Хроники расколотого эфира

Книга Первая: ЦЕНА ПАМЯТИ

ГЛАВА 1

Рынок пустых глаз

В Секторе-7 никогда не наступала истинная тишина. Даже глубокой ночью, когда газовые фонари прикручивали до тусклого оранжевого тления, а патрули Чистильщиков уходили на пересменку, остров продолжал жить своей тяжелой, механической жизнью. Он стонал, как раненое животное. Сквозь тонкие дощатые стены лавки Кай слышал этот стон: скрежет гигантских шестерен, удерживающих гравитационные стабилизаторы, шипение пара в магистральных трубах, проложенных прямо под мостовой, и далекий, ритмичный гул заводских молотов, которые не останавливались ни на секунду.

Кай сидел за своим столом, уронив голову на руки. Его пальцы, длинные и тонкие, с въевшейся под ногти чернильной синевой, массировали виски. Головная боль сегодня была не просто фоновым шумом, к которому он привык за двадцать лет жизни. Сегодня она была живым существом, пульсирующим сгустком раскаленного свинца прямо за левым глазом. Это была цена. Всегда была цена.

В мире Аэтерии память была валютой. Люди продавали её, чтобы выжить, маги покупали её, чтобы властвовать. Но для Кая память была проклятием. Его мозг, результат генетической мутации, известной как «Синдром Эйдетика», отказывался забывать. Он помнил всё. Абсолютно всё.

Он помнил вкус молока, которое пил в три года. Помнил узор трещин на потолке в приюте, где его били за то, что он был слишком умным. Помнил каждую прочитанную строчку, каждое увиденное лицо, каждый оттенок заката за последние семь тысяч триста четыре дня. Его разум был библиотекой, в которой никогда не гасили свет и никогда не закрывали двери. И иногда, как сегодня, полки в этой библиотеке начинали рушиться под собственным весом.

Кай поднял голову и обвел взглядом свою лавку. «Архив Забытых Вещей» – так гласила вывеска над дверью, краска на которой облупилась еще до его рождения. Лавка была крошечной, прилепившейся к внешнему ободу торгового яруса, как ласточкино гнездо к скале. Если приложить ухо к задней стене, можно было услышать свист ветра из Бездны – километровой пустоты под островом.

Помещение было забито вещами. Стеллажи, сколоченные из гнилого дерева, уходили под самый потолок, прогибаясь под тяжестью хлама. Но для Кая это был не хлам. Каждая вещь здесь имела историю, которую он помнил.

Вон те бронзовые часы без стрелок принес старый часовщик за неделю до того, как продал память о своих руках, чтобы оплатить долги сына. Фарфоровая кукла с треснувшим лицом принадлежала девочке, которая умерла от эфирной лихорадки; её мать продала куклу, потому что не могла вынести вида игрушки. Стопка писем, перевязанная розовой лентой – переписка двух влюбленных, которые продали воспоминания друг о друге, чтобы купить билеты на разные острова и начать новую жизнь. Кай был хранителем кладбища смыслов.

Он взял перо, макнул его в чернильницу и попытался сосредоточиться на учетной книге. Чернила пахли жженым сахаром и спиртом – дешевый сорт «Вечерняя тень», который разводили в подвалах Нижнего Рынка. «12 октября. Приход: 0. Расход: 3 соляра (масло для лампы). Остаток: критический».

В животе заурчало. Кай не ел с утра. Он мог бы продать серебряный портсигар, лежащий на полке, и купить себе горячий ужин в таверне «Ржавый Якорь». Но он не мог. Этот портсигар хранил память о чести офицера, который застрелился, но не сдал своих солдат. Продать его значило предать этого человека.

– Идиот, – прошептал Кай сам себе. – Святой идиот на горе мусора.

Дверной колокольчик звякнул – жалобно, надтреснуто, словно извиняясь за беспокойство. Звук был таким знакомым, что Кай даже не вздрогнул. Он ждал этого посетителя. Он слышал эти тяжелые, шаркающие шаги на железной лестнице еще три минуты назад. Шаги человека, который несет на плечах тяжесть, способную сломать хребет быку.

– Входите, мистер Грайс, – сказал Кай, не оборачиваясь. – Дверь не заперта. Только закройте её плотнее, задвижку заедает. Ветер с Бездны сегодня злой.

Дверь со скрипом отворилась, впуская внутрь клуб холодного, влажного пара и запах угольной пыли, который ничем нельзя было вывести. Томас Грайс заполнил собой все свободное пространство крошечной лавки. Это был гигант, человек-гора, чья кожа задубела от жара котельных, а руки напоминали корневища старых деревьев. Он работал в энергоблоке Сектора-7, кидая уголь в топки, которые питали магические щиты аристократов.

Обычно Грайс излучал спокойную, надежную силу. Но сегодня он казался меньше. Он сутулился, втягивая голову в плечи. В его огромных руках была скомкана грязная рабочая кепка, которую он терзал, как пойманного зверя.

Он остановился у порога, боясь пройти дальше и задеть что-нибудь своими широкими плечами. Его взгляд метался по комнате, цепляясь за пыльные углы, за паутину под потолком, за носки своих ботинок – за что угодно, лишь бы не встречаться глазами с хозяином.

– Добрый вечер, Архивариус, – голос Грайса прозвучал глухо, с металлическим скрежетом, будто в его горле застряла угольная крошка. – Я… я пришел. Как мы и договаривались.

Кай медленно закрыл книгу. Кожаный переплет скрипнул в тишине. Он повернулся на стуле. Свет масляной лампы упал на лицо Грайса, высветив глубокие морщины, в которые въелась сажа, и красные, воспаленные от бессонницы глаза. Этот человек не спал несколько суток. Кай видел это. И он знал почему.

– Садитесь, Томас, – Кай указал на единственный стул для посетителей – жесткую деревянную табуретку, привинченную к полу болтами (предосторожность на случай гравитационных штормов). – Чаю? У меня осталась настойка из скального мха. Горькая, но успокаивает нервы лучше любого эликсира.

Грайс покачал головой. – Нет. Если я выпью, меня вывернет. У меня внутри все узлом завязано, парень.

Он тяжело опустился на стул. Дерево жалобно скрипнуло под его весом. – Вы принесли аппарат? – спросил он, глядя на пустой стол.

Кай кивнул. Он встал и подошел к сейфу в углу комнаты. Это был старый, до-раскольный сейф с механическим замком. Кай любил механизмы. Они были честными. Шестеренка не могла предать другую шестеренку. Он начал крутить диск. Влево до щелчка. Вправо на три деления. Снова влево. Кай помнил комбинацию не головой, а пальцами. Дверца открылась с тяжелым выдохом.

Из темноты сейфа Кай достал деревянный футляр, обитый бархатом, потертым от времени. Он поставил его на стол между собой и Грайсом. Это движение было похоже на начало дуэли. Или казни.

Кай открыл футляр. Внутри, на черном шелке, лежал Сифон. Это было пугающе красивое устройство. Маги Сектора-7 не умели делать такие вещи; это был артефакт Древних, найденный в руинах. Стеклянная трубка, закрученная в сложную спираль, напоминающую знак бесконечности. Стекло было настолько тонким, что казалось невидимым, если бы не тусклый блеск. Трубка была оплетена тончайшей медной и серебряной проволокой, образующей контуры для удержания энергии. На одном конце была игла для ввода, на другом – накопительная сфера.

Сифон тихо гудел. Это был звук на грани слышимости, комариный писк голода. Устройство чувствовало близость живого сознания и жаждало наполниться.

Грайс отшатнулся, увидев прибор. Его лицо посерело под слоем сажи. – Господи Иисусе… – прошептал он. – Он выглядит… живым.

– Это всего лишь инструмент, Томас, – солгал Кай. Он знал, что Сифон полуразумен, как и вся древняя магия. – Как лопата. Или гаечный ключ.

– Лопатой не вычерпывают душу, – горько усмехнулся Грайс, обнажив желтые зубы.

Кай сел обратно. Он сложил руки на столе, глядя на мужчину своими фиолетовыми глазами. – Вы можете уйти, – сказал он тихо. – Дверь за вашей спиной. Я не возьму неустойку.

Грайс издал звук, похожий на рыдание. – Уйти? Куда мне идти, Архивариус? Домой? Смотреть, как Тимми задыхается?

Мужчина наклонился вперед, и его голос перешел в яростный шепот. – Ты видел цены на уголь? Генераторы подняли тарифы на тридцать процентов. Тридцать! А моя зарплата осталась прежней. У Тимми эфирная пневмония. Врач говорит, нужна сыворотка из Верхнего Города. Один флакон стоит сорок соляров. Сорок! Я зарабатываю двадцать в неделю, если работаю в две смены и не ем. А мне нужно кормить еще Марту и старшую.

Грайс ударил кулаком по колену. – Я продал всё. Часы отца. Обручальное кольцо – жене сказал, что потерял в цеху, она плакала два дня. Мы едим крыс, Кай. Мы едим чертовых крыс по воскресеньям, называя это "кроликом". Мне нечего больше продать. Кроме того, что у меня в голове.

Кай слушал, и каждое слово падало в его память, как камень в воду. Он не забудет этого разговора. Он будет помнить отчаяние Грайса через десять лет так же ясно, как сейчас. – Мы договаривались на воспоминание категории "А", – сказал Кай, стараясь говорить профессионально. Эмоции мешали. Если он начнет жалеть каждого, он сойдет с ума. – "Ключевое позитивное событие. Высокий эмоциональный заряд". Вы выбрали день свадьбы.

Грайс кивнул. – Да. Это… это самое дорогое, что у меня есть. Самое чистое.

– Послушайте меня, Томас, – Кай подался вперед. – Я обязан предупредить вас. Протокол требует. Это не просто картинка, которую вы забудете. Это несущая конструкция вашей личности. Ваша любовь к жене держится на этом дне. Если мы вынем этот кирпич, стена может устоять, но она даст трещину. Вы будете помнить, что вы женаты. Но вы забудете, почему это важно. В моменты усталости, злости, бедности… у вас не будет этого теплого света внутри, к которому можно вернуться, чтобы согреться. Вы станете пустее.

Грайс закрыл лицо руками. Его плечи тряслись. – Я знаю! – прорычал он сквозь пальцы. – Ты думаешь, я не знаю? Я люблю её, Кай. Больше жизни люблю. Но если я не принесу эти деньги, Тимми умрет. Что мне выбрать? Память о любви или жизнь сына? Скажи мне! Ты умный, ты все помнишь. Скажи, что мне выбрать?

В комнате повисла тишина. Кай смотрел на дрожащего гиганта и чувствовал, как ненависть к Совету Эфира, к аристократам, к этому уродливому миру закипает в нем холодной яростью. Они поставили человека перед выбором, которого не должно существовать.

– У нас нет выбора, Томас, – сказал Кай. – Давайте сделаем это.

Кай открыл большую учетную книгу. Страницы были плотными, желтоватыми, пахнущими пылью веков. Он нашел нужную строку: "Заказ № 4092. Клиент: Томас Грайс. Тип извлечения: Полное. Категория: Эмоциональное ядро". Он обмакнул перо в чернильницу. – Мне нужно, чтобы вы описали этот день, – сказал Кай. – Сифон должен настроиться на частоту вашего воспоминания. Начните с самого начала. С утра. Какая была погода?

Грайс опустил руки. Он глубоко вздохнул, пытаясь унять дрожь. Его взгляд расфокусировался, устремившись куда-то сквозь стену лавки, сквозь годы и слои копоти. – Погода… – он нахмурился, вспоминая. – Было солнечно. Не так, как сейчас, когда солнце похоже на грязную монету сквозь дым заводских труб. Тогда небо было голубым. Ярким. Это было десять лет назад, до того, как построили Второй Литейный.

Его голос стал тише, мягче. Грубые нотки исчезли. – Я проснулся на рассвете. Я даже не мог спать от волнения. Я занял повозку у дяди Берни, отмыл её до блеска. Лошадь украсил лентами. Марта… она жила в соседнем квартале. Я поехал за ней.

Кай быстро записывал. Перо скрипело, фиксируя ключевые слова-якоря: *солнце, повозка, ленты, Марта*. Но он не просто писал. Его эйдетическая память работала как губка. Он впитывал интонацию Грайса, микровыражения его лица, блеск в его глазах. Он чувствовал отголоски чужих эмоций.

– Она вышла на крыльцо… – Грайс улыбнулся. Это была слабая, призрачная улыбка, но она преобразила его изможденное лицо. – Она сшила платье сама. Из старых кружевных занавесок и белой простыни. Но, видит Бог, для меня она выглядела как королева Верхнего Города. Лучше королевы. Она светилась.

Мужчина замолчал, глотая ком в горле. – Мы поехали к старой часовне Святого Эфира. Она тогда еще работала, до того как её переделали под склад. Витражи были целы. Свет падал внутрь разноцветными пятнами – красными, синими, золотыми. Пахло воском и лилиями. Я купил лилии на последние деньги.

– Что вы чувствовали? – тихо спросил Кай. Это был самый важный вопрос. Сифон питался эмоциями.

Грайс посмотрел на свои руки. – Я чувствовал… страх. Что я её недостоин. Что я простой кочегар, а она ангел. Но потом она взяла меня за руку. Её ладонь была такой маленькой в моей, такой теплой. Она сжала мои пальцы и посмотрела мне в глаза. И страх ушел. Осталось только… обещание. Я понял, что ради неё я сверну горы. Что пока мы вместе, никакая беда нас не сломит. Я был бессмертным в тот момент, Кай. Я был богом.

По щеке гиганта скатилась слеза. Она прочертила светлую дорожку в угольной пыли на его лице и упала на стол. – Достаточно, – прошептал Кай. Он чувствовал, как воздух в комнате сгустился. Сифон начал вибрировать, резонируя с эмоциями Грайса.

Кай отложил перо. Он взял стеклянный прибор. – Не двигайтесь, Томас. Сейчас будет больно. Как укус осы, только внутри головы. А потом придет холод.

Он поднес тонкую серебряную иглу к правому виску Грайса. Там, под тонкой кожей, билась жилка. Грайс зажмурился. – Делай, – выдохнул он.

Кай нажал на спуск. Игла вошла. Раздался звук, похожий на хруст сухого льда. Грайс дернулся, его спина выгнулась дугой, пальцы впились в край стола так, что дерево затрещало. Из его горла вырвался сдавленный стон.

Магия начала действовать. Медная оплетка Сифона вспыхнула голубым светом. Внутри трубки закружился вихрь. Кай видел, как из виска мужчины вытягивается сама суть воспоминания. Это выглядело как жидкое серебро, смешанное с золотом. Субстанция текла по трубке, густая, сияющая, живая. Это была не просто информация. Это была любовь. Чистая, концентрированная любовь, дистиллированная в материю.

Процесс длился минуту, но она показалась вечностью. Грайс бледнел на глазах. Жизнь словно уходила из его лица, оставляя серую маску. Свет в его глазах (он открыл их в какой-то момент, они стали полностью белыми) угасал.

Наконец, последняя капля серебра упала в накопительную сферу Сифона. Устройство издало мелодичный звон и погасло. Кай аккуратно извлек иглу. На виске Грайса осталась лишь крошечная красная точка, которая затянулась на глазах.

Грайс обмяк, уронив голову на грудь. Он дышал тяжело, хрипло. Тишина вернулась в лавку. Только теперь она была другой. Пустой. Стерильной.

– Томас? – позвал Кай, запечатывая Сифон воском с печатью Совета.

Мужчина медленно поднял голову. Кай вздрогнул. Он видел это сотни раз, но привыкнуть было невозможно. Глаза Грайса были пустыми. Не слепыми, нет. Они видели стол, лампу, Кая. Но в них не было глубины. Не было той искры, которая горела там минуту назад, когда он говорил о жене.

Следы слез еще были на его щеках, но Грайс вытер их рукавом с раздражением, как будто это была просто грязь. Он посмотрел на Сифон, в котором плавало его самое дорогое воспоминание, с полным безразличием.

– Всё? – спросил он. Его голос стал плоским, лишенным интонаций.

– Всё, – ответил Кай. Он чувствовал тошноту. – Пятьдесят соляров. Как договаривались.

Он положил тяжелый мешочек с монетами на стол. Грайс взял деньги. Он не стал пересчитывать. Просто сунул их в карман куртки. – Пойду я. Жене нужно лекарство.

Он сказал "жене" так, как говорят "соседке". Сухой факт. Обязанность. Грайс встал. Он больше не сутулился, не казался раздавленным горем. Он был просто уставшим рабочим, выполнившим тяжелую смену. Трагедия исчезла, потому что исчезла память о том, что он потерял.

Он вышел за дверь. Колокольчик звякнул. Кай остался один.

Он сидел в полумраке, держа в руках теплый Сифон. Стекло пульсировало в такт его сердцу. По закону он должен был положить этот сосуд в специальный контейнер для отправки в Верхний Город. Там какой-нибудь аристократ купит его, чтобы испытать чужую любовь, как наркотик, или использует энергию для фейерверка на балу.

– Нет, – прошептал Кай.

Он не мог этого сделать. Не с этим воспоминанием. Оно было слишком чистым. Слишком важным. Кай знал, что рискует жизнью. Хранение "сырой" памяти было преступлением высшей категории. Но его дар… его проклятие… оно требовало.

Кай закрыл глаза и крепко сжал Сифон обеими руками. Он не открывал его, но для эйдетика контакт с эфирным сосудом позволял "считать" эхо.

Мир вокруг него исчез. Лавка растворилась. Вместо запаха пыли и озона он почувствовал запах лилий и воска. Кай открыл глаза (в своем сознании) и увидел солнечный свет. Яркий, ослепительный, теплый. Он стоял в часовне. Он был Грайсом. Он чувствовал грубую ткань праздничного костюма на плечах. Чувствовал, как потеют ладони от волнения.

А потом он увидел её. Марта. Она шла к алтарю. Солнечные лучи, проходя через витраж, окрашивали её белое платье в цвета радуги. Она улыбалась. И эта улыбка была предназначена ему. Только ему. Волна нежности накрыла Кая с головой. Это было чувство абсолютной защищенности. Чувство дома. Чувство, что ты нужен.

Кай никогда не любил. Он вырос в приюте, где любовь была слабостью. Но сейчас он любил эту женщину, которую никогда не видел, так сильно, что сердце готово было разорваться.

"Я буду с тобой, Томас. В радости и в горе. В богатстве и в бедности". Он слышал её голос. Слышал стук её сердца.

– Аааа! – Кай закричал в реальности, выпадая из транса. Он согнулся пополам, ударившись лбом о стол. Сифон покатился по дереву. Кровь хлынула из носа Кая, заливая рубашку. Голова раскалывалась. Его мозг скопировал чужую память, записал её поверх его собственной нейронной сети.

Он тяжело дышал, хватая ртом воздух. – Я помню, – прошептал он, вытирая лицо дрожащей рукой. – Я помню, Томас. Я буду помнить за тебя.

Он спрятал Сифон в потайной ящик под половицей. Именно в этот момент тишину разорвал гул. Но это был не гул завода. Это был звук, от которого задрожали зубы. Земля под ногами качнулась.

Кай схватился за край стола, чтобы не упасть. Чашка с остывшим чаем поползла к краю, опрокинулась и разбилась вдребезги. Осколки разлетелись по полу, сверкая в свете лампы, как маленькие звезды. Дрожь земли нарастала. Это не было похоже на обычную турбулентность, когда остров попадал в воздушную яму. Это было ощущение, будто гигантская рука схватила Сектор-7 за основание и попыталась вырвать его из неба.

Снаружи раздался звук, похожий на удар грома, но более низкий, утробный. Звук ломающегося пространства. Кай бросился к круглому окну-иллюминатору. Стекло было покрыто слоем копоти и конденсата. Он яростно протер его рукавом, вглядываясь в сумерки.

Снаружи, под ржавым металлическим брюхом Сектора-7, расстилалась привычная бездна. Облака, подсвеченные снизу огнями шахтерских поселков, плыли ленивыми реками. Обычно, если посмотреть на восток, там всегда виднелся силуэт соседнего острова – Маяка Надежды. Это был небольшой аграрный остров, известный своими садами и рынком тканей. Его золотой шпиль всегда служил ориентиром для пилотов.

Кай посмотрел на восток. И замер. Там не было шпиля. Там не было садов. Там вообще ничего не было.

Вместо острова в небе висело… Ничто. Это не была чернота ночи. Это не был туман. Это было серое, рябящее пятно, похожее на помехи на старом экране. Края реальности вокруг этого пятна дрожали, пикселизировались, распадаясь на геометрические фигуры. Будто кто-то вырезал кусок картины ножницами, оставив дыру, сквозь которую просвечивала изнанка вселенной.

– Нет… – выдохнул Кай, и его дыхание затуманило стекло. – Этого не может быть.

Он помнил карту наизусть. Маяк Надежды был там еще утром. Он видел отблески солнца на его куполе, когда открывал ставни. Там жили люди. Тысяча человек. Старый рыбак Томас, который продавал копченую рыбу. Женщина с попугаем. Дети, играющие в мяч.

Все они исчезли. Растворились. Были стерты.

Но ужас ситуации был не только в исчезновении. Кай перевел взгляд вниз, на улицу под своим окном. Жизнь в Секторе-7 продолжалась. Торговцы внизу кричали, расхваливая свой товар. Паровые трамваи звенели на поворотах. Патрульные лениво курили на углу. Никто не смотрел на восток. Никто не кричал. Никто не указывал пальцем на дыру в небе.

– Вы что, слепые?! – закричал Кай, ударив кулаком по стеклу. – Посмотрите туда! Остров исчез!

Но они не были слепыми. Они были *отредактированы*.

Кай почувствовал, как холодный пот течет по спине. Он понял, что произошло. Система сработала мгновенно. В ту же секунду, как Маяк Надежды был уничтожен, глобальное ментальное поле Совета Эфира переписало память всех жителей соседних секторов. Для них Маяка Надежды никогда не существовало. Никто не помнил рыбака. Никто не помнил яблок. В их головах карта мира просто сдвинулась, заполнив пробел ложной пустотой.

Только Кай помнил. Его мозг, его проклятый эйдетический мозг, не поддавался перезаписи. Он видел дыру там, где остальные видели небо.

– Тишина, – произнес он слово, которое в приюте шептали только под одеялом. Древняя легенда. Монстр, который ест мир. – Она здесь. Она реальна.

Кай отшатнулся от окна. Ему вдруг стало трудно дышать. Стены лавки, казалось, сжимались. Он был единственным свидетелем преступления космического масштаба. И он знал, что делают со свидетелями.

В дверь лавки постучали. Кай вздрогнул, как от удара кнутом. Он замер, прислушиваясь. Стук повторился. Это был не стук клиента – робкий и просящий. И не стук кредитора – настойчивый и злой. Это был тяжелый, глухой удар. Так стучат прикладом штурмовой винтовки, обшитым железом. Властный. Окончательный. Звук приговора.

– Открывай, Аномалия-Ноль, – голос за дверью звучал механически, искаженный вокодером маски. – Мы знаем, что ты там. И мы знаем, что ты видишь.

Сердце Кая забилось где-то в горле. Чистильщики. Инквизиция Совета. Они пришли не завтра. Они пришли сразу. Система заметила сбой в матрице памяти – его, Кая.

Он метнулся к столу. Его руки дрожали, но действовали быстро. Он схватил со стола нож для бумаги. Смешное оружие против боевых магов, но лучше, чем ничего. Затем он вспомнил про Сифон Грайса, спрятанный под половицей. Нет, доставать некогда. В кармане плаща лежал другой Сифон – старый, наполовину разряженный, с памятью о каком-то детском страхе темноты, который он купил за гроши у мальчишки-беспризорника неделю назад.

Дверь содрогнулась от удара. Дерево затрещало. Петли начали выгибаться внутрь. Кай попятился к окну. Третий этаж. Внизу – мостовая, забитая людьми и механизмами. Если прыгнуть неудачно, он сломает ноги. Если останется – ему сотрут личность. Превратят в овощ.

– Именем Совета! – прогремел голос.

Дверь взорвалась внутрь, разлетаясь щепками. В клубах пыли и света в проеме возникли две фигуры в серых плащах и белых фарфоровых масках без глаз.

Кай не стал ждать приглашения. Он развернулся, закрыл лицо руками и выпрыгнул в окно, прямо в холодный, пахнущий гарью воздух Сектора-7.

ГЛАВА 2

Бег по лезвию облаков

Воздух ударил в лицо с силой бетонной плиты. Кай падал. Мир вокруг него превратился в размытое пятно из ржавого металла, пара и далеких огней. Ветер свистел в ушах, заглушая крики толпы внизу.

Инстинкт самосохранения, отточенный годами жизни в трущобах, сработал быстрее, чем паникующая мысль. Он падал с третьего яруса на второй – перепад высоты около шести метров. Для аристократа из Верхнего Города это была бы смерть. Для крысы из "Корней" – просто неудачный вторник.

Он сгруппировался, прижав колени к груди. Удар. Кай приземлился на гофрированную крышу склада текстиля. Жесть под ногами прогнулась и загрохотала, как выстрел пушки. Боль прострелила лодыжки, отдавшись горячей вспышкой в позвоночнике. Кай перекатился через плечо, гася инерцию, проехался спиной по ржавому металлу, разодрав плащ, и тут же вскочил на ноги.

Он не позволил себе даже секунды, чтобы проверить, целы ли кости. Сверху, из разбитого окна его лавки, вырвался луч фиолетового света. Он был беззвучным, но от него волосы на руках встали дыбом. Луч ударил в то место, где Кай лежал мгновение назад. Жесть крыши не расплавилась. Она просто… исчезла. Круглый кусок металла диаметром в метр испарился, оставив идеально ровную дыру, сквозь которую было видно содержимое склада – тюки с дешевым хлопком. Края дыры не дымились. Они были холодными.

– Аннигиляция, – выдохнул Кай, и холод ужаса сковал внутренности. Чистильщики не использовали оглушающие заклинания. Они не хотели его допрашивать. Они пришли стереть ошибку. Полностью. Удалить файл.

– Да пошли вы! – прорычал он.

Он побежал. Крыша склада была скользкой от конденсата и масла. Кай бежал, балансируя на стыках листов, перепрыгивая через вентиляционные короба, из которых вырывались струи горячего пара. Сзади послышался глухой, тяжелый удар – Чистильщики спрыгнули следом. Они не перекатывались при приземлении. Их сапоги, подбитые антигравитационными пластинами, погасили удар. Они приземлились мягко, как кошки, и тут же двинулись в погоню.