мается, лежит,
Беспокойно вертится, укрывая спинку.
Не печалься, мама, не печалься, пес,
Все, что было, не было, все осталось в прошлом.
Мне крикливый ворон весточку принес
И развеял память над угрюмой рощей.
Раскачает ветер вервие с бельем,
Опрокинет ведра, взвоет еле слышно,
Мне опять тринадцать, печка, старый дом,
Подхожу я к маме, слушаю, как дышит…
Артем Носков
Родился в 1989 году в Свердловске.
Окончил Уральский политехнический институт, факультет теплоэнергетики. Автор книги стихов «Муравьиная дробь». Живет и работает в Екатеринбурге.
* * *
Когда сказать нечего, пестуй
В своей однобокой глуши
Ничем не прикрытое детство
И рыбу под пиво глуши.
Глуши потихоньку и глохни,
А если точнее – немей,
Пока твоя молодость сохнет
По старости скорой твоей.
* * *
Сегодня я скажу о чем-нибудь простом.
Закат и скоро – снег. Мы курим и молчим.
И думаем, и думаем, и думаем о том,
Что двадцать первый век уже неразличим.
* * *
кати́тся тихонько под гору
квадрат твоего колеса.
покинув неназванный город,
ты следом спускаешься сам.
походка глупа и спокойна,
и легкий твой путь неказист
настолько, что стыдно и больно,
и взгляд опускается вниз
на камушки, на насекомых,
на трав пожелтевшую грусть,
где все неизменно знакомо,
все выучено наизусть.
и сердце бы сколь ни просило
какой-нибудь силы другой,
гудящая тяжести сила
одна только движет тобой.
* * *
стыдятся памяти глаза,
читай их по слогам.
я никому не рассказал,
зачем ее ногам
идти сквозь волжские пески,
не отражая взгляд.
стыдливо прятала соски
и белых бедер яд,
сухую ряску на руке
и липкий непокой,
и сигареты в рюкзаке,
пропахшие рекой.
* * *
Палка была собаке
Деревом, лесом, знаком,
Памятью, а потом
Кровью и молоком.
Ветер с собой унес
Мокрый собачий нос.
Слушай и забывай
Этот бетонный лай.
Собака глядит окрест
И вспоминает лес.
Кирилл Радченко
Родился в 1989 году в Улан-Удэ. Окончил филфак БГУ имени Д. Банзарова. В разное время работал кладовщиком, книготорговцем, учителем русского языка и литературы, пресс-секретарем, корреспондентом.
Публиковался в журналах «Знамя», «Наш современник», «Урал», «Байкал», «Дальний Восток», «АзъАрт».
Живет в Иркутске.
ДЛЯ ЯСНОСТИ И ПОЛНОТЫ КАРТИНЫ
ОКТЯБРЬСКИЙ ТРИПТИХ
I
Оттягиваю коромыслину белую
хрусткого ключичного гипса.
Тычется в нужную вену
стройная важная птица.
Ради образа светлого
в темные времена
дышат на холод окна
тишайшие люди.
К стенкам – лица.
К потолку – бока.
Белая полоса. Красная
капля на волосах.
Призрак плывет по больнице —
ваткой пройдет слегка.
II
В центре тихой комнаты —
грубая столешница:
виноград зеленый,
синий виноград.
Гроздья обескровленные
затухают, мерно
остывают. Камешки
собраны в кистях.
В тихие чертоги
безучастно входит
безобразный голем —
каменный юнец.
Я его питаю виноградной кровью.
– Видишь, сын, я болен.
– Что с тобой, отец?
– Все теперь в порядке.
Я теперь доволен.
Ты теперь наполнен.
III
А выйдя из больницы,
я приколю на ветку
для беспокойной птицы
пайковый липкий хлеб.
* * *
Вообще,
поэзия столкнула в красоту.
Иначе б не увидел красноту
рябины.
Не оценил бы наготу
фигуры тополиной,
качающейся над
гаражным кооперативом.
Как в полусне,
барахтается масса мировая.
Охапкой из окна машины
вылетали
сердечные слова.
Разламывался кобальт.
Вытекала синева.
Для ясности и полноты картины.
Едва ль хватило.
* * *
Оставь меня, мой уличный фонарь.
Закоротись, зажмурься, я не знаю.
В который раз вольфрамовый комар
зудящую слюну в меня вливает.
Забудься сном, ночной сторожевик.
Все мажет по стеклу твой желтый лучик.
Комарик? Ужик? Лягушонок? – лучше
сгинь, пока не стало лучше.
В прохладной комнате под шкуркой световой
огнем нутряным изойдусь опять.
Не одержать победу над тобой.
За что же нам вдвоем перегорать?
Андрей Гришковец
Родился в 1971 году в подмосковной Коломне. В 90-е работал журналистом в газете «Коммерсант».
Сейчас – врач, в 2015 году окончил Сеченовский университет в Москве. Литературный дебют.
* * *
Мне жаль
Я потерял изысканную боль
Веселый и отчаянный набат
Взрывавший наши планы
Затих
Мне жаль
Пропала пустота
На месте наших встреч воркуют старики
Я псих
Привык бежать, пытаясь сунуть голову под плечи
И жаркий ветер-бит танцует на моей спине
Не вечен
Твой капюшон теперь опущен,
Взгляд из-под него
По-прежнему скользит
По грани света и тьмы
А наше счастье
связалось мягкими носками
С какими-то хорошими людьми
Мне жаль
* * *
Ты помнишь, сколько мне лет?
Я что-то сбился со счета
Жить начинал на другой стороне
баюкает-шепчет
колыбель-забота
Так сколько мне лет? Вы знаете, девушка? Тыща двести?
Водка есть?
А счастье есть?
Хотя б сто грамм завесьте
Литр налейте,
я выпью точно
Буду пить, забуду тебя,
Несчастную
Потом уеду в свет,
Стану людей смешить,
А плакать
только по вечерам
Нечасто
Тамерлан Гаджиев
Родился в Москве. Изучал историю мировой литературы в МГУ имени Ломоносова. Произведения автора появлялись в журналах «Новый мир», «Волга», «Дарьял», ROAR и «Дискурс». В 2023 году в издательстве «Эксмо» вышел дебютный роман «Синефилия».
НОТНЫЕ ТЕТРАДИ
СТИХИ
(ПОСВЯЩАЕТСЯ АЛИСИИ ЛЕВИНОЙ)
Нотные тетради
прятался от урагана в Ясной Поляне
Бетховен дрожал в органном зале
в камне замолкла виолончель Ростроповича
почти полнолуние, ночь скоро кончится
то было вчера, а сегодня другое
моргнешь пару раз – окажешься у моря
над раскаленным асфальтом свисает магнолия
сижу на пирсе, наблюдаю за рыбаками
они напоминают нотные тетради:
сетки – диезы, удочки – бемоли
это поэзия играет симфонии
* * *
желтый конвертик с синей тесьмой
открытка исчеркана мелким письмом
ветхие странички под подушкой твоих пальцев
превращаются в легкость, изумление, радость
Хамовники
шею обхватывают лунные камни
в руках остывает пиво ламбик
мы идем по переулкам в сторону набережной
по левую сторону – усачевские бани
на новодевичьем кладбище заперты ворота
пьяный хохот на улицах – значит завтра суббота
сворачивалась ярмарка, стоял запах специй
друзья учили преодолевать трудности вместе
Проза
Илья Подковенко
Родился в 1998 году в г. Братске, живет в Иркутске. Поэт, прозаик, культуртрегер. Окончил исторический факультет Иркутского государственного университета по направлению «История».
Руководитель межрегионального творческого объединения «НеоКлассический Синдром».
Автор биографии «Кто вы, Иосиф Уткин?» (2023), сборника стихов «Заметки на полях» (2021).
Публиковался в журналах «Сибирь» и «Азъ-Арт», в сборнике «Лучшие произведения литературной премии “Фонарь-2022”», сборнике научной фантастики «Паттерны», альманахе «Первоцвет» и др.
Мои любимые культуртрегеры
Чем дальше на восток, чем дальше от Кремля, Тем красивей и ядреней наша русская земля.
– Что это у тебя играет? – Галла, его черноволосая, ясноголосая Галла никак не могла скрыть улыбку, глядя на него.
Коля отвлекся от дороги и улыбнулся в ответ.
– Starkillers’ы, группа из Хабаровска.
– Мощно.
На заднем сиденье, между пакетами с едой, гитарой и прочими атрибутами загородного отдыха, спали Кант с Юлей. Долговязый, то ли с нездоровой, то ли с аристократической белизной молодой поэт всегда выглядел немного нескладно и в общий внутренний антураж машины вписывался отлично. Юля же, напротив, даже во сне держала подбородок повыше, не выглядела помято и, казалось, сошла с картин позднего Ренессанса.
Остальные ехали во второй машине с главным водителем всей иркутской молодежной богемы, Женей. За глаза его называли Рыжим, на что тот злился. В русской поэзии недавно уже состоялся один Рыжий, а второму не быти. К тому же слишком избито для прозвища.
Уже через несколько часов по приезде все было готово для празднования: разложенная клеенка, шашлык, салаты, пара графинов и соки с лимона дом производства Братского пивзавода. На зеленом поле травы и с солнечным жаром, который ждали последние восемь месяцев, все это радовало в сто крат сильнее. Женя поднес к столу большую кастрюлю печеного картофеля, девушки принялись разгребать под него место.
Коля с Кантом, чувствуя себя древними эллинами, лицезрели труд своих соратников и играли в имена деятелей культуры.
– Чего не помогаете? – К ним подошел Кирилл. Самый крупный, самый дерзкий, прекрасно фехтующий что рапирой, что фламбергом поэт Иркутска.
Ответить не успели – Юля помахала букетом собранных через дорогу от дачи цветов и позвала к столу.
Голубоглазая и легкая, она имела неясную власть над друзьями. Даже теми, кто состоял в отношениях. Коля догадывался, что это из-за ее невинного взгляда. Почти ангельского. Такие глаза имеют страшную силу, и славно, что их получила девушка с характером Юли.
Всю неделю стояла солнечная погода, и дождя никто не боялся. Даже метеоцентр. Стол расставили прямо на лужайке дачного участка. Родители Канта, владельцы участка, относились к природе как к храму первозданного духа, поэтому огородом не занимались.
В кои-то веки собрались все. Во главе стола – Коля с его Галлой. Рядом – Кант, одинокий, сразу за ним ждавшая Додю черноглазая молдаванка. С другой стороны от Николая села Юля, за нею Женя и Кирилл с потенциальной невестой. Последний участник команды, Глот, подкидывал в мангал новые поленья.
– Богатый стол, богатый. – Кирилл одобрительно окинул взглядом сидящих. Он еще звал свою сестру, но та не смогла.
Когда подошел Глот, в небо устремились бокалы, стаканы и кружки.
– За нас!
Неизменный тост. Все дружили еще со школы, перебрали в своих культурных делах многое. Начинали типично, с рок-группы. Потом занимались продажей книг и картин, устраивали аукционы, перешли к организации квартирников. В последний год они занимались исключительно концертами.
Кант с Кириллом писали стихи, Глот – музыку, хотя поэзией тоже баловался, Женя, помимо машин, обожал рисовать и работал то с деревом, то с металлом. Юля чудесно пела и играла на гитаре. Додик, их балканский друг и талисман команды, был отличным технарем – в плане технической поддержки мероприятий. Николай творчеством не занимался, мотивируя это тем, что «дилер на товаре не сидит». Он был мозгом их сообщества, хорошо разбирался в искусстве и умел дать вдохновляющую речь.
– Что ж, сегодня начинается большое дело. Мы шли к этому не один год, и вот появилась возможность выездного феста. Да, на берегах Байкала! Наконец-то! Будем кутить, петь песни, читать стихи, причинять радость и наносить добро. – Коля вновь поднял бокал. – А еще нам за это ничего, кроме богомерзкой отчетности, не будет!
Все выпили. Выигрыш крупного гранта и правда радость, на фоне которой беда с отчетностью заметно меркнет.
– Мы эту идею вынашивали с восемнадцатого года, – начал рассказывать вселенной Коля. – Как всегда, с письмами поддержки намучились, но это классика. Зато сколько человек нам скажет «вы исполнили мою мечту»!
Все изрядно захмелели, Николай ушел в дом, кто-то предложил пометать в мишень топоры.
Вернувшись, Коля осел на край веранды.
– Что-то случилось?
– С грантом… – Коля обвел всех нервным взглядом. В руке он сжимал телефон, вот-вот сомнет. – Отбой, короче, с грантом.
– В смысле?!
Музыка в этот момент замолкла, переходя к следующему треку. Все окружили Николая.
– Сказали, какая-то ошибка произошла, что результаты проверки изменились.
– Они же вот звонили, вы все обговаривали…
– Почти подписали… Частный фонд. Не подкопаешься.
Повисла тишина. Коля на мгновение растворился в воздухе, остальные замерли.
– Паша завтра с КПЗ выходит. Как раз собирался встретить. – Коля начал решать проблему.
– Зачем? – Голос Галлы сфальшивил.
– Христос учил презреть осужденных и навещать больных. Надо!
– Коля…
– Так, продолжаем гулянье, выкрутимся. – Николай вернул уверенность голосу, расправил плечи и, подойдя к столу, опрокинул рюмку.
Участники коллектива знали, что уже пару дней как печатаются афиши, пишутся контент-планы, ряд других сопутствующих трат, оплаченных в долг или из своих запасов. И даже если все прекратить сейчас – на деньги они все равно влетели. Неподъемные для студентов.
– Колян! Здоров! Кантик, а у тебя как здоровье?
– Когда не бьют по лицу – неплохо.
– Прости, тебя надо было заткнуть. Не напивайся.
– С тех пор не напиваюсь.
Николай и Павел обнялись. Освобожденный из КПЗ гитарист потянулся, зевнул и хрустнул спиной. Оттянутая черная майка, бегающий взгляд, спортивные движения и неразбериха вместо волос: идеальное сочетание для рок-музыканта.
– За что закрыли?
– Неправильный вопрос.
– Зачем закрыли? – Коля рассмеялся.
– Во-от! Перерыв решил сделать. Альбом готовим, плюс фест в Красе скоро – умотался.
– И решил на десять дней за решеткой посидеть?
– У меня там дядя в начальниках, если бы кормили еще – был бы вообще курорт! Ладно, докинете? Женя за рулем?
– Да он немного не в духе, поэтому не вышел.
– А что случилось? – чувствуя начало интересной истории, спросил освобожденный.
– В машине расскажем. Если что – я тебя правда собирался встретить.
– Да знаю, Колян, сколько раз уже встречал. Ну, поехали до хаты, хочу принять душ.
Ситуацию объяснили быстро. За окном бежали торопливые улочки центра Иркутска. Сталинки, хрущевки, покосившиеся избы и многоэтажки начала нулевых. Проедешь чуть дальше – начнутся современные новостройки. Сколько намешано в этом городе? Казалось, со времен острога можно постройки найти.
План назрел, пока еще ехали в машине. Павел знал нужных людей, у кого можно занять денег. Главное – вовремя отдать с процентами. На звонки ушло минут сорок, потом переписка с уточнением деталей, далее – личная встреча уже этим вечером.
– Точно нормальные люди?
– Насколько нормальны люди, готовые дать такие деньги на фестиваль молодежной культуры? – Павел рассмеялся, укладывая черные вихри волос и обвязывая их на затылке резинкой.
– Полагаю, на культуру им плевать. Просто хотят получить больше, чем вложат.
– Конечно. У вас точно все получится?
– Из-за коронавируса все соскучились по большим мероприятиям. А тут живая музыка, спектакли, ярмарки, стихи…
– А я все равно не уверен… Проще неустойку заплатить.
– Блин, Кант! Мы живем в медвежьем углу! – Мессианство Николая словило триггер.
Так бывало, и всем приходилось следующие несколько минут слушать, как важна частная инициатива, что народ надо просвещать, что все беды от бескультурья. На увещания Канта, что человека с фонарем в руках средь бела дня искал еще древнегреческий киник Антисфен, Николай махал рукой. В цифровую эпоху нужен не фонарь, а раскрученный в соцсетях блог.
Ситуации не дал разогреться Паша. Он как-то сменил тему с культуры на себя, а потом на последние десять дней его жизни. На этом они подъехали к пятиэтажному зданию, выходящему окнами на памятник Горькому.
– Давайте я щас схожу в душ, вы попьете чаю, а потом поедем в бар.
– К Самсону?
– К нему.
К вечеру Ангара цвета светлых чернил заливалась золотом. Упитанные утки беззаботно крякали, особо тонкие натуры рыбачили, а дети бегали по бульвару Гагарина. От реки его ограждал толстый парапет, за которым следовали огромные, уходящие к реке пологие плиты.
– Это золото, да в колбочку бы… – Женя, выходя из машины и сжимая в руках папку с проектом фестиваля, залюбовался рекой.
– Я бы предпочел разбавить чем-нибудь с градусом.
– Паша, ты мелкая, неромантичная душа.
– Коля, отвянь. Вон, наши гости уже подъехали.
Компания пересекла дорогу и вышла к бару «Хронос и Кайрос». Их ждали трое людей разного возраста, старший из которых – не столько по числу лет, сколько по исходившей от него уверенности – подал Паше руку для приветствия. Тот ответил, и все спустились в подвальное помещение бара.
Николай не был на подобных разговорах и чувствовал себя… необычно. Не то чтобы он боялся этих людей. Хотя понимал, что переломанные за долги кости будут не самым страшным.
Он вспомнил одну встречу, случившуюся с ним в подростковом возрасте. Примерно его ровесник смотрел точно таким же, ничего не выражающим – и оттого казавшимся инородным – взглядом. Подобные глаза после этого Коля видел у волков или рысей.
– Что ж, Николай, надеюсь на ваш успех. – Представившийся Вано «спонсор» одобрительно кивнул на разложенные графики и планы.
Коля пожал сухую руку бандита. Никакого драматизма не было, чувства, что заключил сделку с нечистой силой, тоже.
– За свои инвестиции мы бы хотели вот такой результат. – Перед Колей лег лист блокнота с цифрой. Тот спиной почувствовал, что Кант напрягся, но зря. Число даже в два раза не превысило суммы займа.
– Да, это приемлемо. По срокам – три месяца, если удобно.
– Мы вам полностью доверяем. – Вано улыбнулся белоснежной улыбкой.
Бандит был вежлив и одет с иголочки, но, будь он проклят, что-то в нем выдавало преступника, помимо глаз. Какая-то запредельная уверенность в себе.
Троица вышла, оставив друзей перед чемоданом денег. Женя многозначительно смотрел на товарищей, Кант вжался в кресло и начал походить на темный угол, а Паша с Колей удовлетворенно улыбались.
– Надо отметить.
Паша кинул пачку купюр из своего кошелька и на незаданный вопрос бармена кивнул. Тот начал творить магию алкогольного искусства. Коля в очередной раз завороженно смотрел за работой Самсона: ни одного лишнего движения, при этом все плавно, как в танце.
Волосы Самсона были под стать его библейскому предшественнику. Доходили они практически до пояса. Смолянисто-черные, блестевшие на отсвете и сводившие с ума десятки девушек и женщин. Самсон был не то чтобы красавцем, скорее симпатичным пареньком спортивной внешности. Это вкупе с холодной харизмой, начитанностью и профессией бармена открывало путь в любую компанию. Так что главным информатором о делах в городе был именно Самсон.
– Кажется, вы только что продали свои души. – Бармен поставил первые стопки.
– Брось. В наше время – не такие уж и большие деньги.
– Не такие большие для… Не для нас, в общем, кто на тридцать-сорок тысяч жить пытается. У Жени, спорю, после вычета лекарств еще меньше.
Паша осушил пяток шотов, глубоко вдохнул, казалось, даже покрасневшими глазами, и присоединился к разговору.
– Самми, забей. Все отлично будет. Пара фронтменов, барыши от аренды площадок всяких аквагримов… Тема-то годная, фестиваль нужен. Тем более не на Байкале, а в городе будет. Проходимость.
– Да я не спорю, что нужен, просто… Пока не поздно, можно же вернуть деньги.
– Уже не можно. – Паша решил шлифануть шоты «черным русским». – Скажут, что руки пожали, дело запустили, должны отдать с процентами.
– Значит, Рубикон пройден. Будем! – Поднятые кубки ударились друг об друга.
Коля рассудил, что наличка и конкретный итог даже лучше. Гранты-субсидии требуют много бумажной волокиты и нервов. За каждую копейку, за каждый купленный карандаш надо отчитываться. А здесь – просто дай результат. Свободы больше, но и ответственности… Зато проект не окупается на этапе подготовки. Это тоже важно. Большая беда творческих союзов, которые живут на членские взносы и бюджетные деньги, – что они финансово не заинтересованы в своем творчестве.
Когда наступила темнота, Коля с Кантом сидели, свесив ноги, на ведущем в Глазковское предместье мосту. Рядом с каждым стояло по бутылке вина.
– Господи, как хорошо-то…
– Ух ты – Кант, и радуется.
– Да мрак, если честно, но… Живым себя чувствую.
Чем-то важным заняты. Историю творим. Не хочется быть дерьмом, что плывет по трубам.
Фонари от ж/д вокзала забавно разливались по реке. Раздался звук приближающегося поезда, Кант даже чуть не уронил бутылку от неожиданности. Вокзал находился совсем рядом, глазковская сторона моста с него, можно сказать, и начиналась. Серебро фонарей навевало о прохладе.
– Не думаешь свалить с деньгами?
– Иди ты.
– А что… можно неплохо начать новую жизнь.
– Пашу прирежут за это.
– Его и так когда-нибудь прирежут.
– Пусть, но я в этом виноват не буду.
– На самом деле… рад слышать. Хоть и дураки мы все.
От воды несло холодом. Но хорошее вино замечательно согревало, и каждый был слишком поглощен своими мыслями, чтобы обращать внимание на что-то внешнее.
– Где мы свернули не туда? – Кант поднял глаза на небо.
– В смысле?
– Ну… творчество это. Общественная деятельность, или как ты это все называешь… Бухали бы, сношались, как собаки, и тэ-дэ. Дом-работа. Пока студенты, не парились бы.
– Ну, бухать и тэ-дэ это не мешает…
– Да я не про то, Коля. Я про… Нам мало. Постоянно чего-то большего хотим… Почему?
– Ну, посмотри на нас, на девчонок наших. Мы все перебитые. У нас у всех детские травмы чуть ли не на лице написаны. Вот и пытаемся их решить.
– Сублимация?
– Ну, типа. Не только. А с другой стороны, может, человек и задумывался творящим? Преображающим мир вокруг?
– Тогда все вышло еще паршивее, чем мне казалось раньше…
– Да брось. Мы можем нереально менять окружающий мир. Химия, физика, роботы, биоинженерия…
– Ага, особенно в этом городе люди капец как преображают мир.
– Любой город – муравейник, Кант. Вопрос в возможностях для муравьев.
– Все равно не отвечает на тот вопрос, почему мы такие, а остальные нет.
Повисла тишина. Николай резко и плавно, как кошка, почесал шею и зевнул. В глазах появились озорные огоньки.
– Ну, я честно пытался идти по стопам родни. Но из меня алкоголик так и не вышел.
В какой-то момент мир начал дрожать и низводиться к частице, из которой случился Большой взрыв. Коля попытался отползти от края моста, но все исчезло слишком рано.
* * *
Фестиваль планировали проводить по всему центру города. Театральные выступления, лекции, презентация вышедших за последние годы в Иркутске книг, поэтический слэм… Кофейни, уличные сцены, библиотеки и даже кинотеатр, благо на дворе ковид и они цепляются за любые деньги. Студенческие коллективы, независимые арт-банды (у некоторых даже названия до сих пор не сложилось), циркачи, уличные музыканты и рок-группы. На счастье, нового локдауна не предвещалось – знакомые из правительства ни о чем таком не слышали.
Дни начали проходить в созвонах, репетициях, разъездах по городу. Раз в три дня всей командой собирались в «Хроносе и Кайросе». Пили немного и старались за свой счет, но какая-то часть бюджета фестиваля все же уходила в кассу бара. Глот уверял, что это одна из главных статей расходов, так как душевное спокойствие организаторов фестиваля необходимо для успеха предприятия.
– Ребят, если сейчас не выгорит… Я опускаю руки что-то сделать с этим местом, – объявил Коля.
– Забей. Еще пошатаем этот город, хех. – Кирилл поднялся и заключил друга в свои бескомпромиссные объятия.
Самсон принес тарелку с пивной закуской, забрав взамен пустые стаканы. Как профессионал, он умел быть незаметным даже в обществе товарищей. Ему не нравилось то, чем они занимались. Лучше бы открыли свое дело. А все эти разговоры про то, чтобы поменять мир, город, все это мессианство – влажные мечты интеллигентов. Будучи неопределенных религиозных взглядов, как, пожалуй, и все его поколение, Самсон разделял позицию протестантизма на земной успех. Если ты богат – значит, все правильно делаешь. А если нет, то мало работаешь или занят не тем. Тут, конечно, он уже идет вразрез с мнением Лютера, но такие детали молодого бармена не интересовали. Честно работай, и будет тебе счастье – вот девиз его семьи на протяжении пяти поколений, из которых сам Самсон знал лишь последних три.
– Перед фестивалем надо будет на Байкал забуриться. Идеально бы в палатках и с ночевкой, но… хотя бы день разгрузки.
– Дня не хватит, брат… вот неделька…
К вечеру полились стихи. Додя достал миниколонку, с ходу подбирал минуса под каждое стихотворение. Поэты уже не в состоянии были вспомнить, под какую мелодию обычно читали, и их спасал непревзойденный музыкальный вкус талисмана объединения.