Птица, влюбленная в клетку

Может, мне стоило плакать. Может, стоило уткнуться в подушку и кричать от боли. Но на моих губах играла улыбка. Я чувствовала себя дома. Казалось, будто мама вот-вот придет и скажет, что ужин готов. А папа, заметив, что я не выключила лампу, выходя из комнаты, недовольно крикнет: «Ну, Ляль! Не забывай ты свет выключать!» Я улыбнусь ему в ответ и поцелую в щеку. А потом, уже сидя за столом, буду без умолку болтать, рассказывая родителям о том, как прошел мой день. А те, закончив есть раньше меня, заулыбаются, и в их глазах будет светиться любовь.

Даже печаль, охватившая мое сердце, не смогла помешать мне улыбнуться. Их лица, глаза, улыбки были такими четкими и яркими впервые за долгое время. Я чувствовала, как в сердце у меня тлеют искорки счастья.

Я поднялась, подошла к рабочему столу и провела рукой по книгам. Увидев «Бедных людей» Достоевского, я не смогла пройти мимо и взяла роман в руки. Медленно переворачивая страницы, я вдруг замерла, когда увидела подчеркнутое папой предложение. Смысл этих слов поразил меня, словно молния. Папа словно видел будущее.

Чудно! Я не могла плакать; но душа моя разрывалась на части…

Смысл этих слов оказался настолько гнетущим, что у меня заболело сердце.

Я не смогла читать дальше, поэтому положила книгу на место.

Глубоко вздохнула и ощутила дрожь во всем теле, а после поняла, что все еще не сняла мокрую одежду. Я направилась к двери, ведущей в личную ванную комнату, и встала под горячий душ. Мне предстояло так много всего принять и осознать… Все это словно ком в горле не давало мне свободно дышать.

Все случилось так быстро, Ляль. Давай-ка попробуем сначала это все переварить.

Это была моя вина? Или вина моего сердца, полюбившего его? Или ошибкой было решение довериться ему?

«Не думай», – приказала я себе. По крайней мере, сейчас.

Я стояла под душем и никуда не торопилась. У меня начинала болеть голова, видимо, долгие рыдания давали о себе знать. Усталыми движениями я оделась в сухую одежду и села перед зеркалом. Я сушила волосы и смотрела в глаза своему отражению, чувствуя себя слишком умиротворенной, чтобы прямо сейчас думать о том, как я несчастна. Здесь, в этом доме, я всем сердцем ощущала себя частью семьи и совсем не хотела сейчас думать о неприятном. Я смогу мучить себя этими мыслями, когда вернусь в Анкару. От них меня отделяла буквально одна остановка. Пока я здесь, то попытаюсь остановиться, отдохнуть, прийти в себя. Мне необходимо было сделать это не столько ради себя, сколько ради дедушки. Хоть я и познакомилась с ним всего несколько часов назад, сейчас я чувствовала, что он ближе всех мне в этом мире. Даже если я и не смогу стереть печальное выражение из его глаз, я точно сделаю все, чтобы печали в них стало меньше.

Я сменила постельное белье, ставшее влажным от моей мокрой одежды, и забралась под тяжелое одеяло. Не смогла удержаться и, как в детстве, уткнулась в подушку. Она не пахла папой. Но это не ослабило волнения внутри меня. Я крепко обняла ее и представила, как папа когда-то спал в этой комнате.

Когда я проснулась, то сразу вспомнила о том, что мне нужно выпить лекарство. Я шагнула в темноту комнаты, продолжая думать о своей семье, с которой мечтала встретиться во сне.

Непонимание своих собственных чувств – худшее, что может произойти. Я пыталась размотать безнадежно запутавшийся клубок собственных эмоций, и мне казалось, будто я лежала в гробу. И гроб этот был моим домом, полным любимых людей. Домом, полным боли и страданий. Домом, который я больше никогда не собиралась покидать. В котором я вынимала ножи обид и горя из своей спины и оставляла их на самом видном месте. В котором от каждой улыбки в моей груди появлялись глубокие раны. Который стал для меня последним выходом, последним рубежом, последней возможностью.

Я смотрела на мужчину, который улыбался мне из окна этого дома, вглядываясь в его лицо. Оно напоминало мне самые прекрасные моменты прошлого. Каждый раз я вздрагивала, когда замечала тоску в его взгляде, обращенном на меня. Тогда я думала, что нашла свою семью, но он отравил эти моменты.

Дедушка стал для меня новой надеждой.

Тетушка Хатидже поставила на стол тарелку, заботливо предупредив меня:

– Если ты не любишь острое, то, ради всего святого, не ешь!

Я улыбнулась.

Дедушка тоже протянул мне тарелку со словами:

– Точно не хочешь, внучка? Смотри, чтобы желудок потом не заболел…

Завтракать по традициям Урфы исотом[2] было мне в новинку, но я хотела попробовать что-то новое.

Ляль, у этого же есть еще один выход.

Сейчас я об этом думать не собиралась.

Лепешку пиде с красным перцем только-только вынули из духовки. Увидев пар, исходящий от тарелки, я представила, насколько еда была острой. Я улыбнулась, взяла в руки вилку и решительно разрезала ножом перец.

– Я к острому не привыкла, но оно ведь мне не навредит? – сказала я весело и закинула в рот кусочек.

Дедушка поморщился, наблюдая за тем, как я пережевываю перец. Юсуф, подошедший к столу с огромным стаканом, в котором, как я подумала, был айран, посмотрел на меня так же, как дедушка. А из моих глаз уже начали вырываться языки пламени. Они были правы. У меня внутри все горело!

– Это что такое? – почти прокричала я.

Из-за одного малюсенького кусочка перца, попавшего в рот, у меня слезы рекой текли. Пламя во рту становилось все яростнее, и я с надрывом просипела:

– Что ж вы пережили такое, раз едите это? Я вся горю!

Юсуф рассмеялся. Я схватила протянутый им стакан и тут же опустошила его.

– Ага, я тебе говорил. Это городская девушка, и она не привыкла к такому. Вот увидишь, через пару часов у нее живот заболит.

Да он просто насмехался надо мной.

Урфа что, не город разве, Юсуф?

У меня не было сил даже нахмуриться. Я опустошила огромный стакан с айраном и встала со стула, не обращая внимания на то, что он тут же упал от резкого движения. Почему дедушка и Юсуф смеялись надо мной?

«Может, потому что от перца мы высунули язык и прыгали на одном месте?»

Дедушка тоже встал.

– Если съешь хлеб с медом, будет уже не так остро, – сказал он и протянул мне кусочек хлеба.

Я сразу запихнула его в рот. Мне казалось, эффекта не будет, даже если я съем литр меда.

Может, жители Урфы получали какое-то особое удовольствие от всего острого? Ну не может человек добровольно есть такое.

Через некоторое время, когда пламя внутри меня стало стихать, я снова опустилась на свое место. Выпив стакан холодной воды, я облегченно вздохнула. Обжигающий жар не пропал, но уже стал терпимым.

Юсуф стоял, засунув руки в карманы брюк, и насмешливо глядел в мою сторону.

– Непохоже на острую еду, к которой вы привыкли там, у себя. Вот так люди едят и горят потом, как свечи, – весело сказал он.

«Юсуф, что за выражения? Ты словно вышел прямиком из прошлого».

– «Там, у нас» – это где? – Мои брови взметнулись вверх. Не дав ему ответить, я указала на тарелку. – Если разбираетесь в такой еде, сами ешьте. Не знаю, что тут такого смешного…

Они оба рассмеялись от моего гнева, и от этого я разозлилась еще больше.

Дедушка поставил тарелку перед собой, а затем быстро закинул в рот довольно большой кусок перца. В шоке я наблюдала за ним. Дедушка, ты еще молодой, не надо. Когда и Юсуф сделал то же самое, у меня глаза на лоб полезли от удивления. Они выглядели так, будто ели совершенно нормальную еду. Когда оба потянулись за следующим кусочком перца, я с волнением сказала:

– Ладно, я все поняла!

Дедушка рассмеялся, а я осознала, что во рту у меня не осталось ни капельки острого – весь огонь пропал. Он во всем был похож на папу.

– Мы привыкшие, – успокоил меня дедушка и весело сделал знак Юсуфу. – Пусть нам приготовят два кофе.

Юсуф кивнул и вышел. Дедушка посмотрел на меня с нежностью, затем прищурился:

– Ты наелась? Если хочешь…

– Наелась, дедушка.

Услышав мой ответ, а точнее то, как я к нему обратилась, он посмотрел на меня так, будто потерял дар речи: его глаза стали огромными, рот приоткрылся, а брови поднялись вверх. Я была удивлена и взволнована не меньше. Внезапно сорвавшись с губ, это слово показалось мне таким же чужим, как и ему. Однако в следующую секунду мое беспокойное сердце охватило умиротворение. Если бы я только знала, что это произойдет, то произнесла бы это слово уже давно.

Делая глоток воды из стакана, он не сводил с меня глаз. Я взяла его за руку, лежавшую на столе. Вторую он положил сверху на наши ладони.

– Я прожил долгую жизнь, но сердце мое все еще бьется. – В его глазах читалась боль. – Много лет я провел, тоскуя по сыну. Я думал, что мы вот-вот встретимся, но потом увидел его завернутым в саван. В трауре по сыну я узнал, что у меня есть внучка. Красавица по имени Эфляль. Я не понимал, радоваться ли тому, что она у меня есть, или огорчаться из-за того, что она скрывается от меня, прячется.

В голосе дедушки звучала усталость от всего пережитого, навалившегося тяжелым грузом. Горькая улыбка пробежала по его лицу.

Я легонько сжала его руку и робко посмотрела ему в глаза:

– Я думала, ты совсем другой.

Я думала, что это ты убил мою семью.

Годы мы потратили впустую. Мне вдруг стало тоскливо, когда я подумала о своей ушедшей молодости и о жизни дедушки.

Он медленно покачал головой.

– Твоей вины в этом нет.

Его взгляд изменился. Я поняла, что дедушка смотрел сквозь меня и думал о чем-то далеком. В этот момент я понимала его всем своим существом. Есть боль, которая не утихнет никогда. Но, несмотря на это, мы вынуждены жить дальше. Просто обязаны. Мы ведь собирались жить дальше, да?

Я хотела, чтобы дедушка снова посмотрел на меня, поэтому сухо спросила:

– А твоя вина есть?

Я не хотела, чтобы он сам себя мучил. Услышав эти слова, дедушка и правда посмотрел на меня. Но выражение его глаз заставило меня напрячься, будто я превратилась в пружину. Мне даже сглотнуть было трудно.

– Ты хоть не делай мне больно. Не смотри на меня так, – смутилась я.

– Никогда! – не задумываясь, тут же ответил он. – Я никогда не раню тебя!

Будто поняв, что я ему не поверила, дедушка вопросительно взглянул на меня:

– Эфляль?

С того момента, как я узнала, что значит быть сломленной и раздавленной теми, кому я верила всем сердцем, я решила не молчать. Я не собиралась больше никому безоговорочно доверять. Поэтому отдернула руку и встала. Он удивился, но смог спокойным голосом обратиться к тетушке Хатидже:

– Кофе мы потом выпьем.

По его голосу я понимала, что он был в замешательстве. Дедушка указал на кресла. После того, как тетушка Хатидже вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь, он сел напротив меня.

Он смотрел мне прямо в глаза так, словно хотел заглянуть в душу, будто искал в них что-то.

Что он видел там? Ненавидел ли мои глаза, так похожие на глаза моей мамы?

Я пыталась держать спину прямо, не горбиться от тяжести, давящей на плечи. Я ждала, что дедушка заговорит, и протянула к нему руку, словно прося его продолжить. Через несколько секунд он заговорил. Голос его был резким и выдавал его страдания.

– Я уже рассказал тебе, что произошло. Человек, которого я считал сыном… – Прежде, чем продолжить, дедушка сделал глубокий вдох. То, что он хотел сказать, ранило, словно нож, и он не желал причинить мне боль. – Он и человек, которого я считал братом… все, что они сделали мне, нам… За все это ответственен я. Я должен был понять. Мне не следовало верить им. Тогда бы все это на тебя не свалилось. Тогда тебе не нужны были бы эти Акдоганы!

На последних его словах я скрестила на груди руки. Не знаю, зачем, может, хотела таким образом защитить себя.

– Ты не мог это знать, – произнесла я приглушенным голосом. – Как и я.

Дедушка наклонился вперед.

– Я бы хотел, чтобы всю правду ты узнала от них. Это ранило бы тебя не так сильно.

Выдержи я еще несколько часов, все бы узнала от них. Может, это причинило бы мне меньше страданий, но вместе с тем я знала, что сердце мое все равно ныло бы от боли. Ведь именно эти люди стали причиной моих мучений.

– Ты злишься на меня из-за этого? – На лице дедушки было смущение.

Я сильно сжала подлокотник кресла, в котором сидела. Неужели надо так затягивать разговор обо всем этом?

– Покажешь мне Урфу?

Дедушка удивился тому, как резко я сменила тему, но тут же лицо его приняло обычное выражение. Он весело улыбнулся и ответил:

– Конечно. Когда? Ты готова? Я скажу Решату.

Дедушка быстро поднялся, а я удивилась тому, как смена темы разговора обрадовала его.

Я тоже встала.

– Я готова. – Я улыбнулась так же, как и он. – Решат и другие тоже поедут?

Я больше не хотела ездить везде с сопровождением, но по дедушкиному выражению лица поняла, что так надо.

– То есть я хотела сказать, пусть он тоже поедет. Они заслуживают прогуляться… – тут же выкрутилась я.

Ляль, помолчи уже.

Дедушка вообще не понял, что за ерунду я несу, и зацикливаться на моих словах не стал. Он вышел, чтобы позвать Решата, а я направилась в папину комнату за своим пальто. Прошлой ночью мне спалось так сладко и спокойно, что, проснувшись, я подумала, что нахожусь дома в Германии. И только улыбка на лице деда помогла мне заглушить грусть от осознания реального положения дел.

Уже спускаясь вниз, я увидела Юсуфа. Он выходил из какой-то комнаты и, соединив за спиной руки, улыбнулся.

– Ты как?

Я наклонила голову к правому плечу и с упреком ответила:

– Ты ведешь себя со мной так, словно меня подстрелили!

В ответ Юсуф широко улыбнулся:

– Говорит та, кто недавно прыгала и кричала так, будто у нее аппендикс воспалился.

Я ничего на это не ответила, только поморщилась. Мы вместе пошли в сторону внутреннего двора.

– Как я понял, вы гулять поедете. Куда именно?

Я пожала плечами:

– Не знаю. Я хочу побродить по Урфе. Так что поедем туда, куда повезет дедушка.

Юсуф кивнул.

– А ты хочешь с нами? – не удержалась и спросила я.

– Я буду помогать своей девушке доделывать проект.

Мне вдруг стало тоскливо от этих слов. Но его сияющие глаза тут же согрели меня своим теплом.

– Твоя девушка в Урфе? В каком она университете? Что изучает?

Юсуф улыбнулся моим вопросам, которые я выпалила один за другим. Он спрятал руки в карманы и перекатился с пятки на носок.

– Нет, она не здесь. Она учится в Университете Диджле[3] на ветеринара. Я сегодня отпросился, поеду к ней. Твое прибытие оказалось мне на руку, – Юсуф посмотрел на меня с благодарностью.

Ну и хорошо. Хоть кто-то был счастлив.

Я сжала губы и медленно покачала головой.

– Передавай ей привет. Надеюсь, получится с ней познакомиться.

Услышав шаги, мы обернулись в сторону лестницы. Дедушка, Решат и еще два человека шли к нам. Я взглянула на Юсуфа:

– Счастливого пути тебе.

Он поблагодарил меня, после чего я направилась к машине. Ключи были у Решата, поэтому я встала рядом с автомобилем, чувствуя неожиданное волнение. Увидев, что дедушка идет к другой машине, я спросила:

– Ты куда? Я бы на своей поехала.

Дедушка головой указал на свой автомобиль.

– Давай на этом поедем, милая. Дороги немного путаные. Не хочу постоянно говорить тебе, где повернуть. Немного освоишься – и будем на твоей машине ездить. Ладно?

Он так мило это сказал, что отказаться было невозможно. Я подошла к двери, открытой Решатом, и села в салон.

Ты скажешь ему, что мы вернемся в Анкару, Ляль? Он думает, что мы дороги здесь выучим и жить останемся.

Пока нет.

Я пристегнула ремень безопасности и повернулась к дедушке:

– Куда едем?

Он повернул ключ зажигания:

– В самое любимое место твоего отца в Урфе.

Сердце мое бешено забилось, будто кровь поменяли на топливо.

– В Халфети[4], – пояснил дедушка. Заметив мое волнение, он добавил: – Знаешь об этом месте? Оно известно еще как затопленный город.

– Да!

По возвращении в Турцию я очень много интересовалась Урфой. Одним из мест, которое осталось у меня в памяти после тех исследований, был как раз Халфети. Я навсегда запомнила увиденные мной фотографии и не удивилась, что именно Халфети был любимым местом папы. От волнения, что скоро я собственными глазами увижу затопленный город, который даже на снимках выглядел великолепно, я не могла усидеть на месте.

Через два часа, которые мы провели, оживленно разговаривая, чтобы получше узнать друг друга, автомобиль наконец остановился у Халфети. Мне не терпелось выйти из машины. На мгновение у меня перехватило дыхание от бирюзы, которую я увидела перед собой. Вид, открывавшийся с холма, на котором мы стояли, был непередаваемо прекрасен. Когда мы осматривали на лодке затопленный город на берегах Евфрата, я пожалела, что не взяла с собой телефон.

У Халфети была грустная история. Мне казалось, что этот город под водой, ставший совершенно одиноким после затопления, похож на меня.

Затем мы остановились, чтобы попить чая у пожилого мужчины, который присматривал за этими местами. Его рассказы еще больше привязали меня к этому городу.

Я искала следы папы везде, куда падал мой взгляд.

Он дышал тем же воздухом, что и я, смотрел в небо, под которым сейчас стояла я. У меня внутри все буквально бурлило, когда я думала о том, что папа тоже здесь гулял. От этих мыслей вместо печали, сдавливающей сердце, внутри появлялась радость. Папа любовался этим же видом, на который сейчас смотрела я.

Эти земли потеряли плодородие после затопления города. Когда я услышала от дедушки историю о черной розе, единственном цветке, который тут растет, то почувствовала ноющую боль в сердце, где-то очень-очень глубоко. Черная роза не росла больше нигде, только здесь. Если посеять ее семена в другом месте, она не проклюнется, а если и вырастет, то цвет ее будет другим.

Я чувствовала сердечную связь с черной розой, которая разделяла боль этой земли. Папа называл маму прекрасной розой, но оба они погибли. Человек, которого я любила, называл меня прекрасной розой, но моя душа увяла от его рук. Возможно, слово «роза» на губах папы и человека, которого я любила, стало моим проклятием.

Черная роза. Роза, несущая в себе проклятие, боль которого душила меня.

Гуляя по пустынным улицам старого Халфети, я не обращала внимания на присутствие дедушки и мужчин позади меня. Я была погружена в тайны прошлого и представляла, как по этим же улицам шли рука об руку мама с папой. Думала о лицах детей, которые бегали здесь и смеялись. Улыбалась и пыталась забыть людей, которых хотела видеть рядом. Пыталась одолеть саму себя и сделать так, чтобы часть меня, которая желала мне счастья, вышла из этой борьбы победительницей. Жизнь подкидывала мне поводы для печали, а сердце хотело быть счастливым. В этой истории я должна была стать счастливой.

Когда ночь стала медленно наступать, мы уехали. Я не знала, когда теперь вернусь в город, в котором мне хотелось обойти каждый сантиметр. Поэтому я старалась получить удовольствие от этой прогулки. Я молчала, слушала себя. Дедушка, кажется, понимал, в каком я состоянии, и тоже не говорил ни слова.

Я откинула голову назад и стала наблюдать за городом. Он изменил мою жизнь, но в то же самое время дал мне жизнь. Я была многим обязана Урфе. Но Урфа и многое забрала у меня.

Дедушка после долгого молчания наконец заговорил:

– Поужинаем у Балыклы-геля?[5]

Я поняла по его голосу, что он хочет сделать для меня что-то приятное.

– Хорошо.

Проворно крутанув руль и преодолев поворот дороги, дедушка посмотрел на меня:

– Ты сказала, что тебе нужно принять лекарство. Утром я помнил об этом, но потом забыл. Ничего, если ты выпьешь его, когда вернешься домой?

Я снова ответила «хорошо». Припарковавшись, мы направились к ресторанам.

– Мы не посмотрим на озеро? Так хочется загадать желание, – сказала я с энтузиазмом.

Вообще у меня не было привычек делать подобное, но внутренний голос шептал, что мне надо это сделать. Словно там, у озера, было нечто, что ждало меня.

– Я подумал, что ты захочешь посмотреть на него при дневном свете, – ответил дедушка и остановился. – Я проголодался…

– Тогда сначала поужинаем, а потом пойдем к озеру.

Он наклонил голову в ответ и указал рукой на ресторан, перед которым мы стояли:

– Тогда проходи, дорогая внучка.

Когда мы зашли в помещение, в нос мне ударил сильный запах мяса, и я поняла, что проголодалась. Нас радушно встретил хозяин заведения, который не отходил от дедушки и беседовал с ним обо всем на свете. Я их слушала и ела кебаб из баклажанов, который они называли между собой «балджан кебаб». Он был изумителен.

Мы съели две порции. Все, должно быть, точно поняли, что нам он понравился…

– А это ты пробовала? – дедушка положил мне в тарелку запеченный чеснок. Мне совсем не хотелось есть его, и я поморщилась. – Не смотри так. Это правда очень вкусно.

Я продолжала глядеть на дедушку с недовольством, а он в это время чистил в моей тарелке чеснок. Потом посолил и размазал ножом по слою масла на хлебе. Когда все было готово, дедушка протянул блюдо прямо мне под нос. Я опешила.

В глазах у меня слез не было, но внутри все дрожало. Передо мной будто папа сидел.

Я не хотела, чтобы он понял, что я чувствую, поэтому откусила кусочек хлеба. Он принялся ждать от меня такой же реакции, какая была за столом утром. Вообще, чеснок я любила, но мне показалось, что просто так, без всего, он будет противным. Однако вкус его мне понравился, это тут же стало понятно по выражению моего лица. Дедушка радостно улыбнулся и расправил плечи:

– Ну! Я же говорил.

Я откинулась назад и положила руку на живот.

– Мне очень понравилось, но я наелась до отвала. Если съем еще хоть что-то, живот лопнет. Я так кучу килограммов наберу.

За завтраком я тоже много всего съела. Удивительно, но, наверное, вместо того, чтобы худеть, я, скорее всего, буду набирать вес.

Дедушка тоже прислонился к спинке дивана.

– От пары килограммов ничего не станется. К тому же после ужина у тебя лицо порозовело, – жестом дедушка подозвал официанта и заказал два кофе. – Утром мы так и не выпили. Поэтому сделаем это сейчас.

Голос его звучал весело.

– Вы приходили сюда с папой? – сказала я, положив локти на стол.

Он переменился в лице, Ляль.

– Мы сюда никогда не приходили. – В глазах дедушки была печаль. – Гюнал всегда был не таким, как все. Он предпочитал всякие ассорти.

Я громко рассмеялась:

– Это что значит?

В ответ на мой смех дедушка улыбнулся и развел руками:

– Он любил всякие трэпы и все такое.

Ну да, я тоже люблю хип-хоп…

Я еще раз рассмеялась. В этот раз мой хохот, длившийся чуть дольше, начал отдавать болью – желудок-то был полный. Одну руку я положила на живот, а второй принялась обмахиваться. Я старалась дышать ровно.

– Может, ты имел в виду шаурму и врапы?

Дедушка кивнул, словно соглашаясь со мной. Мне показалось, что ему неловко, и от этого он выглядел еще более мило.

– Да, именно их, – ответил дедушка тихо.

Официант принес кофе.

– Если у меня получилось тебя рассмешить… – пробормотал дедушка, глядя на меня из-под ресниц.

– Получилось, – широко улыбнулась я и сделала глоток, радуясь тому, что кофе оказался вкусным. – Это какой-то другой сорт? Не такой, как мы пили.

– Это кофе мененгич[6].

Я с удовольствием пила его, хотя попросить вторую чашку постеснялась. Мне хотелось сделать нашу связь с дедушкой еще крепче, поэтому я задавала ему много вопросов. Каждая минута, проведенная с ним, имела для меня особое значение. Я хотела исцелить боль каждого момента прошлого. Пока он рассказывал мне свои воспоминания о папе, его глаза время от времени наполнялись слезами, но, когда дело доходило до счастливых минут, они сияли.

После нескольких часов бесед мы наконец вышли из ресторана. Мы решили прогуляться по торговым рядам на площади Хашимие, но то и дело останавливались. Люди все подходили и здоровались с дедушкой, не давая нам спокойно погулять.

– Можно я прогуляюсь одна? – спросила я.

Дедушка сделал движение рукой, приказывая Решату идти со мной. Я медленно шагала по торговой площади вдоль прилавков и наслаждалась тем, что была в этом городе туристом. Своим подругам в Анкаре в подарок я с удовольствием накупила анклетов и разноцветных платков.

Надеюсь, им понравится.

То и дело заглядывая в маленькие магазинчики, я не заметила, как обошла всю площадь и добралась из одного его конца в другой. Я выдохнула так, будто выпустила из себя всю усталость этого дня. Обернувшись, я увидела Решата в нескольких шагах позади. Возможно, мне не стоило чувствовать себя тут в безопасности. Но, несмотря ни на что, здесь я ощущала такие покой и безопасность, каких не чувствовала больше нигде и никогда. Это место – папина родина. Мне казалось, что здесь со мной ничего не может случиться.