Твое имя

– Каждый рождается с добрым сердцем. Я ненавижу не своих врагов, а общество, которое сделало их такими.

После чего я произнесла:

– Мне нравится все плохое, что когда-либо случалось со мной.

Устав от разговоров, я села в кресло и принялась следить за перемещениями каждого гостя по комнате. Всем присутствующим было около тридцати, они заканчивали высшие учебные заведения в области гуманитарных или социальных наук и имели параллельные проекты в области искусства или политики. Они балансировали между непоколебимой силой своего профессионализма и несколькими тщетными способами эту силу отрицать. Эти люди нуждались в своих «правильных» развлечениях, которые как бы невзначай поддерживали их карьерный рост, – пока равновесие не нарушалось, к большому их тайному облегчению. Затем они немного падали духом, что, конечно, сопровождалось случайными удовольствиями.

По комнате перемещались все, кроме Мастерсона. Все постоянно подходили к нему. Он сидел на подоконнике справа от меня в дальнем конце комнаты, зажав сигарету двумя костлявыми пальцами, вытянув ноги и натянув мыски ступней на себя. Он терпеливо и подробно отвечал на стандартный вопрос одного из гостей, который, казалось, был встревожен этим незаслуженным проявлением интереса. Все в Мастерсоне было долгим, даже его мысли. Я украдкой наблюдала за ним через прямоугольное зеркало на стене слева от меня. Я надеялась, что все скоро уйдут. Больше всего мне нравилось лежать обнаженной и абсолютно неподвижной под ним в постели и смотреть ему в глаза без какого-либо выражения на лице. Я была счастлива в те моменты, потому что была никем, просто мерилом его веса.

Какая-то женщина уселась на подлокотник рядом, мешая моему чувственному созерцанию.

– Что ты делаешь? – спросила я по-немецки. На иностранном языке было легче проявлять агрессию.

– Я пишу диссертацию, – просто сообщила она. – Ты, должно быть, слышала поговорку «не ножа бойся, бойся языка». Что ж, в последние годы ее употребление исчезло из массовой литературы. Зато свое место заняло сравнение пера с пистолетом. Я думаю, это отражает растущее осознание того, что писательство убивает быстро и на большом расстоянии. Литература убивает не читателя, как можно было бы ожидать, а персонажей, которые ничем не отличаются от реальных людей. За каждым персонажем скрывается обычный человек, чья незыблемость нарушается в процессе литературного преображения. Каждая черная буква на белой странице – это пуля.

Она, должно быть, решила, что я хотела спросить: «Чем ты занимаешься?» Я была возмущена, потому что каждый в теории знал, кто из присутствующих чем занимался.

– Зачем ты изучаешь литературу, если ненавидишь ее? – спросила я раздраженно.

– Ненавижу? – Женщина повертела это слово во рту, как будто оно было камешком, который попался ей в тарелке с едой. – Кто говорит о ненависти? Нет, я не испытываю ненависти к литературе. – Потом она заявила, что я должна прочитать какого-то теоретика. – Будь уверена, ты никогда больше не посмотришь на книгу как раньше.

– Мне это не нужно, – дернула плечом я.

Женщина не ответила, посмотрела в другой конец комнаты. Мы с ней никогда бы не сошлись во взглядах. Так было с большинством людей.

– Откуда ты его знаешь? – спросила она, глядя на Мастерсона.

– Я его сестра.

– Странно, – неуверенно произнесла она, снова повернувшись ко мне. Я чувствовала, как ее глаза скользят по моему лицу. – Он никогда не упоминал, что у него есть сестра.

Примечания