Элион. Зеркало пепла

Глава 1 Акт 1

Две Шиши́ги и пара подраненных джипов стояли мордами в старую насыпанную дамбу, как уткнувшиеся быки. Мокрая дорога под колёсами поблёскивала слизью – на ветру шевелились длинные, полупрозрачные нити, прилипшие к асфальту и траве, и по ним лениво шли тусклые искры. Мирий – в микроскопических разводах, в пыли, в воздухе. От этого шёл тонкий электрический запах: железо на языке, холодная батарейная горечь в носу.

Склон зачащал, как затеяная травником борода, а дальше чернел врез в холм – прямоугольный портал, заросший каменной плесенью. Раньше – аварийный вход в исследовательский комплекс. Сейчас – пасть, приоткрытая ровно настолько, чтобы захотеть заглянуть в глотку.

– Шнур, ну ты где там? – хрипло спросил главарь. Он стоял, чуть согнувшись, курил через клапан маски – чад уходил вбок тонкой струйкой, и казалось, что из него самого травит пар. На правом предплечье, поверх старых шрамов и костяшек химожога, чернела татуировка: поцелую твой чёрный ствол – латинские буквы плыли, как выбитые по пам’яти. Слова он не понимал; знали их, говорили, – там, наверху, в Элионе. Да и то – для стиля.

– А чё, я уже здесь, – отозвался Шнур, худой, остроносый, нервный; пальцы у него тикали, как паучьи лапки. Он сидел у панели, срезав с неё пласт блеклого оргстекла. Внутри – гнёзда, ленты, пыль. – Смотри, родимая, ща споём… Тише… тише, детка.

Остальные топтались позади, тринадцать в общей куче, но кто как: кто-то столкнул капюшон на глаза, кто-то, наоборот, снял маску и грыз серую жвачку – лучше вонь терпеть, чем кислую плёнку на слизистой. У всех – своё. Ласточка теребила ремень на правом наплечнике: трещала заклёпка. Гвоздь подсовывал в левый сапог узкую кожаную прокладку – натёр мизинец в последней вылазке и теперь поминал добрым словом всех производителей довоенной обуви. Шпунт ковырял ножом банку с мазью от трещин на руках, нюхал, морщился: терпеть не мог запах аптек. Короста методично протирал затвор своего укороченного карабина – он всегда всё протирал, и от самого движения у него становилось спокойнее. Монах пальцами перебирал чётки, сплетённые из каких-то белёсых косточек; шептал беззвучно. Тина чесала шею под ворсом воротника: потница лезла от влажности, а она ненавидела сырость, хуже крыс.

– Вьюн, закрывай хвост, – бросил главарь, не оборачиваясь.

– Ага, – протянул Вьюн, высокий, гибкий, как прут. Он обошёл машины, глянул в сторону просеки – там густо, тень, капли мирились в траве с тонким шелестом. Сироты – бесхозные дроны – в этих местах не гудели, но это ровно ничего не значило.

– И не ржать, – сказал главарь уже всем, – пока Шнур работает. Ржач у нас после, на делёжке. Ясно?

– Слышь, Лидер, – хмыкнул Пыж, коротыш с руками мельника, – а делить будем по правде или как всегда: ты – правду, а мы – как всегда?

Кто-то фыркнул. Кто-то вздохнул.

Главарь повернул голову – лицо в прорези маски было похоже на камень.

– Делить будем так, чтобы ты, Пыж, рот не открывал, когда тебя не спрашивают.

– А я ж просто… за атмосферу, – мирно поднял ладони Пыж. – Шутки, смех – здоровье. Нам потом внизу здоро́вье понадобится.

– Здоровье тебе понадобится сейчас, если будешь дальше ляпать, – заметила Тина, – вон видишь, у Шпунта нож острый. И зудит у него.

– Угу, – безрадостно сказал Шпунт, – зудит. Хочется кого-нибудь распороть. Чтобы отпустило.

– Псих, – буркнул Гвоздь.

– Профессионал, – поправил Шпунт и улыбнулся так, что у Пыжа по спине пошло мелкими шагами.

Панель у входа пискнула, дрогнула. Шнур согнулся дугой, зажал прутиком контакты, лизнул палец, стронул перемычку – искра щёлкнула, где-то внутри железной пасти рвануло глухим, а затем вентиль захрипел: засасывая столетнюю пыль, объёмный, чугунный хрип и тягучий свист. Дверь подалась на сантиметр и застряла.

– Да чтоб тебя… – Шнур вцепился в рукоять гидронасоса, дал давление, хрустнул рычаг. – Давай, старая б…я!

С хрустом изношенных зубьев и ломовым стоном гарпуна створка пошла, разрывая перепонки из мембраны, что за много лет Хорн натянул внутри проёма. Пласт податливо тянулся, лопался, шлёпался на порог студёной лентой. Запахнуло сырой чернотой, чем-то сладким и несвежим; Короста кашлянул в фильтр.

– Ненавижу такие штуки, – сказал шагнувший вперёд Монах, – живым пахнет. Неправильным.

– Жить хочешь – нюхай, что дают, – хмыкнула Ласточка и первой сунула фонарь в трещину.

Свет ушёл в темноту, как нож в хрящ. Под бетонным ртом эха не было – лишь глухие, вязкие тени. На луч налетели пылинки-мошки, заструились, как снег; где-то глубже блеснул ответный зеленоватый огонёк – биолюминесцентная плёнка отозвалась на свет, как старый пёс на команду.

– Ну, поздравляю, – Шнур отбросил на плечо кабель. – Открыто.

– Молодец, – сказал главарь. – Дальше всё по схеме. Короста – вперёд, Ласточка – слева, Пекарь – справа, Монах прикрывает хвост вместе с Вьюном. Остальные – две змейки, между опор, шаг – от полу- до целого, без бега. На шум не дергаемся, на свет – тоже. И давайте, рты закрыли, уши открыли. Мы сюда пришли не за впечатлениями. Мы пришли за преобразователем и чипами. Старьё, которое Элион пока не дотянул. Кто принесёт мирийный ключ – получит отдельную долю. Вопросы?

– А если ключа два? – спросил Пыж.

– Тогда ты всё равно получишь один, – ответил главарь. – И не тот.

Некоторые усмехнулись – коротко, без смеха. Разрядило.

Они зашли.

Внутри сразу сменился воздух – не столько холоднее, сколько тяжелее. Пахло ржавчиной, мокрым цементом, ультрафиолетом и чем-то сладким, как если бы кто-то расплескал сироп и дал ему засохнуть на батарее. Под сапогами вязко чавкало: Хорн обрастил пол тонким, как марля, ковром, похожим на седую шерсть, в которой шевелились сухие иголочки спор. Ласточка моментально натянула защитные бахилы на берцы; Гвоздь упрямо пошёл так – он не любил лишнюю возню. Фонари резали темноту пятнами, выхватывая трубы, железный кабель-кишку, номерные таблицы с облезлой краской: БЛОК 03, СЕКТОР D, СТОРОЖЕВАЯ ГАЛЕРЕЯ.

– Бля, – сказал Пекарь, сдвигая щёку ремнём, – опять сырьё. Ничего так не люблю, как когда шевелится под ногами. Крысы… крысы это ладно. А это – как сопля живая.

– Крыс здесь не будет, – шепнул Монах. – Хорн их съел. Или они стали им.

– Тише, – Короста поднял кулак. – Слышите?

Они и так слышали – ниже, под толщей пола, где-то в глубине, раздался ровный, монотонный удар. Как сердце под ватой. Раз – и пауза. Раз – и пауза.

– Генератор? – предположил Шнур.

– Сердце, – сказал Монах с непонятной уверенностью.

– Генератор, – отрубил главарь. – Потом спорить будете, что из вас умнее.

Дальше пошёл коридор – высокий, на две с половиной головы, со сквозными нишами. На стыках стен Пекарь видел липкие “жилы”, широкие, как ладонь, и с порами, из которых иногда выдыхало – коротко, как человек во сне. Хорн сделал здесь своё, но робко: мембраны не захватили всё начисто, местами стены оставались голыми, серыми, с косыми царапинами – это либо люди, либо что-то большое и тупое.

– Давай без философии, – Лидер шёл в первых четырёх; он всегда шёл там, где было опаснее. – Работаем.

Они двигались уверенно, без колготни. В этих людях угадывалась наслоённая годами привычка: проверять углы, не шагать по центру, не лупить фонарём туда, куда смотрят глаза. Ласточка отмечала глазами проёмы для отсекающих заслонок – если их повезёт включить, можно будет вырезать сектор и переждать любую беду. Пекарь считал вслух ступени, когда проход сужался и уходил вниз: четыре – пауза – шесть – пауза – три. Шпунт поймал взгляд Тины, повёл плечом – “держись ближе к стене”. Та кивнула благодарно. Пыж еле слышно ругался себе под нос – у него снова ломило колено, да ещё и маска натирала переносицу; он вечно забывал подложить мягкую прокладку, как учил Короста. Гвоздь тихо постукивал пальцем по прикладу, как метроном. Вьюн сзади шёл легко, как всегда, – но глядел в тёмные потолочные карманы. Он ненавидел летучих – всех, у кого крылья.

– Лидер, – Шнур чуть ускорился, – на развилке направо – сервис. Слева – сектор хранения. Тебе куда?

Главарь остановился. На секунду повисла тишина, только сердечный удар где-то внизу тянул рисунок.

– Сначала хранение, – решил он. – Там могли законсервировать чипы. Потом – сервис. А там – вниз, к зале с преобразователем. Если он тут вообще есть. Сюда пришли не мы одни за сто лет.

– Сюда вообще кто-то ходил? – пробормотал Пекарь.

– Ходили, – сказал Монах. – И не вернулись.

– Прекрасно, – Тина скривилась. – Ты как всегда вдохновляешь.

– Не я, – покачал головой Монах. – Мир так устроен.

Они свернули налево. Двери, ведущие в хранилища, были опечатаны старым добрым металлом – как будто кто-то в последний момент ударил по стыкам лопатой сварки. Но по шву шёл чёрный абрис – как если бы мембрана изнутри пыталась вытечь, да не смогла. Ласточка присела, провела ножом – от лезвия снялась корка, посыпалась как сухое молоко.

– Заперто, – сказала она.

– Не трать время, – отрезал главарь. – Нам не всё здесь нужно. Ищем главную галерею. Шнур, веди.

– Веду, – Шнур достал из кармана обугленный планшет, на котором ещё упрямо светилась матрица карты – половина словно сожжена солнечным ожогом. Он сопоставил номера на стенах, буркнул: – Вон там, через линейный тоннель, потом лестница на минус два. Там по идее внутренний периметр. Но… – он замялся.

– Но что? – резко спросил Короста.

– Слушайте, – сказал Шнур, – в таких местах автономочки обычно садятся. А тут – наоборот, живёт. Сердце бьётся. Значит, кто-то либо кормит, либо подпитывается. Так что дружно: не шуми, не толкай, не трогай, что дышит.

– Да ладно, – Пыж ухмыляется, – я трогаю только то, что дышит в постели.

– Ты постель последний раз видел, когда тебя мама подтирала, – сказала Тина. – Вперёд давай.

Они прошли линейный тоннель. Здесь Хорн вёл себя как садовник: аккуратные гребни, ровные вздохи, в стенах – тонкие камеры, как глазницы. Монах отводил взгляд – ему казалось, что в эти камеры смотрят. Ласточка лёгким касанием обозначала точки, где можно будет поставить заряды на случай быстрого отхода. Гвоздь изредка клал ладонь на бетон – чувствовал вибрацию: ритм давал карту в голове.

На повороте главарь поднял руку ладонью назад – стоп. Ладонь повисла в воздухе, и отряд остановился как по команде. Дальше – тёмный зев, и оттуда тянуло влажным холодом. Лидер наклонился, подобрал болт, бросил – короткий звя́к – и тишина. Хорошая, правильная.

– Вьюн, Рысь – вперёд, – спокойно сказал главарь, не повышая голоса. – Бесшумно. Пятьдесят – и назад. Дальше по результату.

Рысь – жилистая женщина с коротко остриженными висками – кивнула, провела ладонью по рукояти ножа, оглянулась на Вьюна. Тот улыбнулся краешком рта и вот так же, легко, исчез. Они растворились в тени, как туман в проёме. Остальные расползлись полумесяцем вдоль стен, по одному шагу, стволы – на углах, фонари – в пол. Шпунт полез чуть выше на ребро и упёрся коленом, чтобы смотреть на сектор сверху.

Две минуты тянулись как резина. Слышно было только свист где-то в вентиляции, тихий плач капель и сердце снизу – раз… пауза… раз… пауза… Монах шептал, но так тихо, что даже Тина, стоявшая в шаге, не слышала слов – только шипение. Пыж переступал, Гвоздь перестал стучать пальцем. Короста медленно выдыхал, нащупывая под пальцем переводчик огня.

Потом где-то впереди, почти под носом, рвануло резко – как если бы кто-то пустил жгут в кардан. Сразу два хлопка, коротких, глухих – Вьюн работал в режиме бесшумных. За хлопками – вскрик, удар тела о металл, потом второй крик – выше, Рысь. И почти в ту же секунду раздалось та-та-та – чужие, кинетические: сухой дробный треск, потом визг – как будто воздух пропустили через струну.

– Контакт! – выкрикнул кто-то; Лидер и так уже опустился на колено, понизил силуэт. – Рассыпались! – коротко бросил он.

Тени зашевелились. Люди расходились по заранее понятным местам, легли на вторую линию, Тина ухнула вправо, за контрфорс, Пекарь присел в нише, став углом. Шнур прижался к стене, пряча планшет под грудью. Короста вывел дугу, так, чтобы не задеть своих.

И он вышел.

Сначала – свет: два узких глаза, белёсые, как шрамы на воде. Потом – тело, суставы, каретка, подвес – охранный дроид, старой, тяжёлой, но до сих пор смертельной линейки. На его боках оставались знаки, выцветшие до призрака – ООН/SEC, и под ними – нацарапанные кем-то мои, не трожь, не буди. Никто не послушал.

Он вкатился в проём, как табунный бык в загон: широкий, низкий, на роликах-гусеницах, с двумя стволами по бокам, похожими на вытянутые барабаны. Внутри барабанов, под перфорированными кожухами, вертелось что-то быстрое; воздух вокруг звенел. Под брюхом, на подвесе, пульсировал кокон – гравимодуль. Когда он перекатился, у всех в груди дрогнули внутренности, как в лифте на старых тросах.

– Держи гравь, – прошептал Шнур. – Он нас подбро́сит.

– Ласточка, глаза! – бросил главарь. – Пекарь – правый ствол! Короста – модуль!

Дроид остановился ровно настолько, чтобы понять, и стрельнул. Кинетика била короткими очередями, как швейная машинка, но каждый стежок был тяжёлым, как кувалда. Бетон завыл, по стенам побежали белые трещины, из Хорна вырвалась пыль, осела на лицах серым инеем. Пыж отдёрнул ногу – осколок ударил в носок, оставив на коже тупую боль. Тина вдохнула – и фильтр хрипнул, будто старик.

– Работаем! – рявкнул главарь.

Он поднял руку, метнул короткий сигнал, и Ласточка, Пекарь, Короста одновременно вскрылись огнём.

…И мир в коридоре вздрогнул, как струна, которую кто-то дёрнул грубыми пальцами.

Гравимодуль под брюхом дроида вспух белесым бликом, как будто воздух под ним дернуло за узду. В одно мгновение коридор пошёл вверх – ребра у всех сжало, желудки подпрыгнули, пыль хлынула навстречу, фонари в руках закачались, описывая в темноте бледные дуги.

– Ложись! – выдохнул Аркан.

Но первой сработала Тина: из нагрудного кармана – щелчок, бросок – банка с обратным грави-компенсатором шмякнулась на плиту и раскусилась, разбрызгав вязкий мутный гель. Пошёл контр-купольный импульс – невидимая чаша, в которую рухнул поднимающийся мир. Воздух вздрогнул обратной волной, ноги у отряда сами нашли пол – удар вышел мажорным: дроид сбил фазу, хватанул пустоту, гравь перекувыркнулась. Несколько бетонных чешуек сорвались с потолка, жалобно стукнулись об шлем Пыжа.

– Браво, Тина! – коротко кольнул голос Аркана. – Живём.

Стволы поют. Но не валом – умно. Ласточка не бросает очередь “в лоб” – приподымает луч на пол-пальца выше, чтобы не отрикошетило в стену с мембраной Хорна. Пекарь «режет» правый барабан, идущий в такт шуму, – он видит краем взгляда узор вентиляционных прорезей, туда и шьёт. Короста садит короткими по узлу калибровок – там, где на корпусе золотится микрошов: под ним – доступ к настройке грави-модуля.

– Глаза ему! – бросает Аркан, и мгновение спустя сам даёт.

Его Магнум – древний, как грех, но перекроенный под верхние технологии – рычит не громко, а густо. Рукоять обнизывает ладонь, как костяной инструмент хирурга; в стволе одна микро-спиральная направляющая, в патроннике индукционный разгон. Смарт-пули – с крошечным “ухом”, цепляющим тепловую подпись сенсора. Аркан нажимает – перекат вибрации уходит в кости, выстрел делает пол на сантиметр ближе, а звук похож отнюдь не на хлопок, а на удалённый удар кувалды в железо.

Первая пчела уходит в левый “глаз” – белёсая линза трескается паутиной, из-под кожуха валит искряная пыль. Вторая – в правый: пласт въедается внутрь, стягивается, ослепляет. Дроид словно задерживает дыхание: его стволы продолжают чиркать бетон, но уже по памяти, по инерции.

– Слепой! – сухо констатирует Шнур. – Забирай.

Ласточка идёт стрелой. Её экзоскелет – простенький, усиление на полторы – шипит микроприводами, подхватывая сухожилия. Она не рубит по-дурацки поперёк – заходит под фаску, в связку, где броня не закрывает кабель-корешок: вибромеч в ладони щёлкает тихим ультразвуком, и сталь поддаётся, как плотная ткань. Она ведёт клинок вдоль, чтобы не развалить целиком – не задеть гравь и не порезать плату сенсор-шины.

– Держу правый! – Пекарь сонно, как на кухне, но без дрожи, сечёт очередями кожух барабана. Короста отрабатывает по подвесу: одна, две, срыв; браслет грави-модуля свисает на жгуте, не активен.

Ласточка прожимает последнюю связку – дроид оседает, как бы с облегчением. Из нутра пахнуло озоном и горячей смазкой. Ласточка ногой ставит упор, приглушает клинок, и корпус садится на брюхо, ровно.

– Чисто, – она выдыхает, но глаза всё ещё ищут опасность. – Сенсоры выведены, гравь цел, чип-кассеты живы. Заберём на обратке.

– Хорошая работа, пташка, – кивнул Аркан. Голос короткий, без сахара – но Ласточка улыбается глазами: для неё это – как орден.

– Счёт патронов, дыхание, – напоминает Короста. – И по углам.

Тишина вернулась, как настежь окно прикрыли. Дальше шли холодные стены, где опознавательные стрелы (давно выцветшие) всё ещё указывали – СЕКТОР ХРАНЕНИЯ.

– Быстренько и красиво, – тихо сказал Пыж, отлипая от ниши. – И я жив – чудеса.

– Чудеса – это то, что ты до сих пор в бригаде, – буркнула Тина. – Вперёд.

Хранилище встретило их присосавшейся тишиной. Дверь – толстая, как толчёная кость, – сдалась резаку Шнура после двух аккуратных проходов. Внутри – соты стеллажей на рельсах, заснувшие в полумраке, как улей в зиму. Пыль светилась зелёным последом – Мирий проник даже сюда, смешался с вековой тишиной.

– О, милая, – Шнур не удержался: вытянул руку, провёл по угловой панели. – ООН-овский стандарт: С-ЯД/ОХР/ГЛ-4. Давайте посмотрим, ради чего сюда ноги гнули.

Они открывали модули вниманием хирурга, не как мародёры; кто-то из них так и был мародёром, но плохой мародёр долго не живёт. Ласточка держит/подсвечивает/запоминает. Пекарь – руками, как на кухне: берёт аккуратно, двигает плечом, смеётся беззвучно, если что-то идёт. Короста делает пометки на резиновом блокноте: масса, риск, стоимость.

Там были вещи, которые не должны лежать в одном помещении, но апокалипсис любит чужие соседства:

● 

Семена ИИ (“зерно”) – сферические блоки с многослойной нейроглиной. На каждом – гравировка: SYBIL-β, CHERUB-S, DELPHI-minor. Шнур дышал чаще: непривязанные ядра, не отмеченные Элионом. Это как золотые монеты в лёд.

● 

Полевые подавители Хорна, ручные – бочонки с ультразонным кольцом, на корпусе – “срок не более 6 часов”. Монах медленно коснулся кончиками пальцев: знаки на корпусе были чем-то вроде молитв старого мира – “

беречь от влаги

”, “

не включать рядом с людьми

”.

● 

Грави-стропы – плоские паутины с нитями проводников. Ласточка прикинула: две такие стропы удержат валун или подвеску грузовика. Для “Шиши́г” – подарок.

● 

Конденсаторы Мирия – банки с матово-лунной заливкой; Короста тут же маркирует их красным и уводит в отдельный сет: Только на обратке. Только аккуратно.

● 

Нейрофольга – тонкая, как паутина, ткань для плотной связи с бортовыми системами. Аркан смотрит долго, но ничего не говорит: такие вещи не любят язык.

● 

Кассеты лексиков – языковые архивы. На одной – затёртое: LAT, на другой – GR, на третьей – ZH. Аркан задержал взгляд на “LAT” – не то, чтобы он знал, что там; просто слово привычно чиркнуло внутри, где у него жила та смешная фраза на руке. Он помрачнел и заметно замедлил дыхание.

● 

Старые военные чёрные ящики – гермозапайки с эмблемой какой-то вымершей части. Пекарь чуть улыбнулся и не стал трогать: бывают вещи, которые лучше не открывать под землю.

– Хватит, – сказал Аркан. – Базовый набор в меш. Остальное – помечаем, возьмём по возвращении. Нам ещё преобразователь нужен.

– Думаешь, он здесь вообще? – спросила Тина.

– Надеюсь, что да, – сказал Аркан. – Иначе всё это было прогулкой с фонариками.

Серверный сектор отдалился на минус два: лестница, узкая, как горло, шершавые стены, плесень, которую Хорн не доел – видимо, ультрафиолет когда-то прожёг здесь свой след. Перед дверью – монадный шлюз; Шнур снял блокировку за две минуты, с той же любовью к нюансам, как будто подбирает аккорды на старой гитаре.

Внутри стоял лес из шкафов: ребристые стойки, матовые панели, побитые вентиляционные ячейки, в углу – старый коленчатый блок кондиционирования. Всё молчало, но жило: сердечный гул снизу дал в эту комнату эхом. И ещё тут пахло пылью и лаком, как в старой библиотеке.

– Лево – моё, – Пекарь двинулся огибать ряд.

И тут он выкатился из-за стойки, не давая паузы – так, как иногда крокодил поднимается из глины, когда ты уже шагнул. Охранный, но другой линейки: узкий, жёсткий, линзоустый, с короткими, как у краба, манипуляторами.

Он поднял ствол, и в следующее мгновение смотрел в лицо Гвоздю. Слишком близко. На расстоянии, где любые реакции – это вчера.

– А-ах ты ж… – успел, кажется, только воздух.

Щёлкнул инициатор. Ничего не произошло.

Дроид моргнул пустым светом, как старик, забывший слово. Второй щелчок – опять тишина. В нутре что-то скребнуло, мотнулось, но заряд не пошёл: батареи мёртвые, подачи нет, дозволений тоже.

– Разряжен, мать его, – ошалело выдохнул Гвоздь, и тут же Коро́ста ошпарил две короткие очереди по узлам связи – чтобы ни одному чуду не пришло в голову ожить через минуту. Ласточка под шаг вышла, клинком срезала крепление ствола у корня – чисто, чтобы сохранить сам ствол для продажи.

– Не расслабляться, – ровно сказал Аркан, но голос стал ниже. – Если один сел, это не значит, что все такие.

– Но я всё равно сейчас родилась заново, – призналась Тина, и на мгновение даже улыбнулась: адреналин делал людей живыми.

По рядам прошли шепоты и скрипы. Шнур безотрывно отслеживал статусы на своём раскалённом планшетном кирпиче – процентов шесть стоек были ещё теплыми. Значит, где-то внутри дышит резервная вена энергии. Преобразователь близко.

Они шли не торопясь, но жадно, проваливаясь глазами в шильдики и маркировки. Преобразователь оказался не красивым троном, а ничем не примечательной, толстой колонной в центре – с запаянной крышкой и тремя кабель-магистралями на силовых бегунках.

– Вот он, – сказал Шнур, и в голосе впервые за вечер жадно звякнул металл. – Снимем – и можно купить себе жизнь.

– Жизнь нельзя купить, – буркнул Монах, – её можно только не потерять.

– Мы попробуем и то, и другое, – тихо отозвался Аркан. – Короста, пометки. Пекарь, метки на крепления. Ласточка, точки отрыва. Не сейчас. Отметили – и идём дальше.

– Куда же дальше? – спросил Пыж, хотя знал ответ.

– Исследовательские, – сказал Аркан. – Если тут делали то, что я думаю, – там будет ещё вкуснее. А может – и хуже.

Исследовательский зал встретил их холодом. Не воздухом – взглядом. Ряд за рядом стояли высокие колбы, каждая – как молчаливый колокол, каждая с собственным инеем на стенках. Подсветка еле жила: кое-где дрожали огоньки питания, тонкими нитями уходили в пол. В половине – живого не было: на дне лежали обрывки, отслоившаяся плоть, замершие тени. В других – фигуры: человеческие, почти, но что-то в пропорциях не складывалось.

Ласточка шла беззвучно – даже экзо не смел царапнуть. Тина глотала ртом холод: у неё под шиворотом побежали маленькие мурашки. Пекарь запоздало перекрестился каким-то детским крестом. Монах опустил глаза.

– Не расплескать голову, – предупредил Аркан. – Мы не паломники. Мы – работаем.

Они читали таблички. МГН-03, СБЛ-12, АТМ-09. Над одной – царапины на стекле: кто-то пытался изнутри писать ногтями – получились ничтожные буквы и кровь в морозе.

– Вот это… – Тина остановилась. Табличка была нормальной, не слепой, не облезшей. Отличалась одной строкой, ровной, как будто вчера выбитой.

Юрий Васильевич Крузенштайн.

ЖИВ.

– Имя… – Ласточка сказала, как будто вкус проверила. – Не “номер”. Не “проба”. Имя.

За стеклом ничего не было видно: всё заледенело изнутри, как будто на него дыхнули и оставили зиму. Тина подняла ладонь, положила на холод, замерла. В этот момент всё остальное в комнате перестало существовать.

– Тина, – ровно сказал Аркан, – не трогай. Мы здесь, чтобы заработать, не чтобы играться.

Она кивнула. И, как это бывает у людей, у которых ветер в голове, – сделала наоборот. Не из вредности. Из той тяги к дверцам, которые нельзя открывать.

Пальцы нашли корневой сенсор на панели. Шнур не успел сказать “стой” – он только вдохнул, начиная это слово. Щёлкнула защёлка, загудела старая подача, лампы вдоль корпуса загорелись по очереди, как дорожные. Запор сполз, как петля. Колпак поднялся на два пальца, и в лицо им ударил запах старого холода – как будто под землёй был мороз.