Чудовище

Весь Тихий квартал знал этого дьявольского ломового извозчика, который приводил на улице народ в ужас своею руготнею и бешеным щелканьем бича.

Население большего дома, где он жил внизу, много способствовало созданию его скверной репутации. Этот гадкий человек ругался, как никто другой. А еще пишут в газетах, что полиция арестует людей за брань и ругань!

По словам некоторых соседей извозчик Пепе заслуживал ежедневно, чтобы ему отрезали язык или залили рот расплавленным свинцом, как в лучшие времена Святой Инквизиции. Ничего-то он не оставлял в покое, ни божественного, ни человеческого. Он выучил наизусть имена всех почтенных святых в календаре, исключительно ради удовольствия оскорблять их. Стоило ему только разозлиться на своих лошадей и занести хлыст, как ни один святой, как бы глубоко он ни сидел, притаившись, в одной из клеточек месяца, не избегал печальной участи и не подвергался профанации в самых грязных выражениях. Одним словом, это был один ужас! А хуже всего было то, что как только Пепе накидывался на своих упрямых животных, подгоняя их не столько хлыстом, сколько ругательствами, местные ребятишки подбегали немедленно и слушали его с величайшим вниманием, упиваясь неиссякаемым красноречием маэстро.

Соседи, которых он ежечасно изводил непрерывным рядом ругательств, не знали, как избавиться от него, и не раз искали заступничества у хозяина дома, скупого старика, который сдал Пепе конюшню, за неимением лучшего жильца.

– Не обращайте на него внимания, – отвечал тот. – Подумайте, ведь, это же ломовой извозчик, а для такого промысла не требуется сдавать экзамена на вежливость. Он невоздержан на язык, но очень аккуратный человек и платит за конюшню всегда в срок, не задерживая денег ни на один день. Будьте же снисходительны к нему, господа.

Жена проклятого ругателя пользовалась состраданием всех жильцов дома.

– Напрасно вы меня жалеете, – говорила она смеясь: мне не приходится страдать от него. Это добрейший человек. Иногда он бывает вспыльчив, но, знаете, ведь, и: в чистом омуте черти водятся. У него золотое сердце. Бывает изредка, что он выпьет рюмочку для подкрепления сил, но это совсем не. то, что другие, которые стоят целыми днями у прилавка в кабаке. Он не оставляет себе ни гроша из заработка, а надо еще заметить, что у нас нет детей. А как бы ему хотелось иметь их!

Но бедной женщине не удавалось убедить никого в доброте своего Пепе. Стоило только поглядеть на его лицо. В тюрьме среди заключенных нельзя было найти подобных ему. Голова была сплюснута, с гривою, как у животного, лицо смуглое с выдающимися скулами и глубокими впадинами, глаза – вечно налиты кровью, нос – приплюснутый, весь в прыщах и в голубых жилах, а из ноздрей торчали пучки жестких волос, словно щупальца животного, занимавшего в черепе место мозга.

Ни к кому-то не чувствовал он уважения. Он называл святыми патерами лошадей, помогавших ему зарабатывать хлеб, а когда, в минуты отдыха, садился у двери конюшни, то разбирал по складам, но так громко, что слышно было даже в верхнем этаже, свои любимые газеты, самые гадкие изо всех, издававшихся в Мадриде, на которые некоторые дамы смотрели сверху с таким ужасом, точно это были разрывные снаряды.

Этот человек, жаждавший крупных переворотов и мечтавший о революции, да о самой кровавой, жил в Тихом квартале по какой-то странной насмешке судьбы.

Самые пустяшные разногласия его жены с соседними прислугами выводили его из себя и, открывая кран у резервуара ругательств, он клялся, что свернет шею всем жильцам и подожжет дом. Четырех капель воды, падавших с галерей в его дворик, было достаточно, чтобы из его поганых уст вышла немедленно печальная процессия профанированных святых под аккомпанемент ужаснейших пророчеств на тот день, когда мир будет приведен в порядок, и бедные люди возьмут верх над богатыми и займут те места, которые им подобают.

Но ненависть его ограничивалась взрослыми людьми, боявшимися его; когда же какой-нибудь мальчик проходил мимо него, Пепе приветствовал его улыбкою, похожею на зевок чудовища, и протягивал свою мозолистую руку, пытаясь приласкать ребенка, поскольку он был способен на это.

Твердо держась того мнения, что не следует давать никому покоя в доме, он набрасывался с руганью даже на бедную Сумасшедшую, бродячую кошку, которая занималась хищничеством во всех квартирах; тем не менее жильцы терпели ее за то, что, благодаря ей, в доме не осталось ни одной мыши.

Эта бродяга с белою, шелковистою шерстью произвела на свет потомство и, ввиду необходимости основаться где-нибудь на постоянное жительство, избрала с этою целью двор чудовища, может-быть в насмешку над этим ужасным человеком.

Надо было послушать, как отозвался на это извозчик. Разве это скотный двор, чтобы местные животные являлись со своими детенышами поганить его? Вот подождите, не станет он терпеть этого, а коли он рассердится всерьез, то Сумасшедшая с котятами мигом полетят и разобьются о ближайшую стену.

Но пока чудовище собиралось с силами, что бы швырнуть кошек в стену, и кричало об этом по сто раз в день, кошачье потомство продолжало спокойно лежать в углу, образуя клубок из черной и рыжей шерсти, в которой блестели и искрились маленькие глазки, и отвечало на угрозы извозчика насмешливым мяуканьем.

Нечего сказать, хорошее это было лето! Работы было мало, а жара стояла адская. Это сильно раздражало Пепе, и гнев легко закипал в нем ключом, а ругательства вырывались тогда из его уст, как пузыри в воде.

Имущие люди разъехались далеко, по своим Биаррицам и Сан-Себастианам, освежая там свои шкуры морскими купаньями в то время, как он жарился в своей душной конюшне. Жаль, что море не могло нахлынуть на берег и потопить этих паразитов! В Мадриде совсем не осталось людей, и работы было очень мало. Два дня уже не приходилось ему запрягать лошадей. Если дело пойдет так и дальше, придется ему, видно, съесть с картофелем своих святых патеров или наложить руки на домашнюю птицу, как он называл Сумасшедшую и её детенышей.

Однажды в августе в одиннадцать часов утра ему пришлось спуститься к Южному вокзалу, чтобы отвезти оттуда куда-то мебель.

Но уж пекло! На небе не было видно ни облачка, и солнце полировало, казалось, плиты тротуара и метало искры из стен.

– Ноно, голубчики! Чего тебе, Сумасшедшая?

И понукая лошадей, он отбросил ногою белую кошку, которая жалобно мяукала, стараясь пролезть под колеса.

– Но чего же тебе надо, проклятая? Убирайся, не то телега переедет тебя.

И словно исполняя доброе дело, он угостил кошку таким здоровым ударом кнута, что она откатилась в угол, визжа от боли.

Ну, уж и времечко для работы! Никуда нельзя было поглядеть без того, чтобы не заболели глаза. Земля жгла. Вегер палил, точно весь Мадрид был объят пламенем. Даже пыль, казалось, горела. Язык и горло были как парализованы, и мухи, обезумевшие от жары, кружились около губ извозчика или прилипали к пыхтящим мордам лошадей, ища влаги и свежести.

Спускаясь по залитому солнцем склону горы, чудовище приходило в бешенство все больше и больше, ворча себе под нос скверные слова и ободряя кнутом лошадей, которые совсем выбились из сил и двигались, понурив голову и почти касаясь ею земли.

Проклятое солнце! Оно было самым подлым созданием вселенной. Вот уж кому следовало задать по заслугам в день великой революции, как врагу бедных людей. Зимою оно только умело прятаться, чтобы у рабочих коченели руки и ноги так, что они переставали чувствовать их и даже падали иногда с лесов или попадали под колеса экипажей. А теперь летом солнце немилосердно палило, чтобы бедняки, остававшиеся в Маприде, жарились, как куры на вертеле. Поганый лицемер!

Наверно, оно меньше изводило своими лучами публику, развлекавшуюся на модных пляжах.

И вспоминая, как он вычитал в своей газете, что трое андалузских рабочих умерло от солнечного удара, извозчик тщетно пытался глядеть прямо на солнце и грозил ему сжатым кулаком. Убийца! Реакционер! Жаль, что ты не спустишься пониже в день революции!

Добравшись до товарной станции, он остановился на минутку передохнуть, снял шапку, вытер с лица пот и, усевшись в тени, поглядел назад на проделанный путь. Дорога была вся раскалена. И он с ужасом думал об обратном пути вверх на гору, под палящими лучами солнца, когда пришлось бы непрерывно понукать измученных жарою лошадей. Расстояние от станции до дому было невелико, но если бы даже ему сказали, что в конюшне ждет его сам Нунций, он не вернулся бы теперь домой. К чему идти?.. Даже если бы его возвращение домой способствовало ускорению революции, он не сразу решился бы подняться на гору по такой жаре.

– Ну, ладно, довольно рассуждать. Пора приниматься за работу.

И он приподнял крышку большой корзины из дрока, привязанной к передку телеги, и запустил в нее руку, чтобы вынуть веревки. Но рука его наткнулась на какую то шелковистую кучу, которая зашевелилась, и в тоже время что-то слабо царапнуло его мозолистую кожу.

Толстые пальцы извозчика схватили добычу, и над корзиною показался белый котенок с вытянутыми лапками и закрученным от страха хвостиком, жалобно мяукавший, словно он просил сострадания.

Сумасшедшая не довольствовалась тем, что обратила его двор в скотный двор, a завладела еще телегою и положила потомство в корзину, чтобы спасти его от жары. Разве это не значило злоупотреблять терпением людей?.. Всему есть пределы. И схватив пять котят своими огромными ручищами, он бросил их на землю к своим ногам, божась в невероятных выражениях, что раздавит их ногами и сделает яичницу из кошек.

И извергая поток ругательств, он вынул из-за пояса пестрый платок, разостлал его на земле, положил в него шелковистую, мяукающую кучу, завязал четыре конца платка и пошел с узелком, бросив телегу.

Он бросился во всю мочь вверх по раскаленной дороге, опустив голову под палящими лучами, пыхтя и взбегая теперь по тому самому склону, на который он не желал подняться еще несколько минут тому назад, хотя бы ему приказывал это Нунций.

Готовилось что-то ужасное. Силы и бодрость явились у него несомненно от жажды зла. Может-быть ему хотелось подняться высоко, очень высоко, чтобы сбросить откуда-нибудь с обрыва в пропасть узелок с кошками.

Но он направился к дому. У дверей его встретила Сумасшедшая, весело подпрыгивая от радости и облизывая узелок с грузом, где происходила возня.

– На, поганка, – сказал он, с трудом переводя дух от жары и быстрой ходьбы. – Получай своих подлецов. На этот раз ты счастливо отделалась. Я прощаю тебе, потому что ты – животное и не знаешь, как поступает в таких случаях извозчик Пепе. Но если ты еще раз сделаешь это… гм… еще раз…

И не будучи в состоянии говорить дальше без руготни, чудовище повернулось к ним спиною и побежало к телеге, опять вниз по склону горы, ругательски ругая солнце – врага бедных людей. Но несмотря на то, что жара усилилась, бедное чудовище чувствовало себя бодрее, как-будто что-то освежило его.