Борис Орлов или МУ ТА БОР

Глава 1

Графитовый полдень

… Si vis pacem, para bellum … Хочешь мира – готовься к войне. ( лат.)

Орлов, нервно сжав кулаки, поднялся с дивана и бессмысленно зашагал по комнате. Кожаный диван цвета слоновой кости, не молодой, но крепкий итальянский гарнитур -"стенка" с полками заставленными книгами, пара резных тумбочек, плоский цифровой телевизор на стене, отблескивающий черным мертвенным пластиком, четыре прочных стула вокруг круглого массивного стола, три репродукции на разных стенах: в гостиной две работы Климдта, на кухне-студии какой-то букет из астр и ромашек, плотно прижавшихся друг к дружке в широкой темно-коричневой корзинке. Под потолком желтушная золоченая люстра, словно втягивающая в себя, а не источающая наружу, чахоточный электрический свет среди дня. Раздвинутые шторы на окнах безжизненно повисли,будто опустившие головы и руки от бесконечной усталости, путники. Орлов остановился,возле зеркала, прикоснулся ладонями к холодному безжизненному и безразличному стеклу, ощутил подушечками пальцев прохладу, и зачем-то долго и бессмысленно вглядывался в своё отражение: блуждающий взгляд широко посаженных болотисто-зеленоватой мути глаз, крупный открытый лоб, плотно сжатые полные губы, с опущенными уголками рта, раздувающиеся ноздри ничем не выдающегося носа, немного выгнутого, как у утки, что впрочем, не придавало его лицу никакой безобразности. Носа,натыкавшегося не на один кулак в жизни и оттого, если приглядеться внимательно, не имеющему симметричности. Отчасти поредевшие курчавые некогда волосы, к тому же подбитые на висках паутиной седин. Крепкий, чуть раздавшийся с годами, но не утративший спортивной осанки мужчина: он видел в отражении не себя – другого человека. Вчера сломался его рабочий компьютер. Сломался так, что восстановлению не подлежал, полетели программы в тартарары, стёрлись абсолютно все фотографии семейного альбома, накопленные за много лет, исчезла переписка, хранившаяся здесь же, а самое главное уплыла в небытие работа двух последних месяцев, работа, которой он придавал такое большое значение. Тот, кто терял свой труд, выразившийся в длительных поисках нужного слова, в редакции готовых предложений, в поисках темы, в муках рождения … тот поймёт, какие кошки скребли на душе Бориса. До этой поломки, всю прошлую неделю, он решал проблемы, связанные с автомобилем: то аккумулятор рвал алгоритм повседневности, то, казалось бы совсем еще не старые шины пришлось менять ввиду серьёзного износа, то неприятный запах в салоне авто, невесть откуда взявшийся, то жидкость системы охлаждения! Всё сразу и не вовремя. Потом начались неведомые ранее сложности на работе, тянувшие за собой ухудшение материального положения и совсем неожиданно порвалась подошва у одного ботинка, не так давно купленной пары в Чехии. Удобные ботинки, мягенько в них стопе, блестят глянцем лака. Жаль. Даже и не поносил толком. Если бы на этом всё и закончилось! Большая беда, как всегда пряталась совсем неподалёку. – Мерзко! Мерзко, тускло и погано, – подумал Борис и подошёл к окну. Низкое полуживое небо, словно желе, залитое графитной смазкой, конвульсировало в слоистых войлочных складках туч. Ни одной прорехи – казалось, старательный небесный портной не допускал прорваться этой небесной попоне. Если где-то и пыталась образоваться дыра, то тут же, возникала новая заплата и полдень покорно, как вышколенный безрадостный лакей, оставался серым, блеклым, унылым. Тяжко давил он исподтишка на подкорку сознания невидимым бременем. – Хорошо, что хотя бы сегодня нет дождя, – подумал Орлов, уткнувшись лбом в стекло и опять ощутил прохладу, остужающую кровь и скорость мысли. До этого утра дождь без перерыва кропил землю семь дней подряд. – А ведь это всего лишь сентябрь, – продолжал мыслить Борис, – какая мерзость, холодный ноябрьский дождь в сентябре! Даже зелень деревьев за две прошедшие ночи, увяла, агонизировала повсеместно, облетала тут и там в легких порывах ветерка. Листья подло, по предательски шуршали под ногами, нашептывая, что в своей скорой смерти они просят винить раннюю долгую холодную мерзопакостную осень. За окном, на улице галдели дети. Под окнами школьный стадион. Дети резвились на перемене, несмотря ни на осень, ни на слякоть, ни на серость вокруг. Жизнь так упрямо бурлила в их маленьких телах и тем резко отличала их от одиноких, вечно сидящих и ворчащих на молодёжь стариков. Тех малоподвижных, ничем не интересующихся с виду существ, в одно из которых так боялся превратиться Борис в этой жизненной метаморфозе. Весь последний год ему казалось, что отсутствие солнца только лишь подталкивает к этому, ускоряет процесс дряхления и потери вкуса к жизни. – Дети галдят, значит, большая перемена, – думал Борис, и память увела его в светлые тайные комнаты воспоминаний. Там тоже был шум детворы в какой-то полдень, только очень давний, в мае, когда он жил в другом городе, не таком большом, как теперь. Воспоминания нахлынули совсем без спроса, сами собой, проснувшись от шума и гвалта детей, радующихся свободной минуте. И вот он входит в май, вертящийся непоседливым мальчишкой, причёсывающий разлохматившуюся вдруг шевелюру дерзкой зеленой поросли лучами брызжущего солнца. В май, накрывшийся бесконечно-голубой тонкой чадрой небес южных широт. В май, наполнивший город запахами робкого разнотравья, набросавший грубыми жадными мазками сочную невинную, как первый поцелуй, зелень повсюду, где видел познающий новый мир глаз. Май властвовал, как только мог в сердцах людей, предвещая чудо встречи с повторяющейся неизвестностью, с обновлением потока крови в теле, с надеждой на вечность, когда жизнь не прерывается, когда ты не покидаешь это молодое здоровое и красивое тело никогда. Ведь ты небесное создание, собирающееся жить каждый день и всегда… Жить в гармонии и радости. И ты идёшь по, ставшему вдруг волшебным, городу и видишь Её! Сердце делает кульбит, собравшись комком где-то в животе, перехватывая дыхание, при виде незнакомой девушки и замирает от ранее неизвестного предвкушения счастья. Ты, неожиданно для себя и неё самой, берёшь девушку за руки и начинаешь кружиться. Кружиться, кружиться до помутнения в глазах, а потом неловко валишься вместе с ней в майскую, пахучую траву и под жужжание шмеля вглядываешься в бесконечную даль небес, свитых над этой планетой, над этим городом только для тебя… и теперь уже для неё. Да, не забывай, ты уже не один. Вас двое, потому что, как и ты она лежит рядом и смотрит в вечное небо, держа тебя за руку по инерции падения. Но одновременно обоим приходит понимание противоестественности того, что руки сжаты, и это кое-что теперь значит для тебя. Это первая маленькая победа. Не ты, а кто-то другой внутри тебя, легонько, очень легонько сжимает её ладонь, чтобы она поняла, что мысли твои не только о небе, но и о ней, может быть… Но, чур, не торопись, а вдруг она воспримет всё не так и это голубое бесконечное небо рухнет! Рухнет в пропасть весь новый мир, открывшийся тебе сейчас впервые, ты никогда ранее не знал, что всё это возможно с тобой. До этого момента ты и не подозревал, что этот особый мир взаимоотношений Его и Её, воплощенный в ваших телах, вообще существует. Ты упорно продолжаешь держать её руку и немного пододвигаешься к ней, так незаметно, так медленно, словно ты сорняк на грядке и растешь без спроса, сам по себе. Никто не виноват в том, что движение происходит по не зависящим от тебя причинам. Ты начинаешь чувствовать её тело сначала обонянием, пытаясь понять странную смесь непривычных девичьих ароматов. Затем, слегка поворачиваешь голову и упираешься мутным от волнения взглядом в золотистые, как пшеница волосы, раскиданные по траве. Шёлковые пучки прядей, переливающиеся под солнцем то глубиной шлифованного янтаря, то выгоревшей под июльским солнцем степью, то бледной южнорусской сельской дорогой, пылящей под колёсами легковушки, приводят тебя в восторг. Какое счастье – обладать таким богатством! – думаешь ты об её волосах. – Это чудо, как раньше я не видел красоты женских волос?– ловишь себя на мысли. Затем твой взгляд замечает агатовый оттенок её глаз, очерченных тонкими ресницами, так нежно окаймляющими глубокие колодцы глазниц. Вот уже и нос с лёгкой горбинкой и именно эта горбинка неожиданно, ускоряет бег твоей крови, сердце стучит в волнении. Крупным планом зрачок впивается в натянутость кожи, сползает к пухлым с четким выделенным контуром сочным губам, немного раскрытым от частого дыхания, губам, источающих непривычный тебе запах молодой женщины. Затем опускаешь глаза ниже изгиба длинной шеи и удивляешься бугоркам, выпирающим из-под платья, немного пугаешься того, что она, может заметить, как твой взгляд остановился на этих бугорках, и спешишь далее к тонкой и завораживающе длинной линии живота и потом… Ах, оставим это потом, это слишком волнует. – Что это со мной? – подумал Борис, – катись оно подальше, ведь это моё юношеское воспоминание! Как в нём оказалась Марго? Я, сам не понимая отчего, представил именно её образ в том далёком времени, в котором её быть не могло, ибо ей и было-то от силы лет восемь тогда, когда я лежал в траве! Не бывать этому! Прочь, из моих мыслей! Он отошёл от окна, присел на стул и принялся, как это бывает в задумчивости, механически вертеть в руках разные не нужные вещи: авторучки, ластики, шнуры от компьютера, крупный складной походный нож, лежавшие в выдвинутом ящике тумбочки. – Марго, Марго! Зачем? – простонал он и, поддавшись порыву, размахнулся и воткнул нож в стол. Нож зазвенел, соединившись с древесиной стола в диком варварском экстазе, запел свою победную песню: – Дз-з-з-з-э-э-э- и на издыхании -Дум-дум-дум. Все проблемы предыдущих дней – поломка компьютера с потерей ценной информации, дорогостоящий ремонт машины, рабочие неурядицы, порванный ботинок – показались ему мелочью, пустяками, не требующими переживаний, после того, как он узнал, что… Абсолютной, ничего не стоящей пустотой. Да, ведь ровно неделю тому назад он и Марго были совершенно счастливы. Жизнь за десять совместных лет не казалась им сплошным праздником, деньги не были легки, а чаша сложностей, казалось, была выпита сполна. Они начинали, что называется с нуля: трудности, переживания, совместной жизни очень сблизили их. Хотя ссоры, размолвки, молчание от обид тоже преследовало, но самой главной проблемой они видели одну – не было детей. И вроде бы уже наставало мгновение, когда всё казалось таким близким, но, что-то происходило и приходилось ждать какой-то другой, новый отсроченный свыше момент. Небеса не давали своего разрешения на ту величайшую радость в жизни человека, которая кажется многим естественной. Ровно неделю назад, на невинное замечание Бориса о размере одежды, Марго, как бы невзначай ответила: «Ничего, скоро вся эта станет мала, готовь денежки на бОльшие размеры» – и улыбнулась мягко и загадочно. Орлов не сразу сообразил, а когда всё-таки понял, что жена беременна, очень взволновался. Он не стал палить из ружья, как горский джигит, чтобы все соседи знали, что в дом пришла радость. Он решил тихо, но сполна, как густым терпким испанским вином, выдержанным в дубовых бочках, насладиться этой, ставшей вдруг неожиданной радостью, упиваясь ею по глоточку, наполняя себя доверху содержимым, но по чуть-чуть, словно предстоит нескончаемый вечер на двоих в умиротворенной обстановке. В тот раз они, действительно, выпили по бокалу шампанского, и Марго радостно рассказала ему, что вот уже два месяца, как она беременна. Только, она не хотела торопиться, дабы не спугнуть удачу, а теперь уверенна, что выносит дитя и сообщает мужу об этом. Орлов, застигнутый врасплох, мысленно переиначивал свою жизнь и строил пока ещё не совсем понятные планы на будущее. Он был, как, впрочем, и все мужчины уверен, что родится сын. Счастье наполняло его, несмотря на бесконечные проблемы, роящиеся осами вокруг нектара. После того прошла лишь неделя, а Борису было уже не до радости. Что там радости? Случилось так, он узнал, что его Марго, такая импозантная, такая весьма привлекательная и умная женщина изменяет ему! Ему не верилось, хотелось, чтобы всё это оказалось ложью, сплетнями завистниц. Ему не терпелось открыть всё своей любимой Марго и услышать от неё уверенный, немного смешливый, как она умеет, отрицательный ответ. Сегодня Борис не мог делать абсолютно ничего. Всё валилось из рук, рассыпалось в прах, не успев утвердиться, за что бы он не брался. Мысли сбивались в кучу, как воющие от стужи и голода волки, или, неожиданно, разбегались, превращаясь в разгорячённых бегом жеребцов. Борис находился в нетерпении и ждал, когда вернётся со службы его Марго, чтобы услышать от неё, что всё его переживания лишь бред больного воображения завистников, грязная болтовня недостойных женщин, что он у неё единственный, не смотря ни на что. Борис был уверен в жене так, как никогда не был уверен в собственной персоне. И не позволял себе на протяжении совместных лет с Марго даже знакомиться с чужими женщинами, ибо знал по своей предыдущей, канувшей в лету холостой жизни до знакомства с ней, как далеко заводят невинные шалости. Он видел, как крушатся чужие семьи и всегда повторял жене, что не станет контролировать их брак, так как верит в её особенную порядочность. Он бывал участником разрухи чужих судеб и познал, как тяжка ноша обманутых супругов, каким зигзагом изломаны судьбы детей, как невообразимо сладки короткие украденные у кого-то радости и выворачивающе-горьки длительны праведные скорби обманутых сторон. Не дай Бог пройти через этот ад! Защёлкал замок входной двери – жена, как обычно, открыла своим ключом и Орлов, сидя на диване в гостинной, обонял тонкий, нежный до умопомрачения, шлейф влетающего вместе с женой букета изысканных духов. Он уже видел её радостное лицо, отражением в зеркале и, улыбаясь по привычке, залюбовался своей женой. Суженый в талии бордовый кожаный плащ, красиво облегал её фигуру. Марго умела подбирать вещи, видимо в предыдущей жизни она была модельером. Такие изысканные фасоны, пригодные, как для раутов, так и для повседневности, сложно было отыскать. Но она умело и ловко делала это. Весь её гардероб отличался скромным благородством тканей, великолепием кроя, удивительной сочетаемостью с другими вещами и аксессуарами. Вот и сейчас, на её шее мастерски повязан воздушный шёлковый платок, гармонировавший с её глазами и одновременно с кофточкой. Она снимала ботинки и, по движениям, Борис, верно знал, удивлялась, что муж, будучи дома не выходит её встречать, как обычно. За годы совместной жизни Орлов тонко чувствовал по походке, по движениям рук, пальцев, по повороту головы, по первым ноткам голоса, какое настроение у жены. – Марго, – начал Борис после того, как жена вошла и села напротив, дурашливо хмуря брови, продолжая удивляться тому, что Орлов непривычно и странно ведёт себя, – Марго, я всё знаю. – Что знаешь? – удивляясь ещё больше, спросила жена, смешливо изогнув уголки рта в улыбке. – Чем я сегодня обедала? – Съешь семь беляшей и сложи кошку, – хохмила она, – Или какой оттенок я решила придать своим волосам? Он не сомневался, что не в природе её характера высказывать свои переживания. Марго всегда и везде очень умело держала себя в руках, но сейчас искренно удивлялась вопросу, понимая, что Борис не шутит, как обычно. Борис немного помолчал, тяжело дыша, сжал губы, испытующе глядя ей в глаза, дабы понять её чувства. – Перестань, душа моя! – устало, но жёстко, произнёс он, опуская глаза под её честным взглядом, – оставь это. – Боже мой, Боря, брось валять дурака, – щебетала жена, – ты видимо переутомился от всех своих проблем. Плюнь на этот компьютер. Жалко, конечно, долго трудился, но всё восстановишь! Я сегодня вот что видела…, – нежно улыбалась она, растягиваясь рядом с мужем на диване. Зазвонил мобильный телефон жены. Он звонил, не переставая, пока не умолк. Марго не повела рукой, а Борис думал о чём-то своём. – Ах, Марго, остановись, – нервно и довольно громко произнёс Борис, отодвинувшись в угол дивана, и жена поняла по его тону, усвоив за годы все повадки мужа, что он не на шутку рассержен. – Я всё знаю, – повторил дурацкую мантру Орлов, – знаю, знаю… – честно сказать, он и не подозревал,что нужно в таких случаях говорить. Нужны какие-то специальные фразы? Слова не слетали с языка, сползали многотонными неподвижными неуправляемыми глыбами. – Да что именно, знаешь? – немного напряжённым голосом спросила жена, начиная волноваться. Ты меня не пугай, особенно теперь, – грустно улыбнулась она, поправив прядь волос. – Прости … Именно это не могу тебе обещать, – убитым голосом произнёс муж, глядя в окно. Там, предзакатное солнце на парочку минут прорвало блокаду зомбированной облачности и тихо сошло в небытие. Тучи скрыли свет. Графитовый вечер уверенно превращался в антрацитовую ночь. – Да что же случилась? Что такое ты знаешь? – беспокойно спросила Марго, – в конце-то концов? – Всё. Про твою неверность, – с трудом выдохнул из себя Борис. Это слово «неверность», как бритва, резало его язык и связывало его мысли до тех пор, пока он не вытолкнул его изо рта. Ему хотелось произнести грязное словцо, которым часто называют такое действие, но он не смог… пока. Марго, словно от укуса змеи дёрнулась, как-то неожиданно для Бориса побледнела, затем резко вспыхнула – кожа на щеках зардела, покрылась пульсирующими красными пятнами. Такого с ней практически никогда не случалось за все совместные годы. Марго съёжилась, свела плечи, как уставшая птица сводит крылья, и сев в противоположный от Бориса уголок дивана, поникла, увядшим раньше времени цветком. Борис заторможено, будто накачанный успокоительным, наблюдал за её реакцией. Он хорошо знал, что только в первые мгновения неуверенности, неподготовленности, в момент, что называется «врасплох», когда Марго ещё не успела взять себя в руки и задвинуть железное забрало ресниц, можно увидеть её искреннюю не спрятанную глубоко внутрь самой себя от тяжести мира сущность. – Говори, так всё было? – рявкнул, сам того не ожидая от себя, Борис! – Рассказывай! – Да, – только и произнесла, неожиданно для самой себя, она упавшим голосом, опустив голову. – Что «да»? – словно пронзённый кинжалом в самое сердце, тихо спросил Борис, ожидавший что угодно, только не это «да». Он готов был услышать про флирт, про какие-нибудь поцелуйчики после кафе, готов слышать оправдания с отнекиваниями, но никак не готов услышать «да». – Прости, Боря, – сказала жена, посмотрев ему в глаза, и слёзы тонкими жалобными ниточками заструились по её щекам. – О-о—о!?? Всё так и есть, – закачал головой Орлов, прищурив глаза, внешне твёрдый, а внутри сжавшийся от боли. – Ну, и кто? Кто этот счастливчик? – возбуждённо дыша, сжимая и разжимая губы, медленно спрашивал он, ничего не соображая. Мысли перестали повиноваться ему окончательно. Марго, немного помолчав, назвала имя мужчины. – Ах, этот? – захлебнулся удивлёнием Орлов, открыв рот, пытаясь найти слово, но смог лишь выдохнуть. – Ни за что бы не подумал… Подлец. Подле-е-е-е-ц. Подонок. Жирная мразь. Оказалось, что любовником Марго был один из заказчиков фирмы, в которой она служила. – А-а-а-а, вот как обделываются такие дела, – нервно засмеялся Борис. – Это же надо! Про кого ты мне только не рассказывала за эти годы, про то, кто к тебе клеился, какие только истории не подносила про всяких ловеласов, вращающихся вокруг и … ни слова серьёзного про него! В следующий раз буду умнее, учту, что настоящие любовники всегда в разговорах отсутствуют на первых ролях, про них говорят, но вскользь.. Ха-ха-ха, ловко, ничего не скажешь. Класс! Каков класс, душа моя! Ты и здесь талантлива! Актрис-са! Прима! – Проститутка, – вдруг, неожиданно для самого себя, крикнул он, захлёбываясь яростью. Марго сидела и тихо плакала, лишь плечи её вздрагивали. – Как теперь жить? – застонал Орлов. – А ты представь, – вдруг зашептал неизвестный голос в дебрях сознания, – представь, как она вытворяла всё это. Как она умеет, ты же знаешь. Она обнимала, ласкала своими руками, губами другого, все последние годы… годы… годы… – Сколько, сколько всё это длится? – говори, – вспыхнуло, разожглось в душе, – сколько лет вы встречаетесь? – Не лет. Не лет. Сколько раз, Боря. Несколько раз, всхлипывая, подняв ставшее некрасивым от красноты, пятен, слез и тяжких гримас лицо, – ответила жена. – Несколько раз, говоришь… Довольно и раза, наверное. – Да. Да. Да… – шептала Марго. – И ты помнишь, как клялась мне тогда в день свадьбы в верности, в ЗАГСе, помнишь? Марго не отвечала, прижав ладони к лицу. – Помнишь, как я тебе обещал, что не изменю тебе и сдержал своё обещание. А знаешь, почему я сдержал? Думаешь, мне не предлагали? Думаешь, не было возможности, моментов, женщин, готовых помочь? – Борис продолжал заводиться, плохо контролирую ситуацию. – Я не хотел делать тебе больно… Понимаешь, таким образом, мне казалось, я берегу тебя, потому, что ты нужна мне. Потому что ты важна для меня. Потому что любовь это, это не всегда кофе в постель и цветы на праздник. Это, вероятно совсем другое. Может быть, верность, – Бориса тёплой волной накрыла жалость к себе, потом к жене, такой слабой и беспомощной в своих слезах. Ему захотелось простить ей всё и всех, обнять и зажить новой жизнью, в которой уже не будет места лжи. Любовь к Марго накрыла его с головой, как невесть откуда взявшаяся волна. – За что, Марго? Или ты совсем разлюбила меня, и каждый день играешь комедию? В чем причина? Ответь, – Борис опустил голову и беспомощно обхватил её руками. – Боря, Боря… – прошептала Марго. – А ты забыл, как обижал меня, когда я жила тобой одним? Забыл, как ты по неделям не разговаривал со мной, пытаясь переиначить меня. Забыл все свои оскорбления, злые слова, все наши ссоры? – И что? – закричал Борис, – что такого? Ты разве не так же себя вела? Со всеми бывает. Но при этом я не побежал искать себе подстилку. Потому что это предательство, и ты – предатель. Подлый, нечистый предатель. – Представь, ты уезжал в командировки, а она в это время любилла другого, – снова зашептал голос. – Любила-любила и долюбила. А ребёнок? Он не твой. Не-е-е-ет, не твой. Она беременна от любовника.. – А ребёнок? – вскрикнул Борис, словно ударенный электротоком. – Ребёнок, – парализованным от ужаса голосом, прошептал он. – Твой, Боря, твой, поверь! – протянула к нему руки Марго. – Боря, не сомневайся…. -А-а-а-а, – словно от заразной больной отодвинулся от жены Борис. – Не верь ей, шептал голос, не верь этой дряни, променявшей тебя на какого-то пузатого урода. Она, видимо, не первый раз это делает, – капали в уши ужасные шепталки. – Посмотрим, – еле сдержавшись от слёз, сказал Орлов. Недолго осталось. Семь месяцев и всё будет видно. Мы так отличаемся с ним. – Или с ними, – шептал голос. – Или с ними, – гадко ухмыльнулся муж и посмотрел на Марго. Марго подняла голову от следующего обвинения в порыве сказать, что, мол, нет, не так, но вспыхнула под пристальным взглядом мужа и опустила глаза. – Как? – не поверил Орлов, – кто ещё? – Один раз, – мертвенным голосом произнесла жена. Перед свадьбой, когда ты был в той длительной командировке. – И кто же? – Коллега по работе. – Вот как? А потом ты с чистой совестью пошла под венец? Нет человека – нет проблемы? – Нет, Боря, сама не понимаю, как тогда всё произошло. Нелепая случайность. Даже и не назвать сполна изменой. Он потом поверить не мог, что я больше не позволила ему даже думать об этом. Хотел развестись, предлагал замуж … Но я о тебе думала. – Звучит красиво. Но навоз даже в красивой обёртке останется навозом. – Убей её, – шептал голос, – на что тебе эта змея, которую ты пригрел у изголовья? На что тебе чужой ребенок? Убей обоих, её и любовника. Что может быть страшнее этого оскорбления? – Дрянь. Мерзкая, подлая дрянь! Шлюха, – выкрикнул ей в лицо Борис, – ты жизнь мне сломала. Не знаю, как себе, но, возможно, и ребёнку тоже. Хотя…, если это от него, и он признает, и сойдётесь, и будете счастливо жить – что ж… Живите! – Нет, Боря, прости, – Марго упала на колени, обхватив диван руками и застучала по нему в безысходности, – нет, нет, нет. Твой ребенок… Прости… Я виновата… Прости, – говорила она сквозь слёзы, – прости, Боренька… Убей меня, мерзкую дрянь. Я люблю тебя… *** – Полный бак и чашку крепкого, самого крепкого кофе со сливками, – Орлов протянул купюру заправщику. Тот засуетился вокруг автомобиля в ожидании хороших чаевых, улыбался, кивал головой и суетливо семенил к кассе, понимая, что водитель не собирается выходить из машины. Борис включил радио, покрутил ручку в поисках хорошей радиостанции. Шумный город успокаивался, укрываясь словно простынёй антрацитовой ночью. Автомобили прятались в свои стойла, водители и пассажиры в постели, кто в свои, а кто и в чужие. Броляг и укрывались импортным картоном в тёмных затхлых подворотнях. Душа Бориса безмерно устала и исподволь просила чего-то, пока ещё не понятного, не осознанного. Но оно, это неосознанное приближалось, как ночью подкрадывается неуверенный в своих силах, но уже знающий, что станет могучим, рассвет. – Скользнуло, обнажая тело, платье Легло беззвучно, выгнув спину, словно кошка И штор задернутых бельмо в глазах-окошках Сжимается, как страсть в чужих объятьях. Борис наткнулся на литературную радиостанцию. Читали стихи. Орлов любил стихи. Любил их в целом, проникал в них в частности. Тонко чувствовал любую фальшь или несовершенство, сам не осознавая, откуда это в нём. Может быть от юношеских увлечений поэзией или от чего-то другого… Он сохранил волну, ожидая, пока бензобак заполнялся до щелчка «пистолета». В салоне витал аромат кофе, заправщик получил чаевые и улыбался шальной нечаянной, абсолютно дурацкой улыбкой счастливого человека. Дыханья нервный ритм – отсчет мгновений Порханья бабочек – ресниц твоих прикрытых. Долин и всхолмий перепляс в тенях размытых Качается в теснине наваждений. Юлой кружится мир в бурливой крови. Иссохших губ усталость дремлет в неге сладкой, И нежный аромат дарует коже гладкой Цветущий лотос, спрятавшись в дуброве. – Пора. Спешу. Ещё готовить ужин. – Во сколько ждать звонка? С тобой одно блаженство. – Я – шлюха? – Полно, милая. Ты – совершенство! – Тогда бегу, зачем тревожить мужа В тему, в самую тему, – подумал Борис. – Как будто небесная канцелярия отправляет мне своё сообщение, что они в курсе происходящего… Борис включил новые настройки на навигаторе. – До Бреста одна тысяча километров, – проговорил женским голосом навигатор, – поверните налево, затем через пятьсот метров направо. Орлов был абсолютно спокоен и тих. Память отключилась на какое-то время. Он сам удивлялся этой метаморфозе, ожидая вспышек пережитого ужаса и боли. Но принял эту ниоткуда взявшуюся лёгкость и мечтал не потерять её. Автомобиль плавно тронулся,постепенно разгоняясь. Между передними сиденьями, в папке лежал паспорт Бориса с открытой шенгенской визой. Рядом обычная светлая тряпка с несколькими бурыми пятнами, в которую завёрнут его складной походный нож. Беспристрастная леди ночь приняла в свои объятья и автомобиль, и пассажира, и загородное шоссе, и всю планету. – Вам куда? – Борис притормозил возле девушки с дорожной сумкой, голосующей на пустой загородной остановке, – свет фар неожиданно выхватил силуэт и боковым зрением Борис оценил обстановку. – Мне в Минск. А вы куда направляетесь? – осторожно отвечала девушка. – Садитесь, – Орлов распахнул дверь,– что-то случилось? – спокойно спросил он, – порвали окончательно и бесповоротно? В такое время? Решительно! – Почему вы так решили?– устало спросила девушка. – Большой проницательности не требуется. Вы слишком элегантны для этой затрапезной остановки. – Борис оглядел её с ног до головы, – одежда качественная, значит, деньги есть или были, макияж не броский, не как у дорожных жриц. Брови не нарисованы, цвет лица здоровый. Сумка… До Минска точно довезу, а если есть желание, время и загранпаспорт, то и … до Парижа. И дальше, туда где много солнца. – Почему бы и нет? – улыбнулась пассажирка, – паспорт, как ни странно в кармане. Жизнь так непредсказуема, как сказал халиф Хасид, пытаясь вспомнить волшебное слово «му-та-бор».