Луминокс

Пролог

Шепот Нарушенного Равновесия

Вечный танец. Так испокон веков жил Сумеречный Лес. Здесь не было ни победы дня, ни торжества ночи. Серебристый свет, пробивавшийся сквозь древний полог, мягко ложился на бархат теней, создавая мириады оттенков серого, сизого и лилового. Воздух, напоенный влагой и ароматом мха, гниющих стволов и свежих почек, был самой сутью Перехода – не света и не тьмы, а их вечного, священного сплетения. Это был пульс Луминокса, его дыхание.

Старый дриад Олеандр, чья кора была испещрена морщинами времени глубже, чем память прадревних камней в Теневых Горах, стоял, вросший корнями в мягкую почву у ручья Изельды. Его ветви, тяжелые от веков, дрогнули не от ветра. Дрожь шла изнутри, из самой земли. Лес… шептался. Не привычным успокаивающим гулом жизни, а тревожным, прерывистым стоном, похожим на скрип натянутой до предела струны. Листва на деревьях вокруг беспричинно вздрагивала, сбрасывая росу, похожую на слезы. Но это была не вода – капли были вязкими, темными, пахнущими тленом и холодной пылью пустоты.

"Не так… Все не так…" – пронеслось в сознании Олеандра, слившись с шепотом деревьев. Он ощущал диссонанс, фальшь в вечном танце Сумерек. Свет, струившийся сквозь листву, казался чуть резче, колючим, обжигающим, будто терял свою животворящую суть. А тени под корнями – чуть гуще, тяжелее, липкими. Они не просто поглощали свет – они пожирали его, оставляя после себя не темноту покоя, а черную, мертвую пустоту. У корней могучего Вяза-Близнеца Олеандр увидел странную плесень: мертвенно-бледную, с фиолетовыми прожилками, она расползалась по мху, превращая его в хрупкую, безжизненную пыль. Это было не увядание – это было обращение в ничто.

Далеко на востоке, за бескрайними Солнечными Равнинами, в сияющем Городе Рассвета, Верховный Жрец Элиан стоял у алтаря в Храме Вечного Сияния. Перед ним, в хрустальной чаше, лежал Светоцвет – живой символ божественной милости. Его лепестки, всегда излучавшие теплое, золотистое сияние, были вялыми, края подсохшими и побуревшими. Но хуже всего был цвет увядания: не естественный коричневый, а грязно-серый, будто сама сущность света высасывалась из растения. Свет, который он испускал, был тусклым, дрожащим, как угасающая лампа, и холодным. На вершинах башен кристаллы-резонаторы вместо чистого сияния отбрасывали на мраморные площади мутные, искаженные блики, в которых иногда мелькали, как паразиты, черные прожилки. В сердце Элиана, всегда полном уверенности в силе и порядке Света, впервые за долгие века поселился леденящий укол не просто сомнения, а предчувствия ненасытной Пустоты. Увядание… Поглощение… Здесь?

На западе, в неприступных Теневых Горах, жрица Элидра стояла на самом краю пропасти у Черной Цитадели. Она простирала руки, пытаясь ощутить знакомую, прохладную, обволакивающую сущность Ноктуры – силу покоя, тайны, защиты. Но то, что струилось к ней из глубин гор, было иным. Не прохладным, а ледяным, вымораживающим душу. Не обволакивающим – цепким, как щупальца, впивающимися в ее волю. Вместо успокаивающего шепота ночи в ушах стоял назойливый, шипящий гул, словно тысячи голодных насекомых. Элидра вгляделась в привычную тьму ущелья. Тени двигались неестественно – не плавно перетекая, а дергаясь, сжимаясь и расползаясь, как амебы. Иногда они сгущались в формы, напоминающие раскрытые пасти или цепкие когти, которые тут же рассыпались в черную пыль. Элидра втянула воздух, и в ее легких застыл лед страха. Тьма, которой она служила, не просто стала чуждой – она была заражена, извращена чем-то древним и ненасытным. Оно здесь… Но страх быстро сменился холодной решимостью и искушением. Если Ноктура слабеет перед этим Голодом, то, возможно… эта новая, всепоглощающая сила и есть истинная мощь? Сущность, которая не просто защищает, но владеет безраздельно. Мощь, которую она уже ощущала на краю сознания – прадревнюю, бездонную, обещающую насытить саму ее жажду власти.

А Олеандр в Сумеречном Лесу вдруг замер, его древнее сердце, бьющееся в такт сокам деревьев, едва не остановилось. Из самой глубины леса, оттуда, где даже хранители равновесия заходили редко, донесся звук. Не шелест, не вой зверя. Это был звук *разрыва*. Холодный, сухой, как ломаемая кость мироздания. Звук, от которого содрогнулась земля под его корнями и замолчали даже самые тревожные шепоты леса, поглощенные внезапной, гнетущей тишиной.

Старый дриад медленно повернул свою покрытую мхом голову. Его янтарные глаза, замутненные веками, широко раскрылись в ужасе. Там, в сердцевине леса, зияла Трещина. Это была не просто расселина в почве. Это был разрыв самой ткани реальности, черная, пульсирующая рана на теле Луминокса. Края ее светились зловещим, больным фиолетовым светом, а из глубины тянулись не то испарения, не то щупальца абсолютной Пустоты, холодные и безжизненные. Все, что они касалось – трава, мох, нижние ветви древних деревьев – не увядало, а мгновенно обращалось в серый, безвкусный пепел, словно сама суть жизни высасывалась в мгновение ока. Воздух вокруг Трещины вибрировал от тихого, ненасытного шипения – звука самого Голода, пробудившегося и впивающегося в мир. Земля вокруг медленно, но неумолимо осыпалась в эту черную пасть, расширяя зияющую бездну.

Олеандр понял. Вечный танец Сумерек не просто сбился с ритма. Древний Голод, Моргаэль, существовавший до звезд и жаждущий лишь поглощения, проник в Луминокс. Его первый шаг оставил не трещину на земле, а зияющую бездну в Балансе, через которую в мир сочилась сама суть его сущности – ненасытная Пустота, само Поглощение. Началось. Начался Голод.