Подвиг бессмертия. Книга первая. Откровение

Матвей Иванович не на шутку встревожился. Он мигом поднялся по приставной лестнице на чердак дома, откуда представала перед его взором прекрасная панорама всей окрестности с высоты шести метров.

Человек, за которым хозяин дома собирался следить, пока он взбирался на чердак, куда-то пропал. Старик протирал глаза, жмурился ими, но как он ни старался, нарушителя покоя не было видно.

– Стар, видно, стал Матвей, мерещится уже в голове бог знает что, а глаза как в тумане, совсем плохо видят. По пустякам приходится переживать. Всё это от постоянных забот на мою больную голову. – С досады он плюнул и хотел уже спускаться с чердака вниз, но как раз в этот миг он увидел поднимающуюся руку, срывающую ветку от куста. Видно, комары больно прижучили злодея, они-то и выдали его с потрохами.

Увидев ориентир, Матвей Иванович твёрдо уверовал угрозе предстоящей ночи, решил во что бы то ни стало предотвратить её. Старик долго лежал, наблюдая за притаившимся недругом, и когда понял, что тот ждёт ночи для свершения в ночное время суток какой-то пакости, решил на подмогу позвать сына. Вдвоём сподручнее будет, да и кто его знает, какие намерения у этого явно подонка.

Рассказав сыну о случившемся, Матвей Иванович приказал ему помочь пока матери загонять скот, а потом прийти к нему на подмогу. Сам тем временем, не сводя своих глаз в сторону, продолжил вести наблюдение за незваным гостем, который лежал в кустах, будто умер.

Солнце постепенно погрузилось в сумрачный лес, разжигая пламя огненного зарева на краю горизонта. Прошло и это время; погасли сумерки вечера, ночь полновластно опустила свои чары на землю, готовую погрузиться в сон до следующего дня.

Пришелец, видно, уснул. Никаких признаков жизни он не проявлял.

Кряхтя, по лестнице взобрался сын, подойдя к отцу, совсем тихо спросил:

– Ну, что, тять?

– Лежит, как покойник, не знаю что и думать.

– Может, это какой-либо бродяга решил здесь заночевать. Место здесь тихое, никто его не потревожит до самого утра.

– Бродяга мог заночевать в стоге сена, который стоит почти рядом с ним. Нет, сына, здесь совсем, совсем что-то другое. Злоумышленник, не иначе. Давай лучше посторожим, надёжнее будет. Сторожённого да заворожённого бог бережёт!

Зажглись звёзды, а следом, как и положено, взошла серповидная луна, осветив сонную землю рассеянным сиянием. Пахнул, словно лёгкое дыхание, еле уловимый ветерок. Затрепетала в его дуновении отблесками луны листва, отчего повеяло каким-то таинственным волнением.

Гость встрепенулся. Посидев, вспоминая свои цели и задачу, без движения на коленках он осторожно встал на ноги и, осмотревшись, двинулся к огороду. Подойдя к забору, незнакомец, раздвинув колья изгороди, просунулся внутрь сада и бесшумно, пригнувшись, как вор, постоянно озираясь, двинулся к сараю.

Матвей с сыном не стали больше ждать. Они соскочили с чердака и, прижавшись к земле с двух сторон сарая, сгорая от нетерпения и любопытства, стали наблюдать за действиями незнакомца.

Приблизившись к стрехе сарая, ночной гость вырвал приличный пучок соломы, достал из кармана спички, стал лихорадочно одна за другой зажигать их. Спички то ломались, то гасли, так как ветер к тому времени усилился, гасил их, не давая поджечь солому. Наконец, ему удалось зажечь спичку; пламя моментально охватило сухую солому, обжигая руки злодея. Он уже поднял горящий факел над головой, пытаясь поджечь соломенную крышу.

Матвей сразу понял замысел злодея, выскочил из-за угла и с криком бросился на поджигателя.

Но тот, увидев, что его раскрыли, бросил на землю горящую солому и со всех сил стал поспешно убегать к другому углу сарая. Но там, к его огорчению, навстречу выскочил Семён, сын Матвея, и всем своим грузным телом навалился на щупленького поджигателя.

Злодею заломили руки и втащили, буквально волоком, в комнату. Такое событие, наделавшее столько шума, вызвало переполох в доме, все члены семейства Немковых уже с нетерпением поджидали его, всех интересовала личность пришельца.

Когда зажгли керосиновую лампу и сбросили с головы маску, то были поражены, увидев перед собой Ваську Лунькова. Он стоял бледный, взъерошенный и злой. Все были настолько шокированы, что никто не решался заговорить первым. Мёртвая тишина окружала собравшихся.

Высказаться первым, по праву хозяина, принадлежало Матвею Ивановичу, но он тяжело дышал, никак не мог перевести дух после борьбы с Луньковым.

Отдышавшись, он сел на скамейку и каким-то чужим, не свойственным ему голосом спросил:

– Чего ты хотел добиться, поджигая нас?

Луньков молчал. Он опустил глаза и, не мигая, смотрел на свои босые грязные ноги.

– Знаешь что, отец, дай мне его. Я отведу его в лес, привяжу к сухостою, обложу ветками и подожгу. Пусть почувствует, каково это сгореть заживо. Ведь это он хотел учинить с нами!

Он навис над Васькой, сгрёб его своими крепкими лапами и, тряхнув что было сил, крикнул ему прямо в лицо:

– Отвечай, вражина, кто тебя послал поджечь нас?

– Никто меня не посылал.

– Почему же тогда ты это сделал?

– Из-за отказа Катерины выйти за меня…

– И ты что думаешь, моя сестра пойдёт за тебя замуж? За такую подлую гниду?

– А чем я хуже других? – дерзко, глядя нагло в глаза Семёна, ответил Луньков.

– Хотя бы вот этим мерзким поступком! – вмешался, наконец, Матвей Иванович. – Почему же ты не обратился ко мне с этим вопросом?

– Я понял причину, почему она мне отказала, и не стал понапрасну тратить зря время. Я беден. Вот я и хотел уровнять нас, чтобы вы были сговорчивее, когда станете погорельцами и будете такими же нищими, как я.

– Даже если бы и вышло по-твоему, ты никогда не стал бы моим зятем. Мне, представь себе, противно даже это слово по отношению к тебе. А почему, может быть, ты спросишь? Отвечу. Потому что ты лодырь и ничтожный человек, если тебя можно им назвать. Дорога твоя, помяни моё слово, закончится на казённой кровати в казённом доме. А сейчас, – Матвей Иванович подумал некоторое время и сурово закончил, – убирайся вон с моих глаз, и больше чтоб я духа твоего не слышал и близко около своего дома.

Луньков, не веря своим ушам, был готов ко всему, но только не к этому. Такого милосердия ему никогда не постичь. Он воспрянул духом, выпрямился и одним прыжком выскочил на улицу. Матвей Иванович давал ему шанс пересмотреть своё отношение к людям и жить по-другому.

В воскресенье в семь часов вечера Степан открыл избу-читальню, зажёг трёхлинейку – керосиновую лампу – и пригласил собравшихся. Среди вошедших посетителей он сразу же заметил Катю с братом. Увидев их, он так разволновался, радость так и сияла на его лице, от нахлынувшего чувства он не мог оторвать от неё глаз. Заметив это его состояние, Семён подошёл к столу и встал так, чтобы закрыть Степану обзор своим телом на Катю, с улыбкой приветствовал приятеля, которого не видел довольно давно:

– Здорово, дружище! Как житуха? Какие вести в мире творятся-чудятся? Как немецкий пролетарьят, держится? – И раскрыл свои дружеские объятья.

– Здравствуй, Сеня, здоров, дружище, сколько зим, сколько лет, – в тон ему с искренностью воскликнул Степан, обнимая друга.

Когда прочитали газеты и закончили их обсуждения, Сеня подошёл близко, почти вплотную к Стёпе и шёпотом его попросил:

– Дружище, выручай. Мне нужно, встретиться с Марией, а у меня обуза… Не мог бы ты проводить Катю домой, век буду тебе благодарен.

Услышав это, Степан онемел от такой удачи. У него загорелись глаза от какого-то внутреннего, понятного только ему счастья. Он даже растерялся от такого предложения, но через мгновение сообразил, что от него требуется.

– С радостью… удружу тебе… Можешь быть спокоен, я выполню это щекотливое поручение с достоинством, – с нескрываемым волнением выдохнул Стёпа.

Семён, сразу же после разговора подойдя к сестре, предупредил её о своём решении, чем неимоверно смутил Катю. Она категорически запротестовала:

– Да как же это так, это же некрасиво! А вдруг он не согласится, я одна боюсь…

– Не бойся. Он с радостью уже дал согласие. Да ты ему нравишься, дурёха…

Когда пришло время провожать, Степан подошёл к Кате и будто заглянул ей в душу. Глубокая бездна её чёрных глаз леденила сердце. Мечта его сновидений стояла рядом с ним. До неё можно было дотронуться, только протяни руку. Он ликовал – восхищению не было конца; ему было достаточно созерцать её, молча, стоя на месте. Кто не познал счастья любить, тот не знает её безбрежных границ, способных завести в такую прорву, из которой и не выберешься без посторонней помощи.

– Ну, пойдёмте, провожатый! – вывел влюблённого мечтателя трезвый голос чаровницы из блужданий в потустороннем мироощущении.

Неторопливо они шли рядом. Какое это счастье. Время гулкими раскатами отсчитывало его сердце. Ночь – лёгкая, как юность, тёплая с невнятной прозрачностью – не предвещала ничего коварного и злого. Луна-волшебница озаряла своим идиллическим светом ночь и всё скрытое ею. Их тени скользили сбоку, кувыркаясь по неровностям придорожья.

– Степан Анисимович, расскажите что-либо интересное, – прервала Катя молчание.

– Катенька, я прошу тебя, называй меня просто по имени. И на ты, пожалуйста, если тебе это будет не в тягость.

Она затихла и, пройдя несколько шагов, ответила тихим голосом:

– Хорошо, если вы хотите, то есть если ТЫ хочешь, я согласна. Мне так ещё легче… Так как же моя просьба?

– Ах, да… извини, Катенька, – промолвил Степан. – Какая тема тебя интересует?

– Мне всё интересно… ну, скажем, что-либо про любовь, – смущаясь, засмеялась она.

– Хорошо, я расскажу тебе печальную историю Ромео и Жульеты, – он рассказывал с таким пылом и воодушевлением, будто речь шла о нём, о любви – его любви к ней, о его бессонных ночах, кошмарах и страданиях.

– Так не бывает, – вытирая украдкой слёзы на глазах, волнующим голосом заявила она.

– Бывает, – уныло возразил Степан, – даже хуже бывает, например, я люблю, а меня нет.

– Если не секрет, кого же это ты так любишь? – спросила Катя с затаённым любопытством в голосе. Шли они по лесной дорожке; было удивительно тихо, только крупные звёзды да золотая луна с глубины небес с таинственным любопытством, казалось, глазели на них, источая загадочную улыбку.

– Для меня это не секрет, – подумав немного, сделав короткую паузу, добавил Стёпа. – Люблю… давно… очень сильно люблю… тебя, Катенька!

Он остановился и повернулся к ней лицом. Она тоже смотрела на него своими сияющими, с отблесками звёзд, чёрными глазами, притягивая к себе, как магнитом, но с каким-то необъяснимым страхом ожидания чего-то недозволенного и оттого непонятного… Она, казалось, сжалась в упругую стальную пружину, готовую в случае необходимости разжаться, предотвратив что-то немыслимо скверное.

Вдруг затрещали кусты, и, как чёрт из коробочки, откуда-то из глухой ночи, как страшный демон из сказки, на дорогу с диким криком с кухонным ножом в руке выскочил разъярённый, весь взлохмаченный Васька Луньков.

– Сволочи, умрите!!!

Он молниеносно замахнулся на Катерину и обрушил на её грудь свой смертоносный удар. Всё было так неожиданно, что Катя не успела даже вскрикнуть. Стёпа же стремительно отбросил Катерину и подставил свою левую руку под нож, одновременно нанося острый удар кулаком в переносицу нападающему. Васька застонал и, выпустив нож, рухнул на землю, издав глухой стон.

Нож вонзился по самую рукоятку в мышцу Степана; девушка была в шоке, дрожа всем телом, что-то лепетала. Её дом был рядом. Именно здесь и поджидал Катю Луньков. Не вынимая нож, Степа почти бегом повёл девушку к дому, бросив Ваську на дороге, проверив его пульс…

Событие переполошило весь дом. Нашли лекарства, но вытаскивать нож никто не решался. Тогда Степан попросил бутылку первача. Не раздумывая, он выпил половину содержимого, приказал:

– Как только вытащу нож, облейте рану спиртом и крепко перевяжите.

Так и сделали, но этого он уже не видел. То ли водка, то ли боль, а может, близость любимой, свалили его наповал.

Пришёл он в себя от тряски. Вёз его сам Матвей Иванович в районную больницу показать настоящему доктору. Трубчевск находится в двадцати пяти километрах от Сдесловки. Поспели вовремя, заражения не произошло, кости не задеты, лезвие ножа проникло параллельно мышцам, не причинив тяжких повреждений.

Лунькова арестовали и приговорили к перевоспитанию сроком на один год. Мать его, убитая горем, вскоре слегла и через две недели и четыре дня скончалась. Эту утрату жители деревни переживали каждый по-своему; но всё же присоединились к процессии проводов в последний путь и отдали дань уважения её пребывания среди них столь длительное время своей жизни. Все без исключения сожалели о её мучениях со своим непутёвым сыном, который своим поведением и вогнал её в могилу прежде времени.

Жил человек, что-то делал, обеспечивая себя минимумом необходимого, чтобы поддерживать нетленный дух в теле и не подохнуть с голоду, растил детей. Вроде как все остальные, разве только судьба была не склонна ей потворствовать, а уж по каким причинам всё так печально выпало, в этом нужно разбираться специально.

Каждый человек распоряжается своей жизнью сам, вот только тлеет он в ней или горит незатухающим пламенем, зависит от каждого из нас индивидуально. Всё зависит от поставленной цели и упорства в её достижении. Многие ждут, что им когда-то повезёт или какой-то дядя поможет или даст. Не ждите, надейтесь только на себя и опасайтесь этого дяди. Живите сообразно своим личным возможностям.

Что до сына её Василия, то в деревне он больше не показался. Луньков даже ни разу не навестил оставшуюся в отчем доме свою старшую сестру, которая была инвалидом детства. Наверно, всё-таки совесть у него была, кто его знает. Только никто не заикнулся о горькой его судьбинушке. Наверно, многие придерживались житейской мудрости, что горбатого могила исправит.

Степан возвратился домой спустя полторы недели. Рука его висела на перевязи. Он похудел, стал грубоват и задумчив, неразговорчив и рассудителен – будто его подменили, он – и не он. На жизнь он стал смотреть взрослыми глазами. Юность улетучилась, будто в больнице он провёл целую вечность, которая поработала над ним целенаправленно и вдумчиво. Только глаза его как-то плутовато прятались, с застенчивой виновностью, как у напроказившего пса.

Как ни горько и страшно спускаться с божественного олимпа юности на трудную мужицкую землю, но пришлось! Он встретил отца во дворе и, поговорив с ним о всяких мелочах, заявил без всяких обиняков, открыто, прямо глядя родителю в глаза:

– Я помню, ты хотел знать, есть ли у меня невеста?

– Да, было такое. И кто же она? Постой… угадаю! Не дочь ли моего друга – Катерина?

– Да, папаня, если она вам не подойдёт, то жениться я буду после армии.

– Вот она-то как раз и подходит, я тебе раньше хотел предложить её. К ней давно приглядываюсь. Семья работящая, ничем не опорочена, здоровая, а главное, её отец – мой кореш, вместе служили при монархе в лейб-гвардии. Вот после осенней уборочной соберёмся и засватаем. На неделе съездим с тобой к ним в смотрины. А пока, сынок, поправляйся окончательно, набирайся сил, чтобы был здоров, как прежде, и не хандрил. Сам видишь, какие из нас с матерью работники.

– Да уж, постараюсь…

Прошло три дня… После обеда Анисим с сыном резали под навесом дрова на чурбаки. Степану было трудно таскать пилу одной рукой, поэтому часто приходилось отдыхать.

– Ничего, сынок, Бог даст, поправишься, эти дрова никуда не денутся…

Не успели они договорить, как в калитку громко и настойчиво постучали. Отец глянул на сына, ища у него ответа, и, не получив его, громко крикнул:

– Открыто! Входи, – пригласил Анисим Миронович.

Калитка открылась нараспашку. Во двор вошёл разрумянившийся, видимо, от быстрой езды Семён Немков. Он небрежно снял с головы картуз, слегка поклонившись, сказал:

– Бог вам во здравие!

– И тебе того же – не хворать и быть здоровым как можно дольше, – по-доброму, с теплотой в голосе отозвался на приветствие хозяин дома. – Проходи, Сеня, гостем будешь.

– Благодарствую, Анисим Миронович, за приглашение, – улыбаясь, проговорил Семён, оценивая намётанным взглядом хозяйственную обстановку жилья будущих родственников.

Под большим добротным навесом на широкой новой лавке, ещё не загаженной куриным помётом, сидел Анисим Миронович, помахивая зелёной берёзовой веточкой перед лицом от назойливых мух, которые роились в огромных скоплениях, создавая гудение, словно пасека пчёл. Пищи для них было в изобилии – справа и слева виднелись загоны для скотины. Это нисколько не смутило гостя, ибо такая же картина наблюдалась и у них дома, а напротив – порадовала. Сестре не придётся жить впроголодь, как многим в округе.

Степан сидел на недопиленном бревне, лежащем на деревянном козле, изготовленном специально для распила дров, с воткнутой в распил пилой. Левая рука его висела на перевязи. Он немного похудел, даже возмужал или посуровел – не понял Семён. Но былая юношеская беспечность исчезла с его лица. Всё это он оценил одним цепким взглядом, а сам, продолжая наблюдать, сказал:

– Гостевать мне некогда, я к вам проездом по поручению своих родителей. Они приглашают вас, Анисим Миронович, вместе с Анисьей Акимовной и Стёпой пожаловать к нам на обед в ближайшее воскресенье. Они будут с нетерпением вас ждать, – сказав это, он замолчал, уставившись на собеседников в ожидании ответа.

Наступила неловкая пауза. Всё это было так неожиданно…

– Спасибо за приглашение, – Анисим Миронович, немного помешкав, продолжил: – Нужно спросить у Степана. Как у тебя со здоровьем будет… сынок? Осилишь?

Сынок заметно заёрзал на берёзовом бревне, не понимая, какой нужно дать ответ, потянул:

– Сегодня ещё вторник… К воскресенью, думаю я, буду чувствовать себя лучше.

– Слава Всевышнему, Господь наш милосерден, – Мирон набожно перекрестился. – Тогда с божией помощью, мы, пожалуй, посетим ваш благословенный дом. Так и передай родителям, что сами собирались на той неделе посетить вас.

С этим и расстались.

Немного погодя, после ухода Семёна, Анисим Миронович подвёл итог:

– Ну, что ж… судьба нас тянет за власы, сынок, ты только поспеши. Главное – в нужном направлении, только иди за ней и не споткнись, – развеселился старик.

– А мне этот зов почему-то ой как не нравится, – возразил Степан угрюмо, плутовато, глядя вбок мимо отца.

– Мы ничего не теряем, – недоумевая, вперился на сына Анисим немигающими глазами. – Свадьбу можем назначить на время, когда придёшь из армии. Ей, наверно, лет семнадцать, но терять такую невесту непозволительная для нас, голодранцев, роскошь. Я бы и сам на ней женился! – пошутил старик.

– А почему голодранцев? – возмутился, выпрямляясь на бревне, Степан. – С голоду не пухнем. Всё как у людей – жизнь налаживается…

– Только и всего?! А всё потому, что рук только полторы. Работать некому. Равняться с Немковыми нам?.. – он не договорил и, махнув с отчаянием рукой, ушёл в хату.

Степан остался один. Он сидел, потупившись, ни о чём не думая, подперев здоровой рукой голову. Всё уже было передумано, намечено и обозначено без его участия и согласия.

Мать позвала на ужин. Ели молча круглую варёную картошку в мундирах, которую каждый едок сам для себя тут же облупливал и круглой кусал, прихлёбывая холодными кислыми щами без хлеба.

Перекусив, сын полез на сеновал, на своё постоянное место отдыха. Здесь ему было хорошо. Никто не мешал сладко мечтать, распластавшись на мягком душистом сене, покрытом овчинным тулупом вверх шерстью.

Уютно улёгшись, Стёпа подумал, глядя на яркую звезду, что Катерина ему стала казаться далёкой, холодной и недоступной, как вот эта звезда. В этой мысли сейчас его больше всего раздражала её недоступность; она тянула его к себе своей чистотой, тайной и недосягаемой статью. В такие минуты ему становилось скверно на душе и как-то стыдно. С некоторых пор он даже уж и не знал, любит он её по-прежнему или нет. Этот трудный, волнующий его вопрос требовал чёткого осмысления. Но ответ был покрыт туманом таинственной неопределённости. Только время властно могло внести свои коррективы в его разрешение.

Какая-то апатия и сердечная усталость овладела им. Он прозябал в грязной лжи и лицемерии и казался себе отвратительным и жалким проходимцем. Степан оправдывал себя тем, что его интрижки, кроме наслаждений ему, вреда никому не приносят. Дело это касается только его лично. Да и обязательств он никому не давал. Нужно было время, чтобы справиться и ужиться с этим новым для него укладом в его сознании.

С некоторых пор его чувства раздвоились. Он пресытился и стал сдержанным и равнодушным. За это короткое время он столько узнал, получил приличный опыт в любовных делах, что немудрено, что на женщин он уже стал смотреть совершенно другими глазами; Катерина потеряла притягательную трепетность, былую значимость в его глазах.

А почему? Да просто появилась другая – совсем иная, раскрепощённая, лёгкая, как праздник, без запретов и условностей, нежная и любвеобильная. Тайна и глубокое разочарование его души, которая и запутала все его помыслы и душевную ясность.

С горечью, как в пьяном бредовом угаре, Степан вспоминает операцию в городской больнице. Женщина с повязкой на лице, привязав его ремнями к столу, как мясник, маленьким ножом безжалостно ковырялась в его ране целую жуткую вечность. Невыносимая боль вырывала из груди Степана дикие стоны страданий. А врач участливо-ласково приговаривала, совершая своё жестокое злодейство:

– Молодец, сильный мужчина… Приятно иметь дело с мужественным человеком на операционном столе… Я рада, что работаю с настоящим мужем, а не хлюпиком… Я расцелую тебя после операции за твоё мужественное поведение. Славненький, последний стежок! Ну, вот и всё, милый мой, намаялся, спокойного сна тебе, набирайся богатырских сил, они пригодятся тебе для свершения благородных дел.

Она всё время операции поддерживала и хвалила его, восхищалась его сдержанностью и благородством. Слова её ободряли его и немного сковывали боль. Операция закончилась успешно. Она настолько ослабила его силы, что сознание его помутилось, и он впал в забытьё. Спал Степан долго – больше суток. Врач посещала его несколько раз и, послушав его сердце, уходила всегда довольной, проговорив единственное слово:

– Великолепно!

Выспавшись, он проснулся, но нашёл себя разбитым и угнетённым бессилием и слабостью духа. Ему подали очень сладкий чай, принёсший небольшое облегчение и прояснение в голове. В тумбочке Стёпа обнаружил липовый стаканчик с мёдом и десяток яблок. «Если хочешь быть сильным, ешь яблоки с мёдом», – вспомнились ему внушения матушки. Но этот подарок ему сделала Катюша. Привёз его Матвей Иванович, больше его никто не успел посетить. Значит, Катенька о нём думает.

Сердечко учащённо заколотилось. Она обладала всем набором великолепных качеств, присущих возвышенным женщинам: и красотой, и грацией, и умом, и воспитанностью. Всё это было в зачаточном состоянии. Правда и то, что образование не соответствовало – а это вопрос времени. «А я-то кто? Лапоть, деревня необструганная. Грамотей, смешно до боли – прочитал три с половиной книги, а возомнил… У неё всё от природы».

Степан вконец проголодался. С немалым аппетитом он съел два яблока с мёдом и сразу же почувствовал прилив сил и бодрость духа. После этого он встал и самостоятельно сходил в туалет, не почувствовав при этом никаких болей и побочных явлений. Ему в ту же минуту захотелось домой, так как его сердечные дела продвинулись, но явно не закрепились. Стёпа чувствовал себя на седьмом небе. Он истинный герой, защитил свою любимую от посягательств соперника, как доблестный рыцарь, должен теперь получить награду из её рук. А он тут прозябает в этой тесной палате, полностью забитой по завязку больными, в основном пожилыми и стариками. Но одно дело хотеть, а другое мочь.