Аудитор жизни. Пустые могилы. Полные архивы

Глава 6. Начало грязи

Шесть лет назад. Санкт-Петербург. Кабинет в Смольном пах пылью старых интриг и терпким, дорогим парфюмом своей хозяйки. Алиса Тёплая, тогда ещё заместитель председателя Комитета по управлению городским имуществом, стояла у высокого стрельчатого окна и смотрела на серую, свинцовую гладь Невы, по которой, оставляя грязные разводы, ползли редкие баржи. На массивном дубовом столе перед ней лежала пухлая папка с проектом реконструкции старого судоремонтного завода на Васильевском острове. Это были миллиарды бюджетных и частных инвестиций. И десятки голодных ртов вокруг, готовых вцепиться в этот кусок, как стая чаек в брошенный хлеб.

– Проект рискованный, Алиса Петровна, – осторожно заметил её помощник, молодой человек с бегающими глазками и вечно влажными ладонями, чем-то неуловимо похожий на будущего Артура Папенко в Серебровске. – Конкуренты… очень серьёзные ребята. И комитет по охране памятников… там заключение отрицательное, объект имеет историческую ценность…

– Риск – это всего лишь плохо просчитанный план, Серёжа, – Тёплая обернулась от окна, и её лёгкая, почти невесомая улыбка была холодной и острой, как невский гранит в феврале. – У конкурентов есть деньги и наглость. У комитета – принципы и страх перед начальством. А у нас… – она постучала тонким, ухоженным пальцем по обложке папки, – …у нас есть правила игры. И мы их будем писать сами. Мы не будем бороться за проект в лоб. Это грязно и неэффективно. Мы создадим условия, при которых он сам, как перезревший плод, упадёт нам в руки.

– А историческое заключение? Протесты общественности? – помощник, осмелевший от её невозмутимости, задал главный вопрос.

– Общественность имеет право на мнение, Серёжа. Но не имеет права нарушать порядок. Крепкие ребята из «Балтийца» уже объяснили ключевому «общественнику», который пытался поднять волну против сноса, что его личная безопасность не входит в список охраняемых памятников. Он уехал. Уехал тихо. А завод, увы, ночью загорелся, и половина его «исторических» конструкций обрушилась от старости. Чистый несчастный случай. Теперь комитет вынужден будет согласовать снос. Нужно лишь немного направить стихию.

Через полгода проект реконструкции был её. Конкуренты, вложившие миллионы в подготовку, объявили о банкротстве. Комитет по охране памятников получил благодарность от губернатора за принципиальность и бдительность. А крепкие ребята из «Балтийца» – выгодный контракт на «обеспечение безопасности» будущей стройки. Алиса Тёплая получила очередное повышение, премию и негласную репутацию «эффективного кризис-менеджера», способного элегантно решать самые сложные задачи. Никто не заметил крови на её белоснежных, пахнущих дорогим кондиционером, манжетах. Она всегда умела работать чисто. Стерильно.

Серебровск, настоящее.

– …именно поэтому, Иван Сергеевич, перевод районной поликлиники из старого аварийного здания в новое, построенное по федеральной программе на Левобережье – это не просто решение наболевшей социальной проблемы, – голос Алисы Тёплой звучал мягко, убедительно, она сидела в глубоком кожаном кресле напротив временного мэра Горбатько, чуть склонив голову, словно внимательно прислушиваясь к его собственным, только что рождённым гениальным мыслям. – Это ещё и мощнейший имиджевый ход! Вы показываете себя руководителем новой формации, заботящимся о здоровье самых незащищённых слоёв населения! Это оценят! И в области, и выше! Плюс – освобождается прекрасное здание в самом центре города, памятник архитектуры, под… ну, скажем, современный многофункциональный бизнес-центр, который, безусловно, привлечёт в наш город так необходимые инвестиции!

Горбатько слушал, раскрыв рот, и его лицо сияло от восторга. Какая блестящая, своевременная идея! И ведь это он, он сам её придумал! Ну, почти сам. Алиса Петровна лишь немного… подтолкнула, навела на мысль парой наводящих вопросов. Гениально! И поликлиника переедет из развалюхи, и инвесторы придут!

– Правильно! Абсолютно правильно говорите, Алиса Петровна! – он стукнул пухлым кулачком по подлокотнику кресла, входя в раж. – Так и сделаем! Бизнес-центр! Вот чего городу не хватало! Прямо завтра издам распоряжение! Моё решение! Запишите секретарю!

Тёплая едва заметно улыбнулась. Он был идеальным инструментом. Тщеславный, трусливый и абсолютно управляемый. Она лепила из него всё, что хотела, просто подбрасывая ему нужные формулировки и позволяя считать их плодом его собственного ума. Она не управляла им – она программировала его, как биоробота. А он с радостью исполнял программу, наслаждаясь иллюзией собственной значимости и незаменимости. Старое здание поликлиники в центре, памятник конструктивизма, уже было негласно обещано нужным людям из Питера под снос и строительство элитного жилого комплекса с видом на реку. Но об этой маленькой детали Ивану Сергеевичу знать было совершенно необязательно. Пока.

Юрий Аверин сидел в душном, пахнущем пылью и мышами читальном зале городской библиотеки, единственном месте, где ещё можно было найти подшивки старых областных газет и журналов. Информация об Алисе Петровне Тёплой, которую он получил от Елены Пак, была скудной, обрывочной и оттого ещё более тревожной. Он начал копать. Но чем глубже он погружался в её официальное прошлое, тем больше убеждался: перед ним профессионал высочайшего класса по зачистке следов и созданию безупречной легенды. Официальная биография – стерильна, как операционная. Красный диплом Санкт-Петербургского университета, экономический факультет. Пара лет в бизнесе – какая-то мутная консалтинговая фирма «Вектор-Плюс», не оставившая после себя ни одного реального проекта, ни одного упоминания в прессе. Потом – стремительный, почти вертикальный взлёт по карьерной лестнице в администрации Петербурга. Комитет по управлению городским имуществом, комитет по инвестиционной политике… Везде – только положительные характеристики, благодарности от начальства, публикации в ведомственных изданиях о её «инновационных подходах» и «успешной реализации городских программ». Ни одного скандала, ни одного тёмного пятна, ни одного уволенного подчинённого, ни одного проигранного суда. Словно её прошлое было не прожито, а написано лучшими специалистами по пиару и ретуши.

Он пытался найти информацию через свои старые московские контакты в контролирующих органах, но и там натыкался на глухую, вежливую стену. «Тёплая? Да, знаем такую. Серьёзная дама. Эффективная. Связи на самом-самом верху. Проблем с законом не имела. А что, собственно, интересует?» Когда он пытался уточнить про «связи наверху», ему мягко, но твёрдо советовали «не лезть в эту тему». Это было всё, чего он добился. Он чувствовал себя следопытом, идущим по следу призрака в тумане. Следы были, но они обрывались на самом интересном месте, словно кто-то невидимый шёл за ней по пятам и аккуратно засыпал их прошлогодними листьями.

Он уже почти отчаялся найти хоть какую-то зацепку, когда ему позвонил Пушкин. Голос архивариуса дрожал от страха.

– Юрий… э-э… Аверин… Тут такое… Я не знаю, важно ли… Но я слышал разговор… Колесов, ну, этот, с благоустройства… Он хвастался в курилке… Будто к нему подходили какие-то… «спортсмены» … Предлагали «крышу» … Говорили, что теперь они тут порядок наводят… От новой… ну, от этой… которая всем рулит…

Аверин замер. Спортсмены. Та самая деталь, которой ему не хватало. Он вспомнил флешбэк Тёплой из Питера, о котором ему туманно намекнули московские контакты: связи с какими-то полукриминальными спортивными клубами. Значит, она привезла с собой не только «системный подход». Она привезла с собой и мускулы. Тихие, незаметные, но готовые действовать. Картина становилась объёмнее. И страшнее.

Алиса Тёплая сидела в своём номере в лучшей, и единственной приличной, гостинице Серебровска. За окном моросил нудный осенний дождь. Она пила зелёный чай и размышляла. Её философия была проста, как всё гениальное, и сложна, как устройство вселенной. Власть – это не грубая сила и не мешки с деньгами. Настоящая власть – это контроль над информацией и умение поддерживать хрупкий, динамический баланс интересов между враждующими кланами, как опытный жонглёр удерживает в воздухе десяток стеклянных шаров. Хаос не страшен, хаос полезен, но только если он управляем тобой. Как стихия, которую можно направить в нужное русло, чтобы смыть старый мусор и построить на расчищенном месте что-то новое. Её новое.

Серебровск был идеальной лабораторией для её эксперимента. Старая феодальная система Нептицына рухнула, оставив после себя вакуум власти и кучу перепуганных, жадных, готовых на предательство осколков. Жора – старый, теряющий хватку волк, цепляющийся за прошлое. Его дочь, Елена Пак – умная, но скованная страхом и семейными узами. Корейцы Паки – предсказуемые в своей ярости и жажде мести. Горбатько – послушная кукла без мозгов. Армине Тамбулян – сломленный профессионал, готовый на всё ради выживания. Все они были фигурами на её доске, пешками в её большой игре. Она дёргала за невидимые ниточки, стравливала их, мирила, создавала временные союзы и тут же их разрушала, наслаждаясь своей властью архитектора новой реальности. Её цель – построить здесь, в этом захолустном городке, «идеальную» коррупционную модель. Не грубую, кричащую, как у Нептицына, а изящную, тихую, саморегулирующуюся, основанную не на страхе, а на расчёте. Систему, где все финансовые и информационные потоки сходились бы к ней, единственному арбитру, а она оставалась бы в тени, недосягаемой и незаменимой. Она была не просто чиновницей. Она была архитектором гнили, ваятелем порядка из хаоса.

Она взяла телефон и набрала номер Армине Тамбулян.

– Армине Агамовна, добрый день, – проворковала она в трубку, придавая голосу максимум дружелюбия. – Как ваши успехи с… оптимизацией? Новая норма по невостребованным уже в работе? Учёт ведётся строго, как договаривались? Помните, дорогая моя, порядок превыше всего. Особенно там, где речь идёт о… деликатных материях. И дисциплина. Особенно финансовая.

Она услышала в трубке испуганное, сбивчивое бормотание Армине о том, что «всё делается», «всё под контролем», и удовлетворённо улыбнулась. Винтик работал исправно. Машина набирала обороты.

Через час в дверь её номера постучали. Условный стук – два коротких, один длинный. Она открыла. На пороге стоял молодой человек. Коротко стриженый, широкоплечий, с пустыми, холодными глазами хищника. Он был одет в дорогой чёрный спортивный костюм известного бренда, но двигался с бесшумной грацией профессионального убийцы. Он напоминал ей одного из тех самых «спортсменов», безмолвных исполнителей «особых поручений», которыми она пользовалась в Питере. Его звали Александр Полозов, но в узких кругах его знали под кличкой Змей – за скорость, бесшумность и смертельную хватку.

– Алиса Петровна, – он коротко кивнул, не заходя внутрь.

– Заходи, Саша, – она жестом пригласила его войти. – Есть разговор.

Он вошёл, оглядев номер быстрым, цепким взглядом, и сел на краешек кресла, напряжённый, как сжатая пружина, готовая в любой момент разжаться.

– У меня тут… возникла небольшая помеха, – Тёплая говорила спокойно, её голос не выражал ни малейшего беспокойства, словно речь шла о досадной опечатке в документе. – Один человек… слишком любопытен. И слишком много говорит не тем людям. Мелкий чиновник из департамента экологии. Фамилия – Смирнов. Он копает под рудник. Пытается связать старые нарушения по выбросам с недавним взрывом. Это может создать… ненужный информационный шум в самый неподходящий момент.

Она сделала паузу и посмотрела Змею прямо в его пустые глаза.

– Я хочу, чтобы шума не было, Саша. Совсем. Чтобы человек… успокоился. Навсегда. Сможешь? Ты ведь у нас мастер тишины, не то, что эти дилетанты, которыми пользуется Жора, вроде один из твоих знакомцев, Полигон вроде бы? Ты умеешь работать чисто. Стерильно. По моей информации ты – профессионал высшей пробы. Чтобы выглядело… ну, скажем, как несчастный случай. Или суицид. Мне почему-то верится, что ты мастер таких вещей.

Змей молча, без тени эмоций, кивнул. Он начинал понимать, что ему выдаётся шанс получить мощного и сильного государственного чиновника-покровителя. Его пустые глаза не выражали ничего – ни страха, ни сомнений, ни жалости. Он был идеальным инструментом. Оружием, которое не задаёт вопросов.

– Хорошо, – удовлетворённо сказала Тёплая. – Адрес, фотографию и оптимальное время получишь позже.

Она уверенно протянула ему кнопочный телефон:

– Здесь нет никаких GPS, никаких камер, простая «балалайка», все просьбы от меня будут приходить на этот телефон, он только для связи со мной. Действуй. И будь осторожен. Город сейчас нервный. Свободен.

Змей так же молча встал, кивнул и бесшумно вышел из номера, спрятав в карман полученную «балалайку».

Тёплая подошла к окну. Дождь снова начал накрапывать. Над городом сгущались сумерки. Она смотрела на расплывчатые огни Серебровска, и на её губах играла лёгкая, почти незаметная улыбка. Её система идеального баланса иногда требовала… хирургического вмешательства. Небольшой коррекции. Она не любила кровь. Грязно. Неэстетично. Но если она была необходима для поддержания порядка – её порядка, – она не колебалась ни секунды.

Юрий Аверин сидел в библиотеке до самого закрытия, копируя на флешку старые газетные вырезки. Он нашёл ещё несколько упоминаний о «Балтийце» и других подобных структурах в Питере. Имя Тёплой нигде не всплывало. Но фамилии некоторых «тренеров», «меценатов» и «общественных деятелей», мелькавшие в этих статьях, показались ему смутно знакомыми. Он где-то их уже видел… Но где? Он чувствовал, что идёт по верному следу, но след был холодным, запутанным, как лабиринт. Он понимал, что имеет дело не просто с коррумпированной чиновницей, укравшей пару миллионов. Он имел дело с системным игроком высочайшего уровня, у которого были не только ум и связи в высоких кабинетах, но и своя, преданная армия теней, готовая убивать по её приказу. Масштаб угрозы был гораздо больше, чем он мог себе представить. И он был один. Почти один. В чужом, враждебном городе, который эта женщина методично превращала в свою личную вотчину.

Глава 7. Конец кодекса

Юрий Аверин нашёл его там, где и ожидал. Не в главном здании администрации кладбища, не у помпезного склепа Жоры, а в маленьком, покосившемся строении у самого края старого, заброшенного сектора. Не то бывшая сторожка, не то ларёк ритуальных принадлежностей, давно лишённый вывески и окон, с одной-единственной тяжёлой металлической дверью, выкрашенной облезлым суриком. Это было неофициальное «рабочее место» Хирурга, его логово, куда стекалась вся неформальная информация со Степного, где решались вопросы, не предназначенные для протокола и чужих ушей. Место, где вершился его тихий, незримый суд – быстрый и окончательный.

Аверин подошёл к ржавой двери и помедлил, собираясь с духом. Он шёл сюда с тяжёлым сердцем и путаницей в голове. Цифры «159», нацарапанные перепуганным Пушкиным на старой карточке, и туманный намёк Хирурга на «кирпичный завод», где хранят «то, что не горит», не давали ему покоя уже вторые сутки. Он инстинктивно чувствовал, что эти две нити – бухгалтерская ошибка и полумифический тайник – ведут к одному клубку, к самому сердцу тьмы этого города, к секретам Жоры. И Хирург, этот человек-призрак, отошедший от дел старого хозяина, был единственным, кто мог знать дорогу.

– Войди, Аверин, – раздался изнутри глухой, низкий голос Хирурга, словно он знал о приходе гостя задолго до того, как тот сделал первый шаг по гравию.

Аверин толкнул дверь. Внутри царил полумрак. Света не было, лишь слабый отсвет от старого керосинового фонаря, стоявшего на ящике, который заменял стол. В помещении пахло прелой землёй и лекарствами.

Хирург, или, как его знали по паспорту, Дмитрий Иванович Калашников, сидел на старой, скрипучей табуретке. Это был человек-функция, человек-нож: жилистый, быстрый, с лицом, словно высеченным из камня, и глазами, в которых навсегда застыла усталость. Он был тем, кто поддерживал порядок на кладбище, но не по закону, а по «понятиям» – неписаному кодексу чести, которым жили и умирали немногие, избранные в этом прогнившем мире. Для него «понятия» были важнее Уголовного кодекса и тем более – Устава кладбища.

– Сюда зачем пришёл? – спросил Хирург, не поднимая головы, занятый тем, что методично чистил какой-то старый, замшелый армейский нож. – Смерть искать? Здесь её и так хватает.

– Мне нужно знать про «кирпичный завод», – Аверин подошёл ближе. – Про тайник Жоры. И про цифры – сто пятьдесят девять. Это всё связано.

Хирург отложил нож, вытер лезвие о край обтрёпанной телогрейки и посмотрел на Аверина. В его глазах не было ни злости, ни удивления – только безразличие и усталость.

– Связано, – согласился он глухо. – Всё связано. Глина, печь, золото. Да ты и сам всё знаешь. Но зачем тебе лезть туда, куда нормальный человек даже не посмотрит? Твоё дело – бумаги. Закон. А это… это моя война. Или теперь уже его.

Он говорил о Жоре. О Борисе Демидовиче Григорьеве.

– Я могу помочь тебе против Жоры, – Аверин понял, что нужно говорить на языке силы и выгоды. – Теперь он твой враг. Твоя территория…

– Ты не понимаешь, – Хирург едва заметно усмехнулся. – Жора мне не враг. Жора – старый дурак, который потерял нюх. Стал жадным. Стал нарушать Кодекс Жизни.

Он поднялся, и его резкое движение заставило Аверина отступить на полшага.

– Миллион за «ложку», Аверин! Слышишь? За место, которое даже не его! За фальшивый холмик! Это грабёж. Тупой, жадный грабёж. Так нельзя. По понятиям так нельзя! И я ему это сказал! Я не буду мараться об его схемы, не буду прикрывать его наглость! Он не вор. Он – барыга.

В этот момент дверь с грохотом распахнулась, и в проёме возникла монументальная, грозная фигура Жоры. Он был воплощением дикой, первобытной власти, основанной на страхе и понятии. Широколицый, с густыми, седеющими волосами, массивными руками и взглядом, который с ходу выбивал из человека остатки самоуважения. Он был в своём рабочем облачении – дорогом, но помятом спортивном костюме, и от него несло крепким табаком и яростью. С ним был его телохранитель, Щуплый, тощая, невнятная тень, всегда молчаливо следующая за хозяином.

– Ты, уёбище! – голос Жоры был низким, сиплым рыком. Он едва переводил дыхание, его грудь ходила ходуном. Он был в бешенстве. – Ты мне тут кодексы свои зачитываешь?! Я тебя, мразь, из грязи поднял, место дал, а ты мне спину грызёшь?! И с этим… этим пришлым козлом, который тебе про какие-то урны рассказывает?!

– Успокойся, Демидыч, – Хирург стоял спокойно, даже лениво, словно у него за спиной не стоял разъярённый хозяин города, а гулял летний ветерок. – Я ухожу. Собираю своих и ухожу. Кладбище – твоё. Делай, что хочешь. А я тебе не слуга больше. И уж тем более не прикрытие. Мой заслон здесь больше не стоит.

– Пошёл ты на хер со своим заслоном! – Жора сделал шаг, вытянув вперёд палец, как пистолет. – Ты мне миллион должен! За эти «ложки»! Я всё посчитал! Ты мне заслон тут, сука, устроил, а сам присосался к теме!

– Я тебе ничего не должен, – твёрдо ответил Хирург. – Я брал по своей цене. А твоя цена – грабёж, на который я не подписывался. Теперь бери своих, которые по «договору», по «контракту», по «закону», и пусть они тебе тут чистят.

Жора подскочил к нему, и Аверин инстинктивно приготовился к драке, но Хирург даже не шелохнулся. Жора остановился в сантиметре от его лица, шипя от ярости.

– Ты, сука! Ты пожалеешь, что родился на свет! Я тебя из-под земли достану!

– Это мы ещё посмотрим, кто кого достанет, Демидыч, – Хирург посмотрел на него с нескрываемой, ледяной насмешкой. – Ты только не забывай. Когда закончат чистить тебя, придёт очередь твоих бумажек. Тех, которые ты прячешь там, где думаешь, что не горит. А это… это только вопрос времени.

Жора развернулся. Он был слишком зол, чтобы говорить. Ему нужна была немедленная, физическая расправа, но Хирург не дал ему повода. Он ушёл. Ушёл громко, оставляя за собой не только ржавую дверь, но и руины прежнего порядка. Жора, брызгая слюной, удалился следом, бормоча проклятия, а Щуплый, испуганно взглянув на Аверина, поспешил за хозяином.

Аверин остался один. Хирург, пока его люди собирали немудрёный скарб у задних ворот, подошёл к нему.

– Ты слышал, – сказал он тихо. – Война началась. Жора больше не хозяин. Он – загнанный зверь.

– Тайник, – напомнил Аверин. – Где он прячет то, что «не горит»?

Хирург впервые позволил себе улыбку. Горькую, кривую. Он ткнул пальцем в сторону дымящейся трубы крематория, а потом в сторону видневшегося вдали заброшенного заводского цеха.

– Старая печь. Под левой стенкой, – голос его стал едва слышным шёпотом. – На Кирпичном заводе. Он там всегда прятал. То, что горит, – сжигают. То, что не горит, – хранят.

Он пожал Аверину руку – твёрдо, по-мужски, неожиданно.

– Ты – правильный. Иди своей дорогой. Но теперь ты влез в чужую войну. Запомни: против закона – есть понятие. А против контракта и понятия – нет ничего.

Хирург развернулся и, не оглядываясь, пошёл по влажной земле, скрываясь в тумане. Он ушёл в подполье, забрав с собой свой Кодекс и своих людей. Создав свой «заслон». Старая система рухнула окончательно. Началась война всех против всех. Безумный Жора, потерявший последнего союзника. Расчётливая Тёплая, дёргающая за ниточки из тени. Непредсказуемый Хирург, ушедший в подполье со своими «понятиями». И он, Аверин, посреди этого хаоса. Но теперь у него была цель. Конкретная, осязаемая. Старая печь под левой стенкой. Кирпичный завод. Глина всё помнит.

Он должен был попасть туда. Как можно скорее. Раньше, чем это сделает обезумевший Жора. Или кто-то ещё, кто охотился за секретами старого волка.

Глава 8. Порог доступа

Подвал кулинарного училища пах не ванилью и свежей выпечкой, а потом, кровью и адреналином. В центре импровизированного ринга, очерченного мелом прямо на бетонном полу и освещённого парой тусклых промышленных ламп, двое мужчин вели свой жестокий, первобытный танец. Один – молодой, быковатый, с татуировками, покрывавшими его руки, как синяя чешуя, – атаковал яростно, но бестолково, выбрасывая тяжёлые, размашистые удары. Это был Полигон – Роман Прибытков. Ему едва исполнилось тридцать, но его лицо уже было изуродовано шрамами, а глаза выражали лишь тупую, хищную жадность. Он был из тех, кто привык решать все вопросы ломом и криком. Именно он был новым «мускулом», который Жора нанял для «наведения порядка» после ухода Хирурга, отчаянно пытаясь заткнуть зияющую дыру в своей обороне. Второй, мужчина постарше, лет под пятьдесят, двигался иначе – экономно, почти лениво, уходя с линии атаки лёгкими, кошачьими шагами, словно играя с противником. Это был Александр Полозов, которого знали под кличкой Змей. Ему было сорок шесть, возраст, когда большинство уличных бойцов уже либо лежат в земле, либо доживают век с отбитыми мозгами. Но Змей был другим. Он дрался не силой, а умом. Каждый его блок, каждый уход, каждый короткий, резкий контрудар были просчитаны, как ход в шахматной партии. Он видел противника насквозь – его дыхание, его страх, его слабые места. Он не ломал – он разбирал на части.