Многоточие росы. Серия «Трианон-мозаика»
- -
- 100%
- +
– Профессору нашему, доброму старичку, не надо бы об этом знать, ву компренэ? Могу я взять с вас слово, что это приключение между нами останется? И честь дамы, так сказать…
– Уверяю, у вас нет причин для беспокойства. Вы едете в Москву? – сухо ответив, постарался я уйти от малоприятной темы.
– Да, и вынужден буду поторопиться. Мой поезд через двадцать минут, а ваш, на Петербург, позже, до него больше часа. Поэтому позвольте откланяться, – он прикоснулся к полям аккуратной светло-серой шляпы и ускорил шаг. Через пару минут его не стало видно в дымке молодой зелени.
Я остановился посреди сырой тропки, замерев, словно прислушиваясь к птичьему гомону, звеневшему на все лады. Потом повернулся и пошел обратно, все ускоряясь. Было удивительное состояние полной тишины в голове, доселе никогда не испытанное. Вернулся к гостинице я еще быстрее, чем мы с моим попутчиком от нее удалились. Тропка шла под уклон, и с нее казалось, будто вытянутое здание бывшего постоялого двора, а ныне номеров «Версаль», накрытое крашеной железной кровлей, придавлено подступающим лесистым холмом. Балкон был всего один, с приоткрытой дверью, в просвете которой лениво колыхалась белая кисейная занавеска.
Распутная гостиница спала после ночных утех, больше никто из постояльцев не торопился на утренние поезда. По-прежнему ни о чем не думая, я шагнул через невысокие перильца балкона и оказался в просторном номере, обставленном с претензией на роскошь. Госпожа Хвалынова в белом утреннем капоте рассматривала свое отражение у столика с зеркалом и резко обернулась, смахнув что-то в выдвижной ящичек. Она узнала меня. На лице у неё тревога сменилась выражением насмешливого торжества.
Она не удивилась, когда я шагнул к ней, не испугалась, даже когда я сомкнул ладони на ее полной белой шее. И эта готовность ко всему словно взорвала последние препоны, если таковые еще оставались. Темная, яростная сила заставила меня сжать пальцы. Тело ее обмякло, она без чувств опрокинулась на пол, бессильно раскинув ноги. Ее неестественно белые колени отсвечивали перламутром на малиновом бобрике, покрывавшем пол. Это нестерпимое сочетание белого и красного заставило меня прикрыть глаза. Дальше я действовал наощупь, но зверь, сидящий во мне, руководил моими движениями сноровисто и настойчиво. Пустота в голове длилась недолго, скоро ее перекрыло такое острое чувство, что все мое тело свело судорогой. Я с трудом открыл глаза, и увидел, что женщина пришла в себя и силится выдавить какие-то звуки из приоткрытого рта. Я снова нашел ее шею и не отпускал, отвернувшись, пока не услышал утробный хрип.
Я поднялся, шатаясь, кое-как оправил на себе одежду. Уже через полминуты я перешагнул ее тело; ведомый внутренним зверем, дернул на себя выдвижной ящик подзеркального столика. Там лежал вышитый атласный мешочек и серебряная сумочка на ажурной цепи, из нутра которой выглядывала пачка банковских билетов. Когда я торопливо рассовывал найденное по карманам, из жилетного кармашка выпал алый лоскуток. Я подхватил его на лету и, наклонившись, продел обрывок между пальцами лежащей женщины.
Снова перешагнув через низкие перила балкона, я пошел прочь незнакомой, пружинистой походкой. Тело мое словно изменилось, распрямившись, как будто порвались невидимые путы, доселе заставлявшие меня горбиться и сгибать колени. Так хорошо я не чувствовал себя никогда.
Рассказывать дальше в подробностях у меня нет охоты. Несколько минут хода по сырой тропке, потом станция, недлинное ожидание, дорога в Петербург… Все сошло на удивление легко и гладко. Странно, но я совсем не волновался о том, что меня могут искать и даже найти. Зверь, сидящий во мне, обладал сверхъестественным чутьем и подсказывал, что тревожиться не о чем. Так впоследствии и оказалось.
Из писем профессора Кисловского, описывавшего местные новости, я узнал, что проводилось следствие, что попал под подозрение, но вскоре был отпущен на волю Виктор Герасимович Суханов. У него по счастью оказалось алиби: сразу после нашего ухода госпожа Хвалынова вызвала звонком горничную и велела через полчаса подать ей кофе. Впоследствии эта же горничная тело и обнаружила. И дежурный, и горемычный Виктор Герасимович сообщили следствию, что возле гостиницы шатался беглый цыган. На него преступление и списали. Хориста Яшку так и не нашли: отечество наше велико, а бродячего цыгана поймать не легче, нежели ветер в поле…
Денег в серебряной сумочке оказалось немало: три с половиной тысячи рублей, да еще всяческие побрякушки, которые я впоследствии, соблюдая осторожность, постепенно продал поштучно в разные скупки. Эти средства дали мне возможность создать семье вполне сносные условия, уберечь жену и вскоре родившегося сына от унизительных тягот открытой нужды. Жене я объяснил неожиданный достаток протекцией профессора Кисловского, и она не раз порывалась написать ему письмо с благодарностью. К сожалению (или к счастью) Николая Трофимовича вскоре постиг удар, а за ним и другой, о чем я узнал от того самого редактора, с которым меня свел мой учитель. Глыбообразная Пашенька не сподобилась оповестить знакомых о кончине профессора, хотя, как говорят, унаследовала все его имущество.
Бог с нею; она не лучшая представительница рода человеческого, тем более женской его половины. А с этой частью населения земного шара у меня с тех самых пор отношения натянутые. Нет, я не испытываю не малейших угрызений совести, но моя жизнь поделилась на «до» и «после». Учебу я закончил, хотя занятия наукой совершенно мне опротивели, увлечение новинками прогресса сошло на нет, а вера в человечество пошатнулась. До чего же все хрупко, стремительно и ненадежно… Как легко оказалось прервать чужую жизнь, как вслед этому событию неповоротливо вертелась машина хваленого человеческого правосудия. Право, будь я прежним человеком, то, пожалуй, мог бы и позлорадствовать – вот, глядите, как я сам, по собственной воле, претворил такое, от чего стал на много ступеней выше остальной серой массы. Я сам и судья, и палач, а жертва моя далеко не рядовая личность – эта дама заставила волноваться, злословить, завидовать, заниматься пересудами целый город. Мне ее не жаль; маленькая провинциальная Мессалина переоценивала свои прелести и степень их влияния на мужской пол. Нет, время женской власти ушло, наступающий век принесет новые взгляды на возможности человеческих существ. Пожалуй, стоит почитать нового философа, мессию грядущего XX века, о котором сейчас столько говорят. Возможно, у Фридриха Ницше я найду и оправдание себе, и силы жить дальше».
2009 год, приморский поселок
– Заставила ты меня сегодня побегать, подружка! Что ж вы так затянули, я уж и не надеялась, что прилетите… Димка твой не смог вырваться?
– Обещал, как только получится, наверное, дня через три-четыре… Привет, дорогая! Роскошно выглядишь, – перекрикивая объявления, обменивались поцелуями в зоне прилета аэропорта Адлера две дамы: одна крупная, рослая, ярко одетая и смело подкрашенная, другая – небольшого роста, тонкая, с короткими темными волосами.
– Слушай, Ника, как тебе удается? Ну, вот так вот… наверное, гардероб никогда не меняешь, все та же стройняшка, как в универе… А меня несет во все стороны! Еще лет десять, и до центнера доберусь, – не без кокетства обрисовала руками контуры своей фигуры встречающая.
– Танюша, у тебя каждый килограмм… один лучше другого, – обняла подругу Ника. – Сколько мы не виделись?
– У тебя еще багаж есть? Тогда пошли, – перехватила Татьяна ручку маленького чемодана и покатила по гладкому полу. – Моему старшему шесть было, это сколько уже? Ничего себе! – она даже остановилась, не обращая внимания на то, что на них натыкаются другие пассажиры рейса «Санкт-Петербург – Адлер». – Вот так вот время бежит себе, бежит, и бах – сорокет!
Она покатила чемодан дальше, успевая одновременно покачивать головой и смотреть по сторонам, с привычным удовольствием притягивая к себе общее внимание.
– Ника, ты чего волосы не отрастишь? У тебя хорошие… И стрижка почти та же, что в универе… Чего рукой машешь? Мы, дамы солидных годов, должны себя нести высоко, когда всякая рыбья молодь бессовестно на пятки наступает. Нет, какая ты умница, что все-таки прилетела! – без всякого перехода провозгласила Татьяна и спросила, уже выходя на площадь перед аэровокзалом:
– Ты по поводу транспорта без комплексов? Или вы в северных столицах только на крутых тачках раскатываете? Тогда пошли.
Подруги оказались на стоянке, под непривычно жарким солнцем, и Татьяна подвела гостью к небольшому белому фургону «Фольксваген». Из него вышел молодой парень, сдержанно поздоровался, взял багаж Ники и понес его к задним дверям фургона.
– Здесь впереди два пассажирских места… – пояснила Нике Татьяна, помогая забраться внутрь. – Если бы муж твой прилетел, поехал бы в обнимку с ящиками и коробками… Нет, ты в середине садись, а то Артемка скорости переключает и краснеет, когда меня по коленке задевает. Тебя не зацепит, ты места мало занимаешь, – засмеялась она. – Не подумай чего, Артем у меня первый сезон работает, не парень – золото, он и поваром, и с закупками, и так помогает… Обязательно на следующий год его приглашу… Ты чего задержался? – поинтересовалась Татьяна у водителя, когда он занял свое место.
– Коробки с фруктами переставил, на всякий случай, чтобы не помялись. Вам не кажется, Татьяна Евгеньевна, что безалкогольного мало? Двадцать четыре человека… – Артем выруливал в потоке, быстро поворачивая коротко стриженную светловолосую голову в разные стороны и поглядывая в зеркало заднего вида.
– Главное, чтобы с алкогольными напитками все в порядке было! – весело ответила Татьяна, обнимая за плечи Нику:
– Нет, как я рада, что ты все-таки… Вот только… Понимаешь, я всех гостей пригласила к себе. У меня теперича не то, что давеча! – засмеялась Татьяна, проводя рукой по волосам, уложенным в салоне. – У меня самый крупный отель в поселке, и предела совершенству нет. Вот с Артемкой на будущий год думаем шведский стол наладить, а не просто завтраки-ужины по требованию… Иначе Турция с Египтом всех постояльцев переманят. Но себе тоже надо праздники устраивать, сорок лет – бабий век, как-никак… Дай, думаю, приглашу народу побольше. И, главное, своих, питерских! Сколько здесь живу, с местными общаюсь больше по делу. Так я и осталась для них приезжей. А как с мужем расплевалась, и он свалил отсюда, так и вовсе. Не могут мне простить, судачат, будто я его как липку ободрала и выгнала. Ага, как же! Не то что алиментов с него не требовала, а почти десять лет отступное выплачивала за гостиницу. Ну, ты знаешь, как было…
Ника знала, что Татьяна, не ужившись с мужем, из-за которого едва не бросила университет, перебралась из Петербурга на черноморское побережье. Она с азартом и рвением занималась небольшой частной гостиницей, доставшейся от родителей мужа. Первоначальное здание было перестроено и расширено, насколько позволяли размеры участка земли. Все этапы гостиничного прогресса Татьяна выкладывала на своей страничке во «ВКонтакте», где фото здания и внутреннего декора появлялись чаще, чем ее собственные.
– Не много ли народу наприглашала? – спросила Ника, глядя по сторонам в ожидании того сладкого и всегда щемящего впечатления, когда впервые за поездку глазам открывается полоска морского берега. – А как же бизнес, сезон ведь не закончился?
– Ну да, бархатный… – согласилась Татьяна. – Но уже сентябрь к концу, народу меньше, и вообще… Подумаешь, дня три без прибыли побуду. Себя тоже нельзя забывать, иначе зачем жить, верно? – толкнула она в бок Нику. – Тебя вот, самую близкую мою подружку, разместить мне некуда. Если бы знала, что твой благоверный не прилетит, с собой бы уложила, и все дела. Но ты не беспокойся, мы сейчас прямиком заедем по соседству, я там договорилась. Слушай, если не понравится, может, все-таки ко мне?
«Фольксваген» подрулил к зданию гостиничного вида и молчавший всю дорогу Артем направился к задним дверям фургона. Ника вышла из машины вслед за Татьяной и осмотрелась. Два ряда одинаковых окон смотрели на маленький дворик с пожелтевшим газоном и одним-единственным деревом, довольно корявым, выглядевшим очень старым. На ступенях, ведущих к входной двери, стояли, обернувшись к приехавшим, парень и девушка.
– Проходи туда, Ника… – направила ее Татьяна – Привет, Леша! – поздоровалась она с парнем. Девушку она оставила без приветствия, но и та не удостоила вниманием проходивших мимо женщин.
Ника, напротив, засмотрелась на нее. Девушка вся была словно налита юной свежей плотью, невысокая, с длинными, ниже пояса, каштановыми волосами. Джинсовые шорты на девушке были так коротко обрезаны, что белая подкладка карманов торчала наружу, еще сильнее привлекая взгляды к ее блестящим, гладким, даже на вид тугим бедрам. Белая футболка, изрезанная вдоль и поперек на полоски и кожаные сапожки, похожие на ковбойские, довершали ее наряд.
– Видела? – шепнула на ухо Нике Татьяна, когда они уже вошли и остановились в начале длинного коридора с вереницей одинаковых дверей по обе стороны. – Шалава местная… Все мозги вынесла бедному Лешке… Который год подряд сваливает с каким-нибудь денежным мужичком, то в Нижневартовск, то в Ханты-Мансийск… Только долго там не задерживается. Пару месяцев, и домой, обратно. Всё олигарха ищет, но пока работягами пробавляется, – с некоторым злорадством заметила Татьяна. – Переходящий приз для самого щедрого отдыхающего… Лешку жалко; у них еще со школы вроде как любовь, а она вот так… вернется, других его девчонок отгонит, и все по новой…
Татьяна замолкла, заметив, что к ним из глубины коридора приближается женщина в рабочем халате и толстых резиновых перчатках.
– Привет, Надя! – громко поздоровалась Татьяна. – Вот, привела, как договаривались. Зовут Вероника, из Петербурга. А это Надежда, хозяйка гостиницы, – пояснила она Нике.
– Вы одна? – удивилась хозяйка, вполне привлекательная женщина немного старше, чем студенческие подруги. Рядом с яркой Татьяной она смотрелась словно выгорела на солнце и вдобавок сильно полиняла от морской воды.
– Муж не смог вылететь вместе со мной, дела задержали. Но обещал быть дня через два, много три – пояснила Ника и повернулась к Татьяне. – Ты беги, у тебя же куча гостей. Скажи только, куда и когда приходить.
– Я хотела посмотреть, как ты устроишься… Ладно, правда, дел еще невпроворот… Дорогу найдешь? Мы с Надеждой на параллельных улицах, только сюда вход через переулок… короче, видишь вон ту красную крышу? На нее и иди, не заблудишься.
– А обратно на эту чинару ориентируйтесь, она тут одна такая, – подсказала Надежда, указав на старое дерево. – Идемте, номер вам покажу.
– Вещи твои вон там. Сказать Артему, чтобы занес? – заторопилась Татьяна.
– Не надо, Леша сделает, – хозяйка неопределенно кивнула в сторону парня, стоящего на ступенях. – Сын мой, студент… Помогает летом.
– Так я поехала… Не задерживайся, Никуся, немного отдохни и к нам. Чмоки! – Татьяна стремительно повернулась и пошла к фургону.
Белый «Фольксваген» скрылся за поворотом короткой улочки. Надежда покачала головой, глядя на сына и его девушку, невнимательно поинтересовалась:
– Как ваше отчество, я забыла?
– Вероника Андреевна, – терпеливо ответила Ника.
– Простите, у вас дети есть? – неожиданно спросила хозяйка.
– Сын, ему девять лет… – немного удивившись, сказала Ника.
– Хорошо, что еще маленький… – вздохнула Надежда. – Маленькие детки спать не дают, а от больших сам не уснешь… Так что я говорила? Это у нас считается люкс… – она сняла перчатки и отперла ближайшую к выходу дверь. – Вот так поднялись по ступенькам, и уже у себя. Остальные комнаты стоят запертые, мы решили их подновить, отремонтировать, значит. Вон там в конце коридора две душевые, но вам они не понадобятся, у вас своя ванная, потому что люкс, – невольно переходя на назидательный тон, сообщила Надежда. – Разве что стиральная машина, они тоже там…
– Нет, пожалуй, мне не придется ею пользоваться… – попыталась прервать ее Ника. – Вы мне комнату покажите, и все…
– В общем, вы поняли, что здесь, в главном корпусе, вы сейчас будете одна. Мы с семьей – муж мой и сын – вон там, в старом доме, – показала хозяйка куда-то через плечо. – Поэтому вот вам ключ и от этой двери, и от главной входной. Но ваш номер свежий, его в прошлом году заново отделывали, плитка новая, сантехника, ламинат. Вот только кондиционер старый убрали, а новый поставим вместе с другими. Сейчас уже не жарко, можно обойтись… – Надежда широко обвела рукой свои владения и, спохватившись, скороговоркой добавила, уже другим тоном:
– Мы сегодня с мужем тоже празднуем, знакомые на шашлыки пригласили, в соседний поселок, там и заночуем. Не побоитесь одна? Да что я говорю, вы же на юбилей идете, наверняка в «Морской дали» до утра гудеть будете, – у Татьяны все всегда с размахом! – не то с осуждением, не то с одобрением заметила хозяйка. – Да, утром у нас доставка, стройматериалы привезут, но вы не волнуйтесь, не побеспокоим, выгружать будем с того въезда, с улицы, вам и не видно будет, и не слышно. Устраивайтесь, я сейчас сына с вещами пришлю, хватит уже ему с этой…
Она вышла, не договорив, а Ника постояла, переваривая услышанное, и направилась к двери в глубине комнаты, за которой угадывалась ванная. Но туда не дошла: в номер без стука вошел сын хозяйки, хмуро, не глядя на Нику, занес чемодан, держа его на весу, и спросил:
– Куда поставить?
– А… Э… Вас как зовут? – задала ненужный вопрос Ника, торопливо размышляя, надо ли давать парню чаевые. В заграничных поездках она твердо усвоила, что совать мелочь владельцам небольших заведений, которые сами обслуживают посетителей, не принято. Но ведь он не владелец, а сын хозяев, работает не за плату, или все-таки ему платят? Пока она соображала, парень положил чемодан на мягкую скамью в ногах большой двуспальной кровати и отрывисто проговорил:
– Алекс. Так пойдет? – и резко повернувшись, вышел из номера.
Ника вздохнула и прогнала ненужные мысли. Она приняла душ, чувствуя себя не совсем ловко в непривычной, слишком просторной ванной с зеркалом во всю стену. Потом прилегла на огромной кровати, откинув половину вышитого покрывала, завернувшись в большой для нее белый махровый халат, который она достала из запечатанного пакета. Вопреки уверениям хозяйки, что ожидались двое постояльцев, халат был всего один.
Полчаса, которые Ника отвела себе на отдых, промелькнули незаметно. Присев к туалетному столику с зеркалом, она внимательнее обычного рассматривала свое отражение. Татьяна права: стрижка почти такая же, как в студенческие времена, короткие густые волосы открывают шею и маленькие уши с крохотными сережками. Ника пробовала отращивать волосы, но так и не смогла привыкнуть к щекочущему и греющему ощущению, которые давали длинные пряди. Несколькими движениями щеткой покончив с укладкой, она тщательнее обычного подкрасилась, слегка надушилась, достала из чемодана специально купленное дорогое белье и туфли на высоких каблуках. Платье для этого случая она покупать не стала, рассудив, что лучше всего обойтись уже не раз надетым, из мягкого серебристого трикотажа. Платье совершенно не мялось, с него мгновенно отстирывались любые пятна, а значит, подходило как нельзя лучше для такого случая, как сегодняшний. Кроме того, оно самым выгодным образом облегало ее небольшую фигурку, застегиваясь только на поясе двумя кнопками.
Оставалось решить еще одну задачу. Ника собиралась надеть колготки, поскольку ноги у нее, петербургской жительницы, не были приучены к обуви на босу ногу. Но даже в конце сентября здесь, на побережье, было непривычно тепло, нагретая за долгое лето каменистая земля постепенно отдавала летний жар. Похвалив себя за предусмотрительность, Ника завершила туалет, натянув тонкие чулки на ажурных кружевных резинках. Оставалось только положить в нарядную сумку нужные мелочи, и сборы можно было считать оконченными.
Она постояла, оглядываясь, на ступеньках у входной двери, и, пока запирала ее на ключ, решила, что к ориентиру в виде красной крыши ближе всего можно выйти мимо корпуса, где жили хозяева, через чугунные ворота. Проходя возле дома, выглядевшего старше, чем тот, в котором она разместилась, Ника услышала голоса. О чем говорили, было непонятно, но тон, определенно, звучал раздраженно.
Выйдя из ворот, Ника с досадой поняла, что с нарядом ошиблась: по узкой улочке разгуливал довольно сильный ветер, дующий с моря, которое серебрилось узкой линией в просветах между домами. От его ритмичных, как волны, порывов, полы длинного платья то взлетали вверх, то распахивались в стороны, открывая до пояса все, что было ниже. Ника торопливо повесила сумочку на плечо, одной рукой придерживая вырез на груди, а другой кое-как пытаясь прикрыть ноги. Прежде ей приходилось бывать в этом платье только в помещении, и к такой неприятности Ника оказалась не готова. Успокаивало лишь то, что в наступающих ранних сумерках ей не встретилось ни души.
– Наконец-то! – Татьяна в умопомрачительном платье и с бокалом вина в руке спустилась к ней со ступеней, ведущих на террасу, где были накрыты столы. – Пришлось начинать без тебя, народ принялся праздновать, еще когда я за тобой в аэропорт ездила. Давай сюда, мы уж по первой-второй-третьей пропустили, скоро горячее подавать будут. Садись здесь, извини, все места перепутали…
Татьяна, не досказав, испустила такой не то возглас, не то взвизг, что у Ники заложило в ушах. Грохотала музыка, гости (в большинстве гостьи) тоже перекрикивали друг друга, потом все толпой ринулись здороваться с Никой. Она едва успевала различать знакомые лица, с кем-то целовалась, с кем-то обнималась, беспричинно смеясь, отвечая на бестолковые вопросы и задавая их сама. Ее охватило сильно подзабытое чувство радостного волнения, словно щекочущего изнутри. Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем начала уставать от непривычного возбуждения.
Музыка стала тише, профессиональный ведущий, приглашенный Татьяной, тоже устроил себе передышку, объявив медленный танец. Ника с облегчением отошла к столу, но побыть в одиночестве ей не удалось.
– Хоть одна девушка не изменилась… Куда прежние газели с ланями подевались… Кругом одни коровы с лошадьми!
Едкое замечание исходило от мужичка, присевшего рядом.
Ника рассматривала его, силясь вспомнить хотя бы имя. Поредевшие волосы неопределенного цвета, бледный животик, который все время норовил прорваться между пуговиц слишком тесной рубашки, и припухшее лицо не оставляли сомнений: с алкоголем у него отношения налажены на постоянной основе.
– Не сердись! Понимаю, женская солидарность… Ну, коровушки с лошадушками – так устраивает?
Он игриво подмигнул, и, придвинувшись к самому уху Ники, зашептал:
– Обожаю эти ваши женские штучки!.. Вроде бы случайно – раз, и ножка в чулочке… Обалдеть! Кружавчики эти…
Ника ощутимо хлестнула его по руке, пытавшейся дотронуться до резинки чулка под некстати распахнувшимся платьем. Она молча попыталась подняться и уйти, попутно вспомнив, как зовут этого расшалившегося эстета. Женька Скворцов из параллельной группы, вот кто это. С его лицом не происходило того маленького чуда, которое случалось со всеми, с кем сегодня Ника встретилась после долгой разлуки. При первом взгляде все лица казались непохожими до неузнаваемости, но через минуту-другую они становились прежними. Все следы времени в виде морщин, полноты, изменившихся причесок и цвета волос словно растворялись, оставляя те черты, которые Ника знала много лет назад.
Никин шлепок, весьма увесистый, не возымел никакого действия, и неизвестно, что было бы дальше, если бы Татьяна невесть каким образом не разглядела непорядок в общей сутолоке. Она бросилась на помощь подруге, став между нею и сильно нетрезвым гостем. Тот приподнялся, пошатываясь, со стула, и насмешливо-презрительно процедил:
– Да, не та ты стала… Помнишь, на третьем курсе, в Таврическом саду, а? На скамейке-то, средь бела дня? Тогда ничего не стеснялась!
– Женя, ты отдохни немножко, хорошо? Проветриться бы тебе, – строго сказала Татьяна, обнимая Нику за плечи и отводя ее в сторону.
– Прости, Никусь… Сама не рада, что пригласила. Скворцов, Женька, помнишь его? Какой парень был! А теперь руины. Надо же, мы во «ВКонтакте» переписывались, и на фотках у него все в шоколаде. А приехал – сразу видно, какой тут шоколад… Слушай, я не помню, чтобы у тебя с ним чего было… На третьем курсе?
– Никогда у меня с ним ничего не было, – ответила Ника, нервно поправляя платье. – На третьем… я же замуж тогда собиралась, а вскоре мы поженились, с первым моим… Влюблена была по уши, какой мог быть Женька?
– Да-да, точно… А, поняла! Он тебя с Юлькой Смирновой спутал. А она приехать не смогла, у нее свекровь прооперировали, ухаживает… Ну, совсем плох Женька. Сбитый летчик! Сколько он мне крови уже попортил… Всем гадости говорит, постоянно поддатый ходит, а, главное, из себя мачо строит! Правду говорят, мачо от чмо только одной буквой отличается. Ну, не расстраивайся! Мы его сейчас спать затолкаем.