Вишневый сад
- -
- 100%
- +
ДИСКЛЕЙМЕР
Настоящее произведение является художественным романом.
Оно создано в память о трагедии, произошедшей 25 марта 2018 года в кемеровском торговом центре «Зимняя вишня», унёсшей жизни 60 человек, из них 37 детей.
Все события, диалоги, имена, фамилии, внешность и биографии персонажей – вымышлены.
Название торгового центра изменено на «Вишнёвый сад».
Любые совпадения с реальными людьми (живыми или погибшими), их поступками или словами случайны и неумышленны.
Автор не ставил целью воссоздать точную хронологию реальных событий, установить или оспорить степень вины конкретных лиц, а также заменить собой официальное расследование или судебные решения.
Все выводы следствия и приговоры находятся в открытом доступе.
В конце романа приведён подлинный поимённый список погибших – единственный полностью документальный фрагмент текста.
Он размещён здесь исключительно как знак вечной памяти и уважения к жертвам трагедии и их семьям.
Посвящение
Тем шестидесяти, кто зашёл в «Зимнюю вишню» и остался там навсегда.
Из них тридцати семи детям, которым было от трёх до четырнадцати лет, и которые просто хотели ещё немного попрыгать, посмеяться, почувствовать себя в безопасности – в розовых дутиках, с косичками и рисунками в карманах, не зная, что двери заперты, а сигнализация выключена.
Тем, кто до последнего закрывал детей собой —
в игровом центре, в кинозале, в зоопарке, в дыму,
когда уже не было воздуха, но было последнее «держись, малыш», и кто вытащил девятнадцать жизней, прежде чем упасть у входа.
Тем, кто вёл пожарных не тем коридором, кто выключал оповещение «чтобы не было ложных срабатываний», кто подписывал акты «всё в порядке» за семь миллионов рублей, кто игнорировал грубейшие нарушения – закрытые эвакуационные выходы, заваленные лестницы рекламными стендами и хламом, перегруженную проводку и пластик, который плавился, как воск, – и кто до сих пор говорит «я просто выполнял приказ», не признавая, что коррупция закрывала глаза на безопасность, но открывала карманы для наживы на чужих жизнях.
Тем пожарным, у которых не было дыхательных аппаратов на всех, у которых лестницы не доставали до четвёртого этажа, у которых шланги рвались, а вода не доходила из-за дырявых труб, но которые всё равно лезли в этот ад снова и снова, таща на плечах детей, игнорируя собственный кашель, и спасая более семисот человек.
И тысячам, чья жизнь в тот день раскололась навсегда: родителям, которые до сих пор ищут имена в списках, детям, которые до сих пор зовут папу и маму в пустой квартире, спасателям, которые до сих пор видят во сне розовые дутики и тлеющий поролон, врачам, которые до сих пор помнят каждую маленькую руку в ожогах, и всем, кто до сих пор не может пройти мимо детской площадки, не задохнувшись от боли и вопроса «почему?».
Эта книга – не суд. Суд уже был – с приговорами за халатность и взятки. Это то, что мы обязаны помнить, чтобы больше ни один ребёнок не остался в закрытом кинозале из-за чьей-то жадности, трусости и безразличия, чтобы лестницы доставали, а двери открывались, и чтобы героизм не был единственным спасением в стране, где безопасность покупается и продаётся.
Аннотация
«Катастрофа – это не когда погибают люди. Катастрофа – когда погибает в человеке человеческое».
Антуан де Сент-Экзюпери
«Самая страшная боль – не физическая. Самая страшная боль – это когда ты не можешь помочь тому, кого любишь».
Эта история – о тех минутах, когда обычный поход за развлечениями превращается в борьбу за жизнь. Каждый персонаж оказывается перед выбором: спасать себя или других, поддаться панике или сохранить человечность.
«Человек по-настоящему проявляется не в обыденной жизни, а в экстремальной ситуации. В катастрофе».
Юрий Лотман
«Вишнёвый сад» – это беспощадный реалистический роман, где в дыму и огне проверяется на прочность всё: любовь, страх, ответственность и сама человеческая природа.
Эпилог
18 ноября 2025. Квартира Нади.
Сегодня Наде исполняется восемнадцать.
Она стоит на балконе, прислонившись плечом к холодному стеклу, и слушает, как на кухне кто-то весело спорит о свечах на торте. Лица, голоса, музыка – всё будто слегка приглушено, словно она смотрит момент через толстый слой воды.
– Подойди, – говорит тихо молодой человек, её парень, – это тебе.
Он открывает маленькую бархатную коробочку. Внутри – тонкий золотой браслет. Простой, аккуратный, без лишнего блеска. Он надевает его ей на запястье – медленно, бережно.
Надя машинально отодвигает рукав худи, чтобы браслет не цеплялся за ткань.
И видит красное пятно.
Небольшое, неровное, в форме растаявшей капли. Шрам, который давно перестал болеть, но никогда – быть невидимым.
Она непроизвольно задерживает дыхание.
Парень замечает её напряжение.
– Надь… всё нормально?
Она кивает. Улыбается слишком быстро.
Но в тот самый миг где-то внутри, под кожей, под этим пятном, в самую глубину сознания прорезается дым.
Не настоящий – тот, прошлый.
Он поднимается резко, как удар в грудь.
Перед глазами вспыхивает огонь, которого нет.
Её горло будто снова царапает горячий воздух.
Становится жарко, тесно, тревожно.
Она снова маленькая.
Она снова тянет руку – не за браслетом, а за папой.
Она снова слышит его голос:
– Доча, дыши через кофту, слышишь меня? Дыши… держись…
Мир вокруг ускоряется.
Стена кухни превращается в сетку лабиринта.
Свет гирлянды – в мигнувшую лампу.
Шум вечеринки – в визг детей.
Щелчок застёжки браслета – в тонкое «щёлк» искры за фальшпотолком.
Её плечи дёргаются.
Парень кладёт руки ей на локти:
– Эй… я рядом. Всё хорошо. Это просто день рождения, Надя.
Она делает глубокий вдох.
Пытается вернуться.
Да, ей восемнадцать.
Она стоит на своём балконе в своей жизни, в её воздухе нет ни газа, ни дыма, только запах крема и мандаринов.
Но память – не воздух.
Память не проветривается.
Надя закрывает глаза.
И в темноте – снова слышит.
Шаги отца, его кашель, сквозь дым – его голос.
И то самое: «держись…»
Она открывает глаза.
– Пойдём? – мягко спрашивает парень.
– Да, – отвечает она.
Она делает шаг от окна – и чувствует, как браслет слегка звенит.
Как будто напоминание.
Как будто связь.
С прошлым, которое ещё нужно рассказать.
15 сентября 2019 года
Надя стоит между мамой и папой. Ей двенадцать, но она крепко сжимает папину ладонь так, будто хочет удержать его здесь, на этой земле, среди живых, пока он стоит – высокий, но надломленный.
Погода холодная.
Серое небо затянуто плотными облаками, и редкий мелкий дождик едва заметно щекочет лицо – как будто само небо боится шуметь в этот день.
Вокруг собрались люди – тихие, сосредоточенные. Никто громко не разговаривает. Здесь все знают, зачем они пришли.
Папа держится за трость. Его левая нога дрожит, но он делает вид, что это от холода. На самом деле – от боли. Периодические мышечные спазмы появились после того того дня, когда он слишком долго стоял в едком дыму, когда каждая минута была войной за воздух.
Левая половина его лица покрыта бледными, неровными рубцами. Места, где когда-то была кожа, теперь напоминают о себе неровными волокнистыми пластами – оттенками от розоватых до почти белых. На этой стороне головы волосы почти не растут: только несколько тонких прядей у виска, которые ветер сдувает так легко, будто они уже не принадлежат миру живых.
Надя смотрит на них – на эти пряди – и чувствует, как внутри всё сжимается.
Каждый раз, когда она видит папин шрам, она вспоминает тот звук – низкий, душный, когда потолок дрожал от жара.
Папа слегка опирается на палочку сильнее, чем хотел бы. Его пальцы дрожат. Иногда руки трясутся, иногда сердце бьётся быстрее, чем нужно. А сегодня… сегодня слишком много людей, слишком много воспоминаний, слишком много тишины.
– Всё нормально, – тихо говорит он, будто почувствовав её взгляд. – Папа рядом.
Надя кивает.
Она ненавидит эту фразу – потому что знает: он говорит её не ей, а себе.
Церемония начинается. На постаменте накрытая тканью скульптура – ангел с опущенными крыльями. Каждый раз, когда выступающие произносят слова «память», «жертвы», «трагедия», Наде кажется, что дождь становится холоднее, а воздух гуще.
Папа делает шаг вперёд, чтобы увидеть лучше – и задерживает дыхание.
Его кашель он пытается сдерживать, но в горле всё равно хрипит. Иногда ему трудно говорить долго, иногда голос садится сам по себе.
Мама незаметно поддерживает его за локоть.
Надя смотрит на их руки, переплетённые, на трость, на шрам, на мокрую от мороси кожу – и в груди что-то странно тянет, как перед тем, когда вот-вот начнёшь плакать.
Но она не плачет.
Папа стоит здесь.
Со шрамом, со своей тростью, с болью, которую никто не видит – и всё равно стоит.
Ей хочется обнять его, но она только сильнее сжимает его пальцы.
Он слегка улыбается – той половиной лица, которая может улыбаться.
И Надя делает то же самое.
Над дождём выключается на секунду ветра.
Всё вокруг будто замирает.
И в этом мгновении она снова – между двумя мирами: тем, что был до огня, и тем, что начался после.
Апрель 2018.
Это был уже конец апреля 2018-го.
Палата интенсивной терапии в областной клинической больнице № 3, второй этаж, конец коридора.
Свет мягкий, приглушённый, чтобы не резало глаза. Вокруг Нади – мониторы, трубки, капельницы. Лицо её всё ещё в саже под глазами, волосы острижены почти под ноль, потому что обгорели и их пришлось сбрить.
Мама сидит рядом на стуле, который придвинула вплотную к кровати.
В одной руке – маленький серебряный крестик на тонкой цепочке. Тот самый, что был на Надиной шее в день пожара. Цепочка почернела, но мама каждый день протирает её влажной салфеткой, пока медсёстры не видят.
Врачи всё ещё делают бронхоскопии почти каждый день.
Процедура болезненная, даже под седацией: через нос или рот вводят тонкую трубку с камерой, промывают лёгкие физиологическим раствором, отсасывают чёрную слизь, кусочки сажи, обугленные волокна ковролина и пластика, которые Надя вдохнула.
После каждой такой «чистки» её откашливается кровью с чёрными прожилками, и мама вытирает ей губы марлевой салфеткой, шепчет:
«Дыши, доченька, дыши».
Мама почти не спит.
Когда Надя в сознании – держит её за руку и шепчет «Отче наш» так тихо, что слышно только им двоим.
Иногда Надя открывает глаза, смотрит на маму и тоже пытается шевелить губами – повторяет молитву без звука.
Тогда мама прижимает её ладонь к своей щеке и плачет без всхлипов, просто слёзы текут и текут.
Крестик она никому не отдаёт.
Даже когда медсёстры просят убрать металлические предметы – кладёт его поближе к сердцу.
И продолжает шептать:
«Господи, если надо мою жизнь – возьми, только её оставь…»
25 марта 2018 года. 15:49.
«Вишневый сад», 4-й этаж, вход в детский парк «Альпы».
Игорь Снежин поднимается на последний пролёт лестницы – чуть запыхавшийся, но довольный, что успели ко времени, – и останавливается перед турникетом. В правой руке он держит пакет из «Детского мира», в левой – Надину ладонь, маленькую, тёплую, постоянно дёргающуюся, будто внутри неё живёт моторчик.
На нём тёмно-синяя куртка, уже чуть потерявшая вид на локтях; под ней – серый свитер с оленями, колючий, из той категории одежды, которую надевают «чтобы порадовать». Он почти забыл о нём, но сегодня утром Надя прижала ладони к его животу и сказала: «Пап, ну надень! Ты в нём смешной, как зимний волшебник». И он надел.
Надя – розовый комочек энергии: пуховик с жемчужным блеском, варежки на резинке, шапка с двумя огромными помпонами, которые подпрыгивают при каждом её шаге. Косички затянуты слишком туго, но она не жалуется. На ногах – белые дутики, которые она сама выбрала: «Потому что блестят!»
У турникета их встречает девушка-аниматор в костюме тигра – голова почти в полметра, внутри – крошечный вентилятор, который гудит тонко, едва слышно. Накладные лапы мягкие, но от них все равно пахнет поролоном и жарой. Она наклоняется, насколько позволяет костюм:
– Здравствуйте! На сколько берём вход?
– На два часа, – говорит Игорь, хотя уже знает, что останутся дольше, если Надя попросит.
Он протягивает две тысячи. Тигр нажимает что-то на терминале, сканер пищит, как маленькая птица. Она достаёт два браслета:
жёлтый – взрослый, плотный, чуть шершавый;
зелёный – детский, с мультяшным тигром на уголке.
Надя подпрыгивает так, что помпоны взлетают почти до уровня её бровей.
– Можно сразу в батуты? – спрашивает она, будто боится, что мир передумает.
– Нет, сначала раздеваемся и переобуваемся, – отвечает Игорь, и она делает вид, что это самое скучное правило на Земле.
Гардеробная – тесная, с зеркалом, заляпанным следами от маленьких пальцев.
Игорь снимает с Нади пуховик, стряхивает блёстку, вешает на крючок № 127. Помогает стянуть дутики, оставаясь в полосатых носках.
Из кармана выпадает бумажка – он поднимает: список покупок из «Перекрёстка». На обратной стороне – детский рисунок: солнце, человек, и подпись, выведенная печатными буквами: «ПАПА».
Он улыбается одними ресницами.
Снимает свою куртку. Перекладывает всё в карман джинсов: телефон со слегка паутиной трещин на стекле, ключи от машины, кошелёк с фотографией Нади на выпускном в садике, скомканный билет из автомойки.
Закрывает молнию на куртке, вешает рядом.
Оглядывается – Нади уже нет. Её цветные носочки только мелькнули за дверью.
– Надя! Подожди!
Он догоняет её у входа, где резиновый ковролин с рисунком джунглей встречает каждого, кто верит в чудеса. Пальмы вдоль стен – мягкие, преувеличенно гигантские. В углу – светящиеся грибы, подсвеченные голубым и сиреневым. Над головой – натянутые сети с диодной подсветкой, как ночное небо для тех, кто слишком мал, чтобы помнить настоящее.
Из колонок играет детская версия «В мире животных»: то, что обычно ставят в зоопарках, но чуть веселее, чуть быстрее, чуть фальшивее.
Надя останавливается посреди зала, поднимает руки:
– Пап, смотри! Это всё наше!
Игорь усмехается.
– На два часа – точно наше.
Она уже бежит дальше.
Он садится на красный диванчик: жёсткий, пластиковый, но выглядящий как мягкий. Кладёт пакет рядом, достаёт телефон, привычным движением большого пальца вызывает камеру.
– Наденька! Повернись ко мне!
Она оборачивается. Эти косички, эти котики на резинках, этот язык, торчащий в кадре – он знает, что полюбит этот кадр заранее.
Нажимает кнопку.
За фальшпотолком, где скрывается перепутанный клубок проводов, в тишине, недоступной для детских ушей, происходит маленький электрический удар – короткое, резкое «щ-щёлк». Как если бы воздух дрогнул.
Искра.
Самая первая.
Она гаснет, но оставляет после себя раскалённую точку – едва заметную, как укус комара, который ещё не начал зудеть.
Игорь в этот момент просматривает фото и думает, какой фильтр выбрать.
Надя уже несётся к поролоновой яме, как будто весь мир – это стартовый трамплин.
Игорь улыбается. Он даже лайкает фотографию – свой собственный снимок – будто ставит печать на идеальный вечер.
25 марта 2018 года, воскресенье. 15:50.
3-й этаж, вход в кинотеатр «Сириус».
Кира сидит за стойкой билетерской, подперев ладонью щёку. На ней бордовая жилетка с эмблемой кинотеатра, белая рубашка, воротник залоснился от множества смен, а волосы собраны в тугой пучок, который начинает ослабевать – пара прядей уже мешают смотреть на экран старенького компьютера.
Перед ней – турникет, по бокам – два плаката: один с премьерами недели, другой с акцией «ПОП-КОРН XL – ВСЕГО 149». Пластиковый угол плаката потрескался. Её это раздражает уже третий месяц.
На столе у неё – бумажный стакан с кофе, который давно остыл. Кира его всё равно медленно отпивает, потому что так проще убивать время. В кинотеатре пустовато – между сеансами всегда тишина, как перед вдохом.
Она проверяет расписание на мониторе:
16:00 – мультфильм в Зале №2.
16:10 – комедия, Зал №4.
16:25 – семейное кино, Зал №1.
И всё это ей нужно контролировать одной. Она давно разучилась этому удивляться.
Кира берёт блокнот – тонкую серую тетрадку – и делает пометку для себя: «После смены купить корм коту». И сердце чуть теплеет: дома её ждет Бархат, огромный чёрный кот, который спит на её плечах.
В наушнике тонко шипит рация. Чей-то голос едва слышен – охранники часто забывают переключить канал, поэтому она слышит лишь обрывки, как чужие сны:
«…пож… проверил… снова… не работает…»
Кира привычно закатывает глаза. Это постоянно.
Вечно что-то «не работает».
Она поднимается, растирает плечи. Смена длинная, ноги ноют – пол за стойкой тонкий, плитка холодная, будто специально для того, чтобы сотрудники быстрее уставали и меньше отвлекались.
Перед ней проходит женщина с ребёнком.
– А мультик точно начнётся вовремя? – спрашивает женщина.
– Да, конечно, ещё десять минут, – отвечает Кира мягко. Она умеет так говорить – чтобы звучало спокойно, уверенно. Людям это нравится.
Женщина кивает и уходит.
Кира смотрит ей вслед и думает о том, что, наверное, могла бы работать в садике. Или аниматором. Она любит детей, просто не любит, когда они кричат прямо в ухо.
Она замечает в зале №2 группу подростков – они с попкорном, смеются слишком громко. Она щёлкает по экрану, отмечая, что зал заполнен на треть. Всё идёт, как обычно.
Тишина, рутина, немного вкуса вчерашней усталости – вся её жизнь умещается в это пространство между турникетом и кофейным стаканом.
Где-то наверху, через два бетонных перекрытия, там, где бегает маленькая девочка в розовом пуховике – в проводке уже нет одна, а три искры. Пластик плавится.
Мир ещё не тронут.
Кира смотрит на часы.
«Ещё четыре часа смены. А потом Бархат. Потерпеть».
25 марта 2018 года. 15:51.
4-й этаж, детский парк «Альпы».
Игорь сидит на том же красном диванчике, но уже не листает телефон – он пытается поймать Надю глазами. Та как шарик, вырвавшийся из руки: мелькнула возле горки – исчезла; появилась у сетки – снова пропала.
Он поднимается, чтобы лучше видеть.
Поролоновая яма гудит детским визгом. Надя стоит на её краю, раскачивается, будто собираясь сделать шаг в другую вселенную.
– Надя, только аккуратно! – говорит Игорь, но она уже прыгает.
Пуховые кубики всплескиваются под ней, поглощают её маленькое тело, будто море проглатывает камушек.
– Пааапа! Я – в облаках! – кричит она, высовываясь из поролона со смехом, как будто это её личный розовый океан.
Игорь смеётся.
Он не помнит, когда в последний раз смеялся так же свободно.
Он спускается ближе, снимает её снова – фото размытое, но живое. Виден только кончик розового рукава, вихрь движения и вспышка зубов в улыбке.
– Пап, смотри! – Надя выбирается и бежит к лабиринту.
Пол под ногами чуть дрожит от бегущих детей.
Воздух пахнет пластиком, сладкой ватой и чуть-чуть – перегретой проводкой.
Но этот запах настолько привычен в детских центрах, что мозг не цепляется.
Он думает: «Надо бы позвонить маме. Отправить ей фото. Она обрадуется».
Игорь достаёт телефон – экран треснут, но камера работает. Он пытается поймать сеть.
Где-то внутри стен, чуть левее, в потолке над батутами, искра превращается в огненный язычок. Он пока не выглядит как опасность – скорее как маленькая свечка, что зажигают в тортах детям.
Только ткань вентиляции – не тортик.
И воздух не праздничный.
Он сухой, горячий, нагнетающий.
Надя зовёт:
– Паап! Иди ко мне, тут есть тоннель, он светится!
Он убирает телефон обратно в карман джинсов.
– Иду, котёнок.
Он проходит мимо светящихся грибов. Их лампы слегка мерцают – как будто мигают глазами. Игорь думает, что это из-за перегрузки сети – воскресенье, много людей.
Но в реальности – это первое дыхание дыма, пробивающееся по вентиляции.
Надя залезает в светящийся тоннель, сделанный из мягких дуг и прозрачных панелей. Свет внутри меняется – голубой, салатовый, розовый. Она протягивает руку:
– Папа, держи меня за капюшон, чтобы я не потерялась!
Он улыбается и тянет руку вперёд, касаясь её пальцев – маленьких, тёплых, живых.
Он не знает, что через двадцать пять минут свет в этом тоннеле станет тусклым, а воздух – чёрным.
Сейчас всё ещё ровно.
Ещё мирно.
Ещё счастливо.
Игорь думает только об одном – как хорошо, что он уговорил Надю поехать сюда после обеда.
Она смешно надувала губы, но поддалась, когда он сказал:
«Если пойдём – куплю тебе ватный шарик с клубникой».
Она несётся вперёд, и её голос эхом отражается от стен:
– Папа, быстрее! Я нашла выход!
Игорь идёт за ней.
25 марта 2018 года. 15:52.
4-й этаж, коридор у входа в «Альпы».
Андрей Колованов стоит у стойки охраны, прислонившись плечом к стене. Плечо затекает, но он не меняет позу – привычка. Он в форме: чёрная куртка, нашивка «ОХРАНА», рация на груди. Лицо смурное, будто ему всё время в глаза светит прожектор. Брови сведены, губы поджаты. Вид у него такой, что дети обходят его стороной.
Перед ним проходит пацан лет шести, разогнавшийся к батутам со скоростью метеора.
– Не бегать, – бурчит Андрей, не поднимая глаз.
Ребёнок сбавляет шаг, но, едва отойдя на пару метров, снова пускается вприпрыжку. Андрей фыркает:
– Ну да, конечно. Только что сказал…
Он смотрит на поток людей, который идёт мимо: подростки с колой, мамы с пакетами, двое парней с попкорном, девочка с красным шариком. Мельтешение лиц. Шум, постоянный и липкий, как жвачка.
Андрей терпеть не может воскресенья.
Слишком много детей. Слишком много родителей, которые уверены, что их чадо святое, а вокруг – «обслуживание».
Он немного поправляет рацию – она время от времени похрипывает. Связь плохая. Впрочем, она всегда плохая.
Пахнет жареной кукурузой, сладкой ватой, детским потом и чем-то ещё… едва уловимым. Как будто пыль нагрелась, что ли. Андрей морщит нос.
– Опять кондиционер гонит чёрти что… – бормочет он.
У стены, рядом с кинозоной, мужчина в пуховике пытается уговорить ребёнка не брать ещё один попкорн. Ребёнок орёт. Андрей снова бурчит:
– Тут не базар…
Он делает пару шагов вдоль коридора, проверяя, чтобы никто не залез на перила, не гонял на самокатах и не пытался открыть дверь «Служебное помещение», где у него хранится коробка с личной лапшей «Доширак».
У двери стоит парень-подросток, лицо наглое, жвачка хрустит. Он нажимает на ручку.
– Эй. Это служебка, – Андрей говорит тихо, но так, что пацан вздрагивает. – Давай от двери. Быстро.
Парень закатывает глаза, но уходит.
Где-то сверху, за фальшпотолком, тихо хлопает воздух. Андрей поднимает голову: звук почти не слышно, но что-то странное есть – как будто вентиляция гудит неровно.
– Чёрт бы побрал эту технику… – снова бурчит он. – Каждый день что-то.
Он нажимает кнопку на рации:
– Пульт, как слышно? Чё-то вентиляция шумит.
Помехи. Треск. Чья-то реплика обрывается.
Он отпускает кнопку, отмахивается:
– Да и ладно.
Мимо проходит девочка в розовом пуховике – совсем маленькая, не его смена, не его ответственность, просто мелькание цвета. Он смотрит ей вслед пару секунд – и снова возвращает взгляд к своему коридору.
Он стоит как постамент, хмурый, неподвижный, будто единственный взрослый, который держит весь этаж на совести.
Он ещё не знает, что через тридцать минут к нему подбегут пожарные и спросят дорогу.
И он ответит.
Точно так, как знает.
И этого окажется недостаточно.
Но сейчас он просто стоит и говорит:
– Не бегать.
– Двери не трогаем.
– Аккуратнее.
Мир всё ещё ровный.
25 марта 2018 года. 15:53.
4-й этаж, детский парк «Альпы», зона лабиринта.
Надя ползёт по тоннелю, светящемуся мягкими, будто сахарными, цветами – розовым, бирюзовым, лимонным. Пластиковые панели чуть вибрируют под её локтями, и каждый раз она хихикает: