Красное и белое

Плыть на лодке по озеру, а оно, надо сказать, вытянуто в длину на пятнадцать километров, это доставляло удовольствие, хоть и требовало мышечных усилий. Но для двух здоровых парней грести пяток километров не проблема. Мы проплывали мимо городского пляжа и заплывали на туда, где город уже кончался и начинался лес. Был там и дикий пляж, место для купания не предназначенное, берег пологий, заросший травой, а дно илистое и, разумеется, ни буйков, ни спасателей. Народу там было немного. Мы с Котей вытаскивали лодку на берег, чтоб случайно не уплыла без нас, и ложились загорать.

Однажды я вытащил из кармана пачку сигарет и, закурив, предложил Коте. Он не отказался.

– Пора взрослеть, однако, – глубокомысленно изрек он.

– Это верно, – согласился я.

На диком пляже знакомых не было. Донести об этом нашем взрослении никто пока не мог. Но это пока, ведь шила в мешке не утаишь. Курение вещь такая… особенно когда закуриваешь при девочках, это сразу придает пацану некий ореол романтики и девичьи очи затуманиваются… А в табачном дыму возникают воздушные замки, где рыцарь на белом коне… Стоп. Это у них, у девиц, рыцарь на белом коне, а у нас, у пацанов, прекрасная принцесса грустит в беседке старинного замка. Вот такие мечты, копошатся в наших головах, когда мы с Котей лежим на траве, курим и смотрим в облака. Выпить мы еще не пробовали, но это впереди. Шестнадцать лет, а скоро и семнадцать. До ноября осталось недалече.

– Курить вредно, мальчики! – услышали мы Люськин голос и тотчас увидели ее саму.

Котька подавился дымом и закашлялся. Я сам, чуть не подавился, увидев Люсиль. Последнее время мы так между собой ее называли. Выглядела она на все сто в своем ярко желтом купальнике. В отличие от Риммы она не стеснялась своей фигуры. Впрочем, какая дура будет стесняться такой фигуры. Хоть мы еще не доросли до заправских ловеласов, но оценить вид нашей одноклассницы были в состоянии.

– Вот видишь, Василий, до чего табак доводит, – нравоучительно повторила она, глядя на Котю.

Тот уже прокашлялся и пожирал глазами свою недавнюю пассию. Я, зная, что Котькино сердце свободно, решил подыграть Люське.

– Понимаешь Люсиль, – начал я, – воспитательную работу с нами проводить некому, вот мы совсем отбились от рук. Может быть, ты проявишь инициативу. Мы тебя на лодке до города довезем, а ты нам все расскажешь о вреде курения…

– Так я не одна, – и Люсиль кивнула в сторону, где на траве сидели трое взрослых парней.

Я слегка опешил, но ответил.

– Нет, Люсиль, я снимаю свое предложение, поскольку получится перегруз, для нашего судна. Проще говоря, потонем мы к этой самой… матери.

– Матвей! – возмутилась она. – Да ты просто грубиян. Я и не собиралась плыть на вашем корыте.

– Покорнейше прощения просим, – я поклонился и развел руки.

Котька так и не проронил ни слова, только тоскливо смотрел вслед, когда она уходила. А я достал из пачки следующую сигарету, закурил и лег на траву, с независимым видом и положив руки под голову. Котька явно затосковал, ведь сразу видно, что Люсиль больше не наша девушка. Хотя она никогда и не была его девушкой, но все равно Котю стало жалко. Я протянул ему пачку. Котя снова закурил и стал смотреть в небо.

– Поехали обратно, – сказал он с таким видом, словно что-то высмотрел на горизонте.

– Рано же еще, – ответил я.

– Давай на другой берег сплаваем, там тоже есть пляж, – предложил он.

Я согласился, и мы пошли стаскивать нашу лодку в воду. Пляж на другом берегу мне никогда не нравился. Там на расстоянии трех метров от берега дно было вязким, а по бокам небольшого песчаного пространства росла осока. Зато там не было Люськи с парнями. Она раздражала не только Котю, мне тоже стало неуютно, особенно когда с их стороны доносился гогот.

Мы гребли до другого берега почти полчаса, вытащили лодку на берег и разлеглись на песке, почти в одиночестве. Были еще две парочки неподалеку, наверное, студенты, но они не обращали на нас внимания, а мы на них. Я смотрел в голубое небо, подставив пузо послеобеденному солнцу, а Котя лежал на животе, положив голову на руки. Вид у него был сосредоточенный, не располагающий к общению, да мне и нечего было ему сказать. Ну как человека вылечить от несчастной любви? Да никак! Само пройдет…

Время двигалось к вечеру и пора было собираться в обратный путь. Я уже хотел толкнуть своего приятеля, чтоб вывести его из состояния меланхолии, но тут на меня упала тень, и я услышал голос. Очень знакомый голос…

– Матвей, ты ничего не хочешь мне сказать?

Передо мной стояла Эля. Невысокая девушка в простом ситцевом платье в цветочек и смотрела на меня своими голубовато-зелеными глазами, которые еще год назад сводили меня с ума. Это была моя Эля, и в то же время уже не моя… Я медленно встал на ноги, стараясь не смотреть ей в глаза, но язык мне не повиновался, и я просто молчал. Эля повернулась и медленно пошла через этот маленький пляж к автомобилю, возле которого стояли мужчина и женщина, ее родители… Я повернулся к Котьке и, неожиданно для себя, пнул его ногой.

– Ты чего! – подскочил он, сжав кулаки.

– Домой пора, – хмуро ответил я, не обращая внимания на его разъяренный вид.

Котька осмотрелся и сразу заметил, стоящую у автомобиля, Элю.

– А!… Понятно… Пинаться то зачем, – ответил он.

Мы столкнули лодку в воду и поплыли на станцию. До самого дома мы не разговаривали, настроение было такое. Я уже думал, что все прошло, вся моя влюбленность закончилась. Оказалось, нет, что-то осталось… Хуже нет, когда остается недосказанность в отношениях. А может мое молчание, это тоже ответ на ее вопрос? Может быть, между нами уже все сказано? Ладно… Все равно уже ничего не исправить. Интересно, о чем Котя думает? Вот у него с Люськой никаких отношений не было, они даже на свидания ни разу не ходили. Он-то чего переживает?

Дома у меня была идиллия. Софья, сестра моя старшая приехала на каникулы. Привезла кучу подарков, в основном съестных, и теперь они с матерью о чем-то постоянно шептались, не посвящая мужчин в свои тайны. Мне Сонькины тайны были не интересны, а уж отцу – тем более. Обучение у нее шло неплохо, об этом я уже знал из писем, я ее любовные похождения меня никак не касались. Взрослая девица, девятнадцать уже исполнилось, имеет полное право выйти замуж за кого хочет. Если это произойдет в Ленинграде, то я просто буду прыгать от радости, поскольку ее комната станет моей навсегда. А пока я снова был выселен оттуда в гостиную, до отъезда Софьи.

Началась учеба в десятом классе. Нельзя сказать, чтоб мы с Котькой были сильно увлечены учебой. Правда, начались интересные разделы математики: логарифмы, тригонометрия. А еще мы увлеклись радиолюбительством и начали собирать приемники. Нет, дома-то у нас, конечно, были и радиола и телевизор. Но ведь собранный своими руками приемник, это совсем другое дело. Увлекательное оказалось занятие. Причем, тут было два аспекта: раздобыть радиодетали и потом спаять схему. Детали добыть – это нечто. Проще говоря, в магазинах их не было, искать надо на свалках, на барахолке (это рынок такой, где продавали все), или выменивать у друзей и знакомых. После этого, проявляя смекалку, надо было спаять схему, укрепив все детали на самодельном шасси.

Это занятие занимало массу времени. Оба мы: я и Котя спаяли каждый свое детище к новому году. У Коти приемник заработал, а у меня нет. Может быть поэтому он радиолюбительство забросил, а я продолжал копаться, пытаясь постичь науку: радиотехника.

Нам уже исполнилось по семнадцать лет, но нельзя сказать, что мы физически как-то это ощутили. Нет, все наши ощущения не поменялись, во всяком случае, резких изменений не было за исключением одного нюанса. Нам вдруг очень разонравились наши детские прозвища: Котя и Мотя. Ну что это? Детский сад какой-то. Собственно, чтоб избавиться от этих прозвищ нам и делать-то ничего не пришлось, ведь одноклассники чаще всего окликали меня по фамилии: Фролом, иногда Матвеем, а Котю они всегда звали Васькой и он отзывался.

Учеба в десятом классе отнимала довольно много времени и предметы стали интереснее. Тут пожалуй, только к истории интерес притупился. Вел ее директор школы, и проходили мы как раз интересное время: революция и гражданская война, однако сейчас, он делал упор на различные политические течения, очень подробно описывалась деятельность Владимира Ильича, а вот разные боевые столкновения красных и белых упоминались бегло. Но суть даже не в этом. Наш историк постоянно проводил аналогии с настоящим временем и как-то очень подобострастно расхваливал первого секретаря ЦК КПСС Никиту Сергеевича. Вот это возвеличивание нашего нового вождя почему-то зарождали зерна сомнения. Все ли ладно в нашем королевстве? До коммунизма еще далеко, его строить и строить. А из-за кордона доходили смутные слухи, что там люди живут не хуже нас и о социалистической революции не помышляют. Я поделился с Васькой своими сомнениями и понял, что у него тоже появилось двоякое восприятие действительности. Доверительным тоном он мне поведал, что его отец в домашних разговорах называет нашего вождя просто «плешивым», иногда добавляет еще некоторые слова. Мы с Васькой, естественно таких вольностей не допускали. За это просто парой по истории не отделаться, можно и в МВД загреметь.

Вот в чем мы все были единодушны, так это в антипатии к Китаю. Еще недавно китайцы были друзьями, а теперь стали врагами. Наша пресса не уставала высмеивать разные «революционные» преобразования, происходящие там. Пусть бы они творили у себя в стране все, что угодно, да вот беда: слишком много их, и тесно им у себя в Китае. Как бы того… Граница-то ведь рядом.

Однако, хоть и богат был этот год на политические события, не слишком увлекали они нас с Васькой. Хотелось добавить взрослости в наш уже не детский организм. Проще говоря, решили мы отметить грядущий новый год с вином, как и положено таким бравым парням. Купить портвейн или вермут можно было легко. Продавщицы документ не спрашивали, а если бы и спросили, то паспорта у нас были, а вот возрастного ограничения на продажу алкоголя лицам до 18 лет еще не было. Короче, перед тем как идти на школьный вечер, мы с Васькой купили бутылку портвейна, забрались на чердак нашего дома и, вылакав его без всякой закуски, напортвейнились так, что мама не горюй. Спустившись с чердака мы решили на школьный бал не ходить, слава богу, мозгов на это хватило. Мы просто болтались по улицам, хохотали, как идиоты, над своими же шутками. Прохожие обходили нас стороной, и это добавляло веселья в нашу прогулку.

– А, что? – сказал вдруг Васька. – Слабо тебе Эльке позвонить? Втроем гулять веселее, да и вообще… Мы же уже взрослые. В нашей компании должны быть девушки.

– А, что! – ответил я. – Запросто позвоню…

Я зашел в будку ближайшего телефона автомата и набрал номер. Ответил мужской голос.

– Элю позовите, пожалуйста, – попросил я.

Голос мой, как мне казалось, был вполне обычным, но… После некоторого молчания мне ответили, что ее нет дома.

– Дома нет, – сказал я своему приятелю. – Звони Люське…

Васька и ухом не повел.

– У нее телефона нет, – ответил он, – да и в школе она на вечере.

Я про Люську просто так сказал, знал что ни у нее, ни у Риммы телефонов дома нет. Мало того, мне и Эле-то звонить не надо было. Вот что было бы, если б она вышла? Увидела бы двух нетрезвых бывших одноклассников и куда с нами идти? Нет уж. Пусть Васька сам звонит, кому хочет… Больше мы никому звонить и не стали, поболтались еще в каких-то дворах и отправились по домам.

Дома никто моего подпития и не заметил, но вот на другой день… Да-с. Будь я помладше лет на пять, наверное, отец меня бы выпорол, а теперь порка была словесная, причем больше старалась мать. А Ваську воспитывал отец, без рукоприкладства, конечно. Из всего этого происшествия мы поняли одно: лакать портвейн на чердаке из горла и без закуски, занятие глупое и получаются плохие последствия на другой день. А у меня к тому же получилось стойкое отвращение к этому напитку.

Начались зимние каникулы, и мы с Васькой снова бегали на лыжах по озеру. Это непередаваемое удовольствие: бежать по ровной лыжне, по белому искрящемуся снегу. Вокруг огромное пространство замерзшего озера, вдали лес, подступающий к берегам, под ногами скрипит лыжня, а под ней толща воды, где плавают стаи рыб. Морозец бодрит, в голове рождаются мечты и фантазии о других мирах. Мы с Васькой любили читать книги, но и журналами не пренебрегали. В Юности печатались повести Василия Аксенова, а в Роман газете «Они сражались за родину» и другие интересные произведения. В библиотеке, я брал книги Джека Лондона, очень мне нравился этот писатель и герои его произведений. А у Васьки и дома была неплохая библиотека, иногда он мне давал что-нибудь почитать.

Я редко звонил по телефону своему другу. Зачем. Подъезды рядом, проще зайти и пообщаться вживую. Вот и сейчас я зашел вернуть книгу Толстого «Хождение по мукам». Роман мне понравился и все герои. Недавно прошел фильм, снятый по этой книге, но фильм так не впечатлил. Хотя, тоже были интересные моменты. Дверь открыл Васькин отец, и я сразу определил, что он слегка под кайфом.

– Заходи, Матвей, – дружелюбно сказал он. – Василия нет, они с матерью к тетке уехали в Грачевск. Завтра вернутся.

Я зашел, а чего кочевряжиться. С Васькиным отцом у меня, можно сказать, приятельские отношения. С ним обо всем можно говорить, даже про мои отношения с Элей, он моим родителям закладывать не станет, а вот жена его, Васькина мать, та запросто. Все, что про нас узнает, сразу моей матери перескажет. Я прошел в комнату, там, на журнальном столике, стояла бутылка водки, порезанная колбаска и рюмка. «Ясно, – подумал я. – Кот из дома – мыши в пляс». Просто Васькина мать такого безобразия не потерпела бы. Ну а мне-то все равно, я ведь не идиот, и закладывать его не буду. А Борис Абрамович, так звали Васькиного отца, закурил папиросу и сказал.

– Выпить не предлагаю, поскольку родители твои это не одобрят, да и рановато еще вам… Ну как книга? Понравилась?

– Понравилась, – честно ответил я. – Книга все же лучше, чем кино.

– Это ты верно подметил. Если книгу написал настоящий писатель, то она всегда будет лучше, чем кино. А Толстой большой мастер, если б был жив, много бы еще написал… Садись, Матвей. Ты ведь не торопишься?

Я сел, поскольку спешить мне было некуда. Одно напрягало: изрядно уже клюнул Борис Абрамович. Я только сейчас заметил, что в бутылке уже половины нет.

– Закуривай, – предложил он. – Знаю, что курите вы с Василием. Привычка дурная, но многие в ее власти. А скажи мне, Матвей, вот книга тебе понравилась. Так?

– Так, – ответил я, и начал искать повод побыстрее смыться.

Не любил я эти разговоры по душам, особенно со взрослыми. Сейчас вывалит на меня кучу своих проблем и станет учить жизни. Ну, на хрена мне это? Однако Борис Абрамович, заговорил о другом.

– Очень интересная книга, тут все переплелось и любовь и идеология. Вот один из главных героев – Рощин, махровый белогвардейский офицер. Он в белую армию ушел добровольно по своим убеждениям. Согласен?

– Согласен, – буркнул я, еще не понимая, куда он клонит.

– А вот в красной армии он оказался случайно. Один мерзавец стрелял ему в спину, а генерал Марков, который мог восстановить справедливость, был убит. Еще пара случайностей и он оказался у красных, которые, тоже благодаря случаю, не расстреляли его сразу. А ведь должно быть по другому… Собственно, и Телегин, его антипод, не должен был оказаться в красной армии… Ведь они оба, если ты помнишь, дворянских кровей. В первой книге говориться…

Тут мой собеседник замахнул еще рюмашку и я понял, что мне пора. Да и разговор начал принимать сомнительный оборот. Я ведь за красных и мой призыв в красную армию не за горами, а белой армии давно нет, разбили ее в хлам, а остатки бежали за границу. Правда, и меня чем-то пленяли тогдашние офицеры. Рощин, признаться, вызывал уважение, и хотелось быть похожим…

– А вот представь себе, если бы белая армия победила в те времена, что бы сейчас мы строили: капитализм или коммунизм?

– Капитализм, наверняка. Пора мне Борис Абрамыч, пойду я…

– Погоди, Матвей. Хочу с тобой обсудить одну несложную задачу. Вот скажи, если главный принцип коммунизма: от каждого по способностям, каждому по потребностям, то получается что?

– Что? – повторил я.

– А вот что, – сказал Борис Абрамович и взял листок бумаги и карандаш.

– Потребности есть у всех. Тут, надеюсь, все согласны. Примем это как аксиому. В – все. Способности есть у многих, тут тоже нечего возразить. М – многие. Теперь запишем простое равенство, которое тоже никто не оспорит. В – М = Н, где Н – немногие. Согласен? Все правильно?

– Согласен, – ответил я, пытаясь определить, где кроется подвох.

– Так вот, – продолжил он, – согласно этой формуле – многие должны содержать немногих. Вдумайся… Но ведь это уже происходит! Мало того, это происходило всегда, со времен зарождения человеческого общества. И это будет происходить всегда, пока существует человеческое общество. В чем же тогда новизна этого принципа? А главное, чем тогда коммунизм отличается от капитализма?

– Я пошел, Борис Абрамович, – сказал я, вставая.

– Иди, Матвей, но подумай на досуге, что я тебе сказал, а заодно, почитай святое писание, если найдешь… Там оказывается тоже прописан моральный кодекс строителя коммунизма…

Язык у Васькиного отца уже здорово заплетался. Я мысленно пожелал ему протрезветь к приезду жены и проветрить комнату, а листочек со странной формулой спрятать от греха подальше. Опровергнуть формулу я не смог, зато сразу определил, что это крамола и антисоветчина в чистом виде. Сейчас, конечно, нет ни Сталина, ни Берии, но КГБ никуда не делся…

Зимние каникулы пролетели, как один миг, и мы с Васькой снова погрузились в учебу. Разговор с его отцом я не забыл. Нет. Искать святое писание я даже не помышлял. В нашей атеистической советской действительности таких книг, как Библия, Евангелие, Ветхий завет, Новый завет и прочие искать было бесполезно. Ничего, кроме насмешек такие поиски не вызовут, да ведь и сам я был атеистом, до мозга костей. Формулу, которую изобразил Васькин отец, я забыл едва вышел из квартиры. На что мне эта самодельная формула? Мне что мало формул из учебников? Те, небось, на экзаменах пригодятся, а это… Только вот его рассуждения о героях книги Толстого, почему-то в памяти остались. Да еще занозой сидела мысль: «А что, если бы белые победили тогда?» Надо сказать, что иногда всплывали воспоминания бабушки, как они с соседями прятались, когда дивизия Азина, легендарного комдива, входила в город.

– Зачем было прятаться-то, – удивлялся я. – Вы же рабочий класс, за рабочих. Это буржуи должны были прятаться.

– На лбу не написано… – хмуро буркнула бабушка тогда.

Еще большим шоком для меня было, когда я узнал, что дед был в армии Колчака… «Его мобилизовали насильно, – говорила бабушка. – Он не хотел… даже прятался, но соседка выдала». Да… похоже своими родственниками мне гордиться не придется. Лучше вообще про них помалкивать.

А в стране полным ходом шло строительство коммунизма. Писатели фантасты писали книги, где коммунистическое общество будущего выглядело очень заманчиво. Космические корабли бороздили просторы вселенной… Американцы догоняли нас в космическом аппаратостроении и планировали полет на луну. А мы с Василием заканчивали десятый класс. Нам объявили, что летом, сразу после окончания учебы нас ждет двухнедельная отработка в подшефном колхозе. Короче, нас ждут сельхозработы, жизнь в палатках под присмотром трудовика и физрука. Девочек это тоже касалось.

Вся эта отработка называлась: трудовой лагерь. Колхоз был недалеко от города, но поехали не все. Кто-то откосил по здоровью, проще говоря, родители некоторых учеников раздобыли справки по состоянию здоровья… Но нам с Василием было вполне комфортно в этом трудовом лагере. Работа совсем не напрягала. Чаще всего мы разгружали грузовики с черноземом. Не самосвалы, конечно. Для здоровых пацанов, это вообще ерунда. Чем занимались девочки, я не знал, неинтересно было, но обязательно две из них готовили еду на всю ораву. Готовили они на костре в ведрах, а мы с Василием навестили сельмаг, купили сигареты «Север» и вечером, как заядлые курильщики, с независимым видом прохаживались по лагерю с сигаретою во рту. Нашим кураторам на это было наплевать, семнадцатилетним пацанам вещать о вреде курения – глупо, их задача не допускать других безобразий…

Мне вообще этот лагерь понравился больше, чем пионерский. Никаких пионерских линеек нет, «вожатые» наши нам никакими нравоучениями не докучали, да и быстро они пролетели эти две недели.

Вернувшись домой, я узнал, что Васькины родители купили путевки на юг к Черному морю, куда вскоре и отправились, вместе с Васькой, конечно. Я был предоставлен самому себе, но отнюдь об этом не сожалел. Два летних месяца можно делать что угодно… А что угодно? Можно книги читать, можно на лодке плавать по озеру, можно просто лежать на диване, строить воздушные замки и мечтать о будущих миллионах или о прекрасной принцессе, которая дожидается меня в своем замке. Именно последним я был увлечен больше всего.

Я скакал на вороном коне, уходя от погони. На груди под гимнастеркой было красное знамя полка, которое я должен доставить в штаб дивизии. Так сказал мне полковой комиссар, суровый мужик в кожаной тужурке, перепоясанный ремнями и с маузером в деревянной кобуре. Полк погибал в неравном бою с беляками, а я скакал во весь опор, унося боевое знамя полка. Мой вороной храпел, но несся так, что грязь летела из под копыт. А за мной гнался отряд белогвардейцев, и преследователи были уже близко. В ушах свистел ветер. Первым скакал и размахивал шашкой полковник свирепого вида. Его намерения не оставляли сомнений.

Обернувшись в очередной раз, я узнал в нем Рощина. Как не узнать этот решительный вид, суровый взгляд… Я достал свой револьвер. Буду стрелять в коня, нельзя убивать главного героя…Ему еще в красной армии служить. Курок щелкал вхолостую. Патроны кончились, – догадался я. Ничего, и так уйду… Осталось недалече. Тут раздался звонок… знакомый такой звонок.

Я продрал глаза и пошел открывать дверь. Здрассте… Сонька приехала и не одна. Рядом с ней был высокий парень, явно старше ее. Старшекурсник, – догадался я, – и жених, похоже. Просто знакомого она бы не привезла.

– Ну, проходите, – сказал я, пропуская гостей, и пошел освобождать Сонькину комнату от своего присутствия. «Вот интересно, а где спать будет наш гость, – сразу подумал я, – хотя дело не мое, пусть родители решают».

– Виталик!– представился Сонькин кавалер, и протянул руку.

– Матвей, – сказал я, ответив на рукопожатие.

Сонька протащила чемодан и сумку в свою комнату и принялась хлопотать на кухне. До материного прихода оставалось еще не менее двух часов, отец придет и того позже, значит мне придется пока занимать гостя. Однако я решил ускользнуть, Сонька не обидится, скорее наоборот…

– Слушай, Виталик, – сказал я, – мне тут надо отлучиться по делам. Вы с Софьей пока осваивайтесь тут.

– Ты куда? – спросила Сонька, когда я открыл дверь.

– Мне к Василию надо, дела… – ответил я и заметил явную радость на Сонькином лице.

Васька-то еще не приехал с югов, и идти-то мне было некуда, разве что в кино. Именно это я и исполнил. Добрался до кинотеатра Прогресс, народу в кассах не было, взял билет, даже не поинтересовавшись, какой фильм. Да пусть хоть что показывают, лишь бы не сидеть с Сонькой и ее хахалем.

Начался фильм «Женитьба Бальзаминова», сразу вспомнился Гоголь. Неужели экранизация какого-то неизвестного мне произведения? Если Гоголь, то будет интересно… Но почему-то интересно не становилось, городок прошлого века напомнил мне Грачевск. Может там съемки вели? Главный герой не вызывал ни симпатии, ни раздражения… Да, зря я не посмотрел на название фильма. Домой мне нельзя, по городу болтаться не хотелось, придется досматривать. Ну что там за люди? Не буржуи, не рабочие, тунеядцы какие-то… Сеанс кончился. Домой возвращаться рано и пойти некуда. После получасового сиденья на скамейке, все же пошел домой.

Мать была уже там, стол накрыт к чаепитию, но в середине стола громоздилась бутылка дорогого вина. Что бы это значило? Скоро я узнал, что это означает…

– Поздравь сестру свою, – усмехнувшись, сказала мне мать. – Замуж она вышла…

– Как замуж? – удивился я. – А свадьба?

– Вот сейчас и сыграем свадьбу, – ответила мать. – Штамп в паспорте у нее уже есть, дело за малым…

– За малым? – переспросил я и уставился на Сонькин живот.

– Ну чего уставился! – возмутилась Сонька. – Не беременная я еще, и не собираюсь…

В прихожей появился отец. Мать вышла его встречать и готовить к встрече с новобрачными.

– А фамилия у тебя теперь какая, – примирительно спросил я у сестры.