Институт благородных девиц попаданки

Глава 1

– Мир Лантанир был создан богом всего сущего Ротанаром. Изначально Ротанар готовил себе место для отдыха от семейной жизни, от жены, богини домашнего очага Ирисы, от десяти божественных детей, чьи вечные споры и шалости выматывали даже его, вселенскую силу, – я диктовала лекцию, стоя у доски в просторной аудитории.

За партами сидели двенадцать учениц разного возраста и послушно записывали все в свои тетради. Только перья скрипели в тишине, выписывая завитки букв и рисуя на полях незамысловатые узоры.

– Но потом в Лантанире зародилась жизнь. Не сама собой. Сила божества, сама сущность Ротанара, пропитавшая каждый камень и каждую каплю влаги этого мира, способствовала этому. Это была неосознанная утечка творческой энергии, его тоска по чему-то новому, не предсказуемому даже для него самого, – мой голос, размеренный и четкий, звучал под высокими сводами аудитории, украшенными фресками, изображавшими самих богов. Я обвела взглядом учениц, следя, чтобы мысль была усвоена. – И Ротанар, тронутый этим самопроизвольным чудом, этим первым, едва слышным биением сердца в предначертанной вечной тишине, решил превратить свой сокрытый уголок для уединения в мир открытый, полный красок, звуков и дыхания. Он позвал своего сына, бога флоры и фауны Артиса. И тот, вдохнув в безвоздушное пространство первый ветер, что пах озоном и неизведанными возможностями, населил мир живыми существами и бросил в плодородную землю семена диковинных растений и цветов, чьи названия мы сейчас едва ли можем выговорить.

Я сделала небольшую паузу, дав им возможность успеть за перьями. Воздух был густ от запаха старой бумаги, чернил и сладковатого аромата цветущих за открытым окном магнолий. Лепесток, подхваченный ветерком, медленно планировал вниз, задевая резной подоконник.

– Но мир, где есть лишь флора и фауна, был бы подобен прекрасной, но беззвучной картине. Потому вслед за Артисом пришел бог жизни и смерти Ошар. Своим обоюдоострым серпом, отливающим лунным серебром и вороненой сталью одновременно, он не только провел черту между бытием и небытием, но и рассек саму ткань реальности, открыв межмировые врата. И в Лантанир хлынули существа из других миров, принесшие с собой свои мечты, страхи и умения. Так здесь появились эльфы, тролли, орки, люди, драконы, гномы и представители других рас.

Моя трость с глухим стуком коснулась каменного пола, привлекая внимание. Эхо от этого стука прокатилось по тихой аудитории.

– Именно этот момент – момент Великого Притока – мы и будем разбирать на следующем занятии. А пока… закройте тетради. Задавайте вопросы.

Перья замерли. Тишину аудитории, нарушаемую лишь далеким криком птицы и шуршанием листвы, теперь заполнил тихий гул размышлений.

Я осмотрела класс. Мои двенадцать учениц, каждая – живое свидетельство того самого Притока.

Ближе ко мне, с идеально прямой спиной, сидели эльфийки. Аэлин, старшая из них, с волосами цвета лунного света, заплетенными в сложную косу, напоминающую корону, и внимательным, чуть надменным взглядом, аккуратно выводила на полях изящный вензель – фамильную лилию своего древнего рода. Рядом с ней Лираэль, ее противоположность, – смуглая дикарка из лесных племен, с живыми глазами цвета весенней листвы и быстрыми, ловкими пальцами, вечно вертящая в руках засохшую веточку омелы, свой личный талисман. На ее запястье болтался браслет из когтей и перьев, тихо поскрипывавший при каждом движении.

На средней парте, образуя свой собственный островок, расположились две юные гномки. Берта, с аккуратно заплетенными в сложные косы, перехваченные медными кольцами, рыжими бородой и бровями, что-то яростно помечала в тексте, хмуря лоб в глубокой задумчивости. Кончик ее пера с силой вонзался в бумагу, оставляя уверенные, жирные линии. Ее подруга Фрида, щеки которой порозовели от усердия, с обреченным видом пыталась стереть с пальца фиолетовую кляксу, лишь размазывая ее по своей ладони, испещренной мелкими царапинами от работы в мастерской.

Чуть поодаль, в луче света от высокого окна, грелась орчиха Гарша. Ее мощная фигура с трудом умещалась за партой, а массивные руки, способные с легкостью перешибить дубину, с удивительной аккуратностью перелистывали хрупкие страницы. Она редко писала, предпочитая слушать, и ее умные, пронзительно-желтые глаза, подернутые дымкой воспоминаний, были полны концентрации. Из-под манжеты ее практичной туники виднелся шрам – молчаливый свидетель ее неспокойного прошлого.

Рядом с ней, почти касаясь острым ухом плеча Гарши, склонилась над тетрадью девушка-человек, Элоди. Ее лицо, обычное и лишенное расовых черт, присущих другим расам, было озарено жаждой знания. Она записывала больше всех, и ее перо порхало по бумаге как угорелое, оставляя за собой ровные строки убористого почерка. На уголке ее стола лежала закладка, которую она сама сплела из разноцветных ниток, – яркий кусочек рукотворного уюта в этом мире древней магии.

У самого окна, почти сливаясь с игрой света и тени, сидела дриада Иви. Ее кожа отливала цветом молодой коры, а в волосах, казалось, навсегда запутались сухие листочки и крошечные бутоны ландышей. Она редко смотрела на доску, чаще глядя в сад, как будто ловя оттуда иной, более древний урок. Ее пальцы лежали на раскрытой странице, но не выводили букв, а слегка поглаживали бумагу, словно ощущая в ней пульсацию ушедшего леса.

На последней парте, в самом прохладном и темном углу, притаились две загадочные фигуры. Ночная эльфийка Сильна с фиолетовой кожей и серебристыми глазами, казалось, была соткана из самого сумрака. Ее черные как смоль волосы были подхвачены заколками, напоминающими осколки ночного неба, а на шее мерцал кулон с крошечным камнем, вобравшим в себя сияние далеких звезд. Рядом с ней юная вампирша по имени Лилит. Она, как всегда, бледная и хрупкая, с трудом боролась с дремотой, навеваемой дневным светом, и лишь ее острые клыки, видневшиеся меж губ, напоминали о ее природе. Пальцы Лилит нервно теребили край изящного кружевного платочка, смоченного в какой-то охлаждающей эссенции, что помогало ей немного легче переносить дневные часы.

К ним же, в тени, присоединялась тихая тролльша по имени Зума. Ее сероватая кожа была покрыта едва заметными ритуальными шрамами, складывавшимися в древние символы ее племени, а длинные пальцы с толстыми, но удивительно аккуратными ногтями, покрытыми тонкой резьбой, медленно перебирали страницы фолианта, написанного на ее родном наречии. От нее исходил едва уловимый запах вяленых трав и дымного ладана.

На отдельном скамье, словно на троне, восседала застенчивая гигантесса-полувеликанша Эбби. Она была столь высока, что даже сидя, могла смотреть на меня почти наравне. Чтобы не мешать остальным, она сидела одна, поджав под парту свои длинные ноги, и ее огромное перо в могучих, но мягких пальцах выглядело как обычное перо в руке ребенка. На ее широком плече, словно булавка, красовалась крошечная брошь в виде гранитного молота – символ ее клана горных великанов.

И, наконец, прямо перед моим столом, с невозмутимым видом, свойственным только ее расе, сидела юная особа со змеиным телом – нага по имени Сесси. Ее чешуя отливала перламутром и нежными переливами бирюзы, а верхняя часть тела была изящно склонена над тетрадью, которую она придерживала одной рукой с тонкими, почти прозрачными пальцами, в то время как другая без устали выводила идеальные, каллиграфические строки. Ее хвост удобно свернулся кольцом вокруг ножек табурета, и при движении он издавал тихий, шелестящий звук, похожий на шорох шелка.

– Профессор, – первой нарушила молчание Аэлин, ее голос был мелодичным, как звон хрусталя. Она отложила перо с такой точностью, будто совершала ритуал. – Если врата открыл Ошар, бог смерти, не означает ли это, что сама жизнь в Лантанир пришла оттуда?

По губам некоторых учениц пробежала улыбка. Сильна, ночная эльфийка, чуть склонила голову, и в ее серебристых глазах вспыхнул огонек одобрения. Самый каверзный вопрос всегда задавала именно она.

Я улыбнулась в ответ, готовясь к самому интересному – к дискуссии.

– Прекрасная мысль, Аэлин. Это наводит нас на первый парадокс божественной природы: может ли что-то дать начало своей противоположности? Что об этом думаете?

В аудитории на мгновение воцарилась тишина, которую нарушил скрип пера Фриды. Она торопливо дописывала последнюю мысль, и капля пота скатилась с ее виска на пергамент, едва не оставив новое пятно.

– Ну, – медленно, подбирая слова, начала Гарша-орчиха, и ее низкий голос, похожий на отдаленный раскат грома, наполнил пространство. – Без смерти нет… обновления. В степях, когда старый вожак слабеет, его сменяет молодой и сильный. Старое должно уйти, чтобы новое проросло. Может, и врата… они как… большая смерть для старого мира, чтобы наш мог родиться.

Ее мощная ладонь легла на раскрытую страницу, закрывая собой схему межмировых врат.

– Грубая, но точная аналогия, – кивнула я. – Ошар – не просто разрушитель. Он – необходимый этап превращения.

– Но ведь он бог смерти, а не обновления, – парировала Аэлин, слегка наклонив голову, и свет играл в ее безупречно гладких волосах. – Его домен – прекращение бытия. Не трансформация. В хрониках моего рода сказано, что даже эльфийская душа, достигшая предела, исчезает в его чертогах навсегда. Это принципиально разные концепции.

С последней парты раздался тихий, немного шипящий голосок. Это говорила нага Сесси, не отрываясь от своей идеальной строчки. Ее раздвоенный язык на мгновение мелькнул в воздухе, будто пробуя его на вкус.

– А разве можно что-то преобразовать, не уничтожив первоначальную форму? Лед должен растаять, чтобы стать водой. Вода должна испариться, чтобы стать тучей. Смерть – это лишь… изменение состояния. Самый радикальный его вид. Возможно, бог смерти – это и есть верховный архитектор перемен. В наших храмах его изображают не только с серпом, но и с циркулем.

– Именно! – воскликнула Элоди-человечка, ее глаза горели, а перо, которое она в волнении подняла в воздухе, оставило на ее щеке маленькую чернильную точку. – Он не уничтожает жизнь! Он просто… открывает дверь в иное ее измерение! Ведь согласно «Анналам Первопричины», до Притока мир был пуст, но не мертв! Энергия Ротанара уже была там, она ждала своего часа! И эти врата – литературная манифестация этого!

– Тогда почему его серп так страшен? – тихо спросила Лилит-вампирша, наконец, подняв свои сонные глаза. В них читалась не печаль, а глубокая, древняя усталость, знакомая лишь тем, кто слишком долго смотрит в лицо вечности. Ее тонкие пальцы сжали флакон с эссенцией, висящий на серебряной цепочке. – Если он всего лишь преобразователь, почему его приход несет такую боль, такой страх? Почему его не благодарят, а наоборот, боятся? Ведь даже для моего рода, дарованного ночью, его прикосновение – конец.

Ее вопрос повис в воздухе, совершенно неудобный.

– Потому что мы существа ограниченные, дитя, – раздался спокойный, бархатный голос ночной эльфийки Сильны. Ее серебристые глаза, казалось, видели не стены аудитории, а бесконечные лабиринты звездной ночи. – Мы видим лишь один срез реальности. Тот, где утрата – это горе, а конец – это трагедия. Мы не видим целостного полотна, которое ткет Ошар. Мы видим лишь обрывок нити, который он обрезает. И нам страшно.

– Страх – это обычная реакция организма на неизвестность, – добавила Зума-тролльша, проводя пальцем по шраму на своей руке, повторяющему форму священного горного хребта ее предков. – Ритуалы моей бабушки… они тоже были болезненны. Но они вели к силе. К пониманию. Возможно, боль – это плата за переход. Плата за знание. Без жертвы нет истины.

– Вот! – рявкнула гномка Берта, ткнула затупленным, хозяйственным ногтем в свою испещренную пометками тетрадь. – Вот о чем я! Ничего не бывает бесплатно! Даже божественная переплавка мира! За все надо платить! Энергией, болью, страхом… или… ну, частичкой себя! Как мы платим металлом за качественный сплав!

Она смущенно покраснела и потянула свою рыжую бородку, спрятав взгляд за челкой.

Я наблюдала за этим обменом мнений, чувствуя, как оживает сама суть урока. Не сухие факты, а живая, пульсирующая дискуссия, рожденная на стыке двенадцати уникальных судеб.

– Вы все правы, – сказала я, и все взгляды устремились на меня. – Ошар – это парадокс, воплощенный в божественной форме. Он – и конец, и начало. И разрушитель, и созидатель. Его серп жнет жизни, но именно это действие, этот акт освобождения места, позволил Артису заселить мир, не нарушая изначального баланса. Его врата – это и воронка, затягивающая в небытие, и родник, из которого хлынула жизнь в Лантанир. Бояться его – естественно. Понимать его необходимость – мудро. Принять обе эти истины одновременно – вот в чем заключается вызов для любого мыслящего существа.

Я обвела взглядом класс, встречаясь глазами с каждой.

– А теперь подумайте, какую роль в этом Великом Притоке сыграли другие боги? Например, Ириса, богиня очага, от которой, если верить мифу, бежал Ротанар? Говорят, именно ее недоступное пониманию смертных тепло придало новому миру стабильность, не позволив ему рассыпаться под напором чужих реальностей. Или их дети? Это будет вашим домашним заданием.

По аудитории прошел вздох – смесь облегчения от того, что сложная тема исчерпана, и легкого стона от нового объема работы. Перья снова заскрипели, записывая задание. Лекция была окончена, но семя мысли уже было брошено в плодородную почву их умов.

Глава 2

Это занятие было последним сегодня. Как только прозвенел звонок (вернее, проорал василиск, которого здесь использовали вместо звонка, его крик, похожий на лязг разрываемого металла, эхом прокатился по каменным коридорам), мы с ученицами разошлись по своим комнатам. Я поднялась к себе, в собственные апартаменты в отдельной башенке замка, взбегая по узкой, винтовой лестнице, стертые ступени которой помнили сотни таких же одиноких подъемов. Камень под ногами был холодным и шершавым, а из узких бойниц тянуло влажным дыханием вечерних туманов, плывущих с озер.

В моем владении был целый этаж. Тут имелись и спальня с высоким арочным окном, выходящим на бескрайние хвойные леса Лантанира, где в сумерках уже начинали светиться бледным светом странные местные грибы, и небольшая гостиная с камином, в котором уже потрескивали заранее заготовленные дрова (забота горничной-гномки, вечно ворчащей на мою «беспорядочность»), и просторный кабинет, заваленный свитками и книгами с пометками на полях, сделанными на трех языках, и даже отдельное книгохранилище, исключительно для моих нужд, пахнущее старой бумагой, кожей переплетов и легкой пылью, которая здесь казалась не грязью, а благородной патиной времени.

Скинув с себя официальный, слегка тесноватый в плечах наряд преподавательницы – темно-синее платье с высоким воротником, туго зашнурованным на спине, и длинными рукавами, расшитыми серебряной нитью, символизирующей мой академический статус, – я с облечением переоделась в просторное домашнее платье из мягкой серой шерсти, без единой косточки или сложного шва. К привычной одежде с Земли – джинсам, футболкам и удобным свитерам – здесь пришлось привыкать заново; местные наряды были куда сложнее, со шнуровками, застежками и многослойностью, приводившей в отчаяние в первые недели, когда я не могла самостоятельно одеться без помощи служанки.

Я подошла к напольному зеркалу в резной деревянной раме, стоявшему в углу спальни. Оттуда на меня смотрела уставшая и не выспавшаяся синеглазая брюнетка тридцати семи лет. Среднего роста, худая, «с формами», как сказали бы мои коллеги по университету на Земле, снисходительно похлопав по плечу на какой-нибудь конференции. Черты лица – строгие, без особой приметности, которые сами по себе были маской, идеально скрывавшей смятение: прямой нос, тонкие губы, привыкшие сдерживать эмоции, высокий лоб, на котором залегли первые морщинки – не возрастные, а от постоянной концентрации и попыток понять этот безумный новый мир. Брови, темные и чуть ломаные, придавали взгляду серьезность, которой мне так не хватало внутри. Волосы, густые и непослушные, цвета воронова крыла, с одной единственной серебряной прядью у виска, появившейся после того самого дня Перехода, были небрежно собраны в небольшой узел, из которого уже выбивались короткие пряди. В общем, обычная среднестатистическая землянка, утомленная работой, чье отражение могло бы смотреться на нее так же и в ее старой квартире в спальном районе любого крупного мегаполиса Земли.

Вот только я, Анастасия Ивановна Ракова, кандидат исторических наук, специалист по сравнительной мифологии, уже целый год жила не на Земле. Моя земная жизнь – лекции, аспиранты, научные статьи, которые больше никто не прочтет, икота старого холодильника в хрущевке и одинокий чай по вечерам – осталась там, за неким незримым барьером. А здесь меня ждал мир, чью историю я когда-то изучала по полустертым манускриптам, ставшую вдруг шокирующе реальной, пахнущей не пылью архивов, а кровью, магией и дымом из каминов.

В мир Лантанир я попала не по своей воле. Возвращалась поздно вечером из кафе после чересчур шумного празднования своей очередной, уже третьей по счету ученой степени – профессора исторических наук. Был противный осенний дождь со снегом, тротуар – скользкий. В темноте, уставшая от притворного веселья и пустых поздравлений коллег, я поскользнулась на обледеневшей крышке люка, неудачно подвернула каблук, упала, ударилась виском о острый угол бордюра… Резкая боль, вспышка в темноте, похожая на всплеск белого шума на экране старого телевизора… И привет, другая реальность. Очнулась я уже здесь, в этом самом замке, на шелковых простынях незнакомой кровати, с перевязанной головой и с ощущением, что мир плывет.

Не сказать, чтобы я так сильно жалела о перемещении. Все же на Земле меня ничего, кроме работы, не держало. Родители погибли в автокатастрофе, когда мне исполнилось двадцать, оставив в наследство лишь старую квартиру и тихую, ноющую пустоту. Другой родни у меня не имелось. Семьей и детьми я так и не обзавелась – на романы вечно не хватало то времени, то желания, то сил выдерживать удивленные взгляды мужчин, не понимавших, как можно предпочесть им пыльные фолианты. Подруг – и тех не было. Так, приятельницы в университете, не больше, с которыми мы встречались раз в полгода за бокалом игристого и говорили все о той же работе, украдкой поглядывая на часы.

Здесь же, в Лантанире, я оказалась нужной. Мои знания истории, умение анализировать тексты, искать причинно-следственные связи и даже просто навык публичных выступлений – все это оказалось востребованным. Меня слушали. Мои вопросы, вроде вопроса Аэлин, будили умы, заставляли спорить и думать, а не заставляли зевать от скуки, как это бывало на некоторых моих земных лекциях для первокурсников. И в тишине своих апартаментов, в окружении книг, я иногда ловила себя на мысли, что это не просто новая работа. Это вторая жизнь, дарованная капризом судьбы, щелкнувшей меня по носу и бросившей туда, где мой странный ум наконец-то нашел применение.

Я оказалась сразу в замке, напитанном магией от подвалов до чердака. Воздух здесь был густым и сладковатым, как мед, и порой казалось, что самые старые камни в стенах тихо поют на забытом языке, едва уловимый гул, который я ощущала скорее кожей, чем ушами. Здесь, кроме меня, обитали несколько служанок – бесшумные эльфийки с их вечно невозмутимыми лицами, в чьих глазах читалась история тысячелетий, практичные и основательные гномки, ворчавшие на кухне по поводу расточительства прежних хозяев и с неожиданной нежностью ухаживавшие за гигантской печью, и пара оборотней, чья шерсть временно проступала на их руках в полнолуние, а в голосе появлялся легкий, рычащий призвук.

И две, как потом выяснилось, бедных приживалки. Элоди и Лилит. Они жили в этом замке не так уж и давно, приехав сюда как жест «доброй» воли своих дальних и явно желающих сэкономить на содержании родственников, чтобы умаслить злых духов, которые, как суеверно верила вся округа, обитали в этих древних стенах. Девушки, симпатичные, но не имевшие ни гроша за душой, испуганно косились друг на друга, а когда появилась я – новая, странная и непонятная хозяйка, найденная у ворот в разорванном земном платье, – то и на меня. Они были как два перепуганных птенчика, затерявшихся в слишком большом гнезде, чьи жизни до этого состояли из ожидания приказов и тихого прозябания на задворках чужого благополучия.

Но они оказались смышлеными. Обе знали грамоту – редкое умение для провинциальных девиц без состояния, выхваченное у случайных гувернанток и старых священников, – и с жадностью, словно жаждущие влаги ростки, поглощали книги в замковом книгохранилище, которое стало для них убежищем от скуки и неопределенности. Именно они, с их робкими вопросами о моем прошлом и о мире, который я, по их мнению, представляла, и стали моими первыми, неофициальными ученицами. По вечерам, у камина в моей гостиной, мы начали читать вдвоем (а потом втроем, когда Лилит, привлеченная звуками голосов и светом, набралась смелости присоединиться, подобно ночной бабочке) древние трактаты. Я объясняла им сложные метафоры, рассказывала о логике исторических процессов, и в их глазах, сначала пустых от скуки, а потом все более ярких, загорался огонек понимания, удивления, азарта. Это был мой первый, крошечный педагогический успех в этом мире, и его сладкий привкус был куда настоящее, чем от любой полученной мной земной ученой степени.

Я организовала импровизированный институт благородных девиц через три-четыре месяца после моего попадания сюда. Решение созрело внезапно, но стало единственно возможным, единственным способом не просто выжить, а обрести почву под ногами в этом странном мире. Просто однажды ранним утром под стенами замка, у ворот, появилась третья девушка. Орчиха Гарша. Ее могучая, но в тот момент ссутулившаяся фигура выглядела потерянной и жалкой. Она стояла, беспомощно глядя на неприступные каменные стены, в ее пронзительно-желтых глазах читалась смесь надежды и стыда. Рядом с ней стоял скромный, истрепанный узелок с пожитками и криво написанное письмо от какого-то дяди-торговца, который «надеялся, что ее сила и доброта сердце умилостивят призраков и улучшат его торговые дела». На ее массивных, привыкших к труду руках виднелись свежие ссадины – вероятно, следы долгого и нелегкого пути.

И я решила: почему нет? Если этот мир по какой-то нелепой традиции свозит сюда не особо нужных или обременительных девиц со всей провинции, этих «непристроенных» дочерей, слишком умных, слишком сильных, слишком тихих или просто не вписавшихся в рамки, то почему бы не превратить это из наказания для них в возможность? Для них и для меня. Можно совместить приятное с полезным: дать этим девушкам настоящее образование, которое сделает их более интересными невестами или, что куда важнее, просто даст опору в жизни, и брать за это скромную плату с их «благодарных» родственников, с удовольствием скинувших с себя обузу. Ну и жить на эти средства, перестав быть бесплатной приживалкой в своем же замке, на которого смотрят с вежливым недоумением.

Вдохновленная, я засела за расчеты. Я составила деловое предложение, тщательно подсчитала расходы на содержание, питание, учебные материалы и даже магические компоненты для базовых уроков защиты, которые, как я надеялась, сможет вести одна из служанок-оборотней. В предложении я намеренно делала акцент на «улучшении манер», «изучении высокой поэзии и истории» и «приобретении светского лусска», что, как я подозревала, было именно тем, что хотели слышать знатные семьи. Разослала письма с наемным гонцом по всем окрестным поместьям и городам. Откликнулись не все, но несколько семей, особенно из числа тех, кто давно махнул рукой на своих «неудачных» дочерей – чересчур любознательную эльфийку, упрямую гномку, мечтательную дриаду – согласились. Их привлекла невысокая плата, благовидный предлог «образования при древнем замке» и слабая, но все же надежда, что хоть здесь из дочерей сделают что-то путное.

Так из трех испуганных приживалок родился мой институт благородных девиц. Сначала нас было всего пятеро: я, Элоди, Лилит, Гарша и служанка-оборотень, согласившаяся за дополнительную плату преподавать основы обороны. Мы занимались в самой маленькой и теплой гостиной, а по вечерам вместе разбирали присланные вслед за ученицами книги, составляя программу. А потом приехали другие. И вот теперь за партами в настоящей аудитории сидело двенадцать таких же когда-то потерянных, а теперь грызущих гранит науки девиц.

Глава 3

До конца дня я занималась своими делами, пытаясь загнать навязчивую мысль на задворки сознания. Я устроилась в своем любимом, просторном кресле у камина с толстенным, пахнущим древесной корой и временем фолиантом по экономике торговых путей эльфийских кланов, но буквы расплывались перед глазами, сливаясь в причудливые, но безрадостные узоры. Вместо схем товарооборота и списков караванов я видела бесконечные, как песчинки в пустыне, вереницы цифр в счетах за продовольствие, уголь для печей, воск для свечей в библиотеке и дорогущую голубую краску для чернил, которую предпочитали эльфийки.