- -
- 100%
- +
Я ела свой скромный ужин – тушеные овощи с местными ароматными травами и кусок острого козьего сыра, принесенные молчаливой эльфийкой-служанкой, чье лицо оставалось невозмутимым, будто высеченным из мрамора, – почти не чувствуя вкуса, механически пережевывая пищу. Мысли возвращались к одному и тому же, как заевшая пластинка, на которую давила тяжелая рука реальности. Я, при всем желании, упрямстве и даже отчаянии, физически не справлялась одна. Пять уроков в день, пять разных дисциплин, каждая из которых могла бы стать делом всей жизни для местного ученого. История, география, литература, основы экономики и политологии, культурология. И это был лишь костяк, скелет, который нужно было облечь плотью и кровью. Чтобы оживить сухие факты, я старательно вплетала в них другие предметы. Ту же историю приходилось сочетать с мифологией – иначе как объяснить мотивацию древних королей, действовавших по воле богов или страшащихся их гнева? Культурологию невозможно было отделить от искусства разных рас – их музыка, архитектура и живопись были лучшим, невербальным отражением души народа. На литературе мы разбирали не только сюжеты, но и стилистику, что неизбежно вело к импровизированным урокам риторики и основ стихосложения, когда мы с девушками пытались сочинить хоть сколько-нибудь связное четверостишие.
Каждый такой синтезированный, живой урок требовал титанической подготовки. Мне приходилось ежедневно перелопачивать горы материала, сверяя противоречивые источники – ведь то, что для эльфов было славной битвой, для гномов выглядело мелкой стычкой, а для орков и вовсе не стояло упоминания, – готовить конспекты, карты, схемы родословных, которые путались и ветвились, словно корни древнего дуба. Мои собственные апартаменты, некогда бывшие убежищем, постепенно превращались в филиал книгохранилища, объятый тихим хаосом: стопки фолиантов громоздились на полу, подобно каменным глыбам, свитки с переводами древних пророчеств валялись на столе, придавленные в качестве пресса-папье для счетов, рядом с недопитой и давно остывшей чашкой травяного чая, а на зеркале, в которое я почти не смотрелась, я иногда обнаруживала заметки, сделанные угольным карандашом прямо на холодном стекле – даты, имена, стрелки причинно-следственных связей.
Времени не хватало катастрофически. На самообразование, на чтение новых, манящих трудов, которые изредка привозили странствующие торговцы и которые пахли иными землями и приключениями, его уже не оставалось. А уж про управление замком и разбор накопившейся документации – договоров с поставщиками муки и ткани, отчетов служанок о разбитой посуде, писем от взволнованных родителей учениц с вопросами об успехах и намеками на скорейшее замужество дочерей – и говорить не приходилось. Всё это копилось на краю моего массивного письменного стола, образуя угрожающе зыбкую башню из пергамента и бумаги, которая в любой момент могла рухнуть, похоронив под собой последние следы порядка.
Вечером, стоя у того же зеркала и передергивая плечами, чтобы сбросить с них усталость, словно тяжелый, мокрый от дождя плащ, я поймала себя на том, что мысленным взором снова анализирую расписание на завтра, подсчитывая, сколько часов уйдет на проверку сочинения Берты о влиянии горных рудников на поэзию гномов. Вывод напрашивался сам собой, неутешительный и непреложный, как гранитный фундамент замка. Надо было искать преподавателей себе в помощь. Специалистов, узких и увлеченных, которые взяли бы на себя часть дисциплин. Хотя бы литературу и географию, чтобы развязать себе руки для углубления в историю и политику. А в идеале – нанять кого-то на основы магической теории или боевые искусства, чтобы образование моих девиц было по-настоящему разносторонним и конкурентоспособным, чтобы они могли блеснуть не только знаниями, но и практическими навыками в будущем.
Но за этим, почти освобождающим выводом, тут же возникал другой, холодный и безжалостный, как лезвие ножа, – финансовый. Один учитель – это жалованье, стол и кров. Несколько учителей – это уже серьезная, прорубленная в бюджете брешь. А еще содержание самого замка-левиафана: еда на полтора десятка ртов, дрова для бесчисленных каминов и печей, одежда, ремонт протекающей крыши над северным крылом, жалованье прислуге… Мои скромные сбережения, полученные от нынешних учениц, таяли на глазах, как весенний снег под солнцем Лантанира.
Значит, второе неизбежное, неотложное действие – нужно было набирать новых учениц. Больше учениц – больше средств, которые позволят не только удержать на плаву нынешнее, шаткое положение, но и расшириться, сделать рывок. Нанять того самого преподавателя по фехтованию или древним языкам. Закупить новые книги, алхимические реактивы, подробные карты с нанесенными торговыми путями и маршрутами великих походов. Мысль об этом одновременно пугала и зажигала внутри крошечный, но упорный огонек надежды.
Я подошла к окну и распахнула массивные дубовые ставни с резьбой, изображающей побеги диковинных растений. Ночной воздух был холодным и чистым, он обжигал легкие, словно ледяное шампанское. Где-то внизу, в спящем лесу, кричала незнакомая птица, ее двусложный, тоскливый крик разрывал тишину. Я смотрела на усыпанное чужими, слишком крупными и яркими звездами небо, на танец двух лун – серебристой Селены и зелено-голубой Умбры – и чувствовала всю тяжесть ответственности, грубой и реальной, легшую на мои плечи. Это был уже не просто побег от прошлой, безликой жизни. Это было дело. Моё дело. И чтобы оно не рухнуло, как карточный домик, предстояло работать еще больше. Но уже не в одиночку. Эта мысль согревала сильнее, чем плед.
Первым делом с утра, решила я, составлю объявление для магической почты – запечатаю его сургучом с новой, заказанной у гномов печатью в виде раскрытой книги – и разошлю его по гильдиям учителей и в соседние города. И отдельно – новое, более привлекательное и развернутое предложение для благородных семей провинции, с упором на «всестороннее развитие личности» и «подготовку к управлению наследственными владениями». «Институт благородных девиц» был готов принять новых птенцов под свое крыло. За умеренную, но тщательно просчитанную плату.
Покончив с размышлениями, я переоделась в простую, но мягкую льняную ночную сорочку, пахнущую полевыми цветами от сушеных саше в комоде, и легла спать под тяжестью стеганого одеяла, набитого пухом местных теплокровных птиц-фениксов. Что снилось – так и не вспомнила. Лишь обрывки беспокойных образов: бесконечные коридоры из книжных корешков, по которым я бежала, кричащий василиск, чей крик сливался со звонком будильника из прошлой жизни, и внимательные, изучающие глаза учениц, следящие за мной из каждой тени. Чушь всякая, не иначе, порождение усталого мозга.
Утром проснулась с ощущением тяжелой, но четкой решимости, готовая к битве с судьбой, бюджетом и хронической нехваткой кадров. Сегодня у моих учениц был официальный выходной, их веселые, переливающиеся как ручьи голоса не должны были наполнять каменные своды. И я могла целиком посвятить этот день неотложным делам, не распыляясь.
Вымывшись прохладной, почти ледяной водой из глиняного кувшина, украшенного синими узорами, и с наслаждением ощутив ее свежесть на коже, я переоделась в свое любимое простое, но удобное домашнее платье из темно-зеленого бархата, с длинными рукавами, отделанными тонкой кожей, и глубокими карманами, куда можно было сунуть все что угодно – от заостренного карандаша до забытого ученицами светящегося кристалла или горсть монет.
Мой кабинет был моей крепостью, святилищем и штаб-квартирой одновременно. Просторная комната с высоким потолком, затянутым по углам причудливой серебристой паутиной воздушных пауков, которую даже усердные служанки-эльфийки не могли вывести окончательно, считая ее частью замкового духа. Стены от пола до потолка были заставлены темными дубовыми книжными шкафами, доверху набитыми фолиантами в потрескавшихся кожаных переплетах, свертками пергаментов, испещренных тайнописью, и свернутыми в тугие трубки картами неведомых земель. Воздух был насыщенным и вечным – смесь старой бумаги, расплавленного воска для печатей, сухих трав, разложенных для просушки между страниц, и легкой, благородной пыли, лежащей на корешках веков. У большого каменного камина, сейчас холодного и темного, стояли два прочных, потертых временем кожаных кресла и низкий столик из цельного куска древесины для переговоров. Мой рабочий стол, массивная, испещренная царапинами и чернильными пятнами конструкция из темного дерева, занимал центр комнаты; он был вечным полем битвы между аккуратными стопками проверенных работ и хаотичными завалами новых книг, писем с гербами на сургуче и пергаментов, испещренных срочными сообщениями, требующих немедленного внимания. Я уселась в свое главное, высокое кресло с подушкой, протертой до дыр, у высокого арочного окна, откуда открывался величественный вид на затуманенные долины и зубчатые хребты синих гор на горизонте, и, взяв маленький серебряный колокольчик, позвонила им, вызывая экономку.
Экономкой здесь работала найра Агата, гномья старейшина, видевшая, наверное, еще прадедов моих нынешних учениц, причем в люльке. Несмотря на возраст, который она тщательно скрывала (но седина в ее тщательно заплетенной в сложную, как инженерный чертеж, косу бороде выдавала ее с головой), она была невероятно бодра и активна. Войдя в кабинет, она не прошагала, а именно перешагнула порог своим коротким, но уверенным, твердым шагом, и дверь, казалось, сама затворилась за ней, почувствовав ее волю. Ее невысокая, коренастая, но мощная фигура была облачена в безупречно выглаженное платье из темной, практичной шерсти, поверх которого был надет всегда идеально чистый, накрахмаленный фартук. Сеть морщин у глаз и на высоком лбу говорила не столько о дряхлости, сколько о постоянной концентрации и внимании к тысяче мелочей, из которых складывалась жизнь замка. Ее глаза, яркие и острые, как у молодой хищной птицы, мгновенно оценили масштаб катастрофы на моем столе, но она, воспитанная и тактичная, лишь слегка поджала губы, промолчав.
– Найра Агата, – начала я, едва она устроилась в кресле напротив, ее ноги в прочных, сработанных на века башмаках не доставали до пола, но она сидела с выпрямленной спиной, с царственной осанкой, присущей ее народу. – Что у нас с продуктами? Хватит запасов на неделю? Или нужно уже заказывать подводу и ехать на ярмарку в долину?
Она сложила руки на коленях, и ее густые, кустистые брови поползли вверх, словно две мохнатые гусеницы, готовящиеся к долгой и обстоятельной дискуссии.
– Желательно и на ярмарку съездить, ваша милость, – выдала она, ее цепкий, всевидящий взгляд задумчиво скользнул по беспорядочным стопкам бумаг на моем столе, будто мысленно составляя опись не только запасов, но и моих проблем тоже. – Мука высшего помола на исходе, да и крупы той, перловой, что девушки любят, чуть осталось. И в огороде порядок навести. Последние корнеплоды выкопать, грядки под зиму подготовить. Земля уже остыла, пора. Чует мое сердце, заморозки ночные не за горами.
Огород у нас был свой, разбитый на солнечном склоне заднего двора замка, за крепостной стеной. Небольшой, но ухоженный участок, за которым с удивительным усердием следили сами ученицы – для многих, выросших в замках или городах, это было в новинку и воспринималось как забавный, почти алхимический эксперимент по превращению семечка в нечто съедобное. Он позволял существенно экономить, обеспечивая нас свежей зеленью, хрустящими овощами и душистыми ягодами, из которых гномки варили невероятное по густоте варенье.
– До заморозков еще далеко, – возразила я, припоминая данные с метеорологического кристалла, – а вы сами говорили на прошлой неделе, что ярта и ортанка не созрели до конца. – Я назвала местные аналоги моркови и свеклы, чьи корешки и клубни только-только набирали сочность и сладость, впитывая последнее осеннее солнце. – Зачем их убирать сейчас? Они же еще нальются. Ничего другого на грядках, кроме них да пары кустов поздней брюквы, вроде бы и нет.
Найра Агата фыркнула, от чего ее густая, седая, тщательно уложенная борода колыхнулась, словно куст степной полыни на ветру.
– Так-то оно так, ваша милость, да не совсем. Ярта – дело другое, пусть сидит в земле, от первых заморозков слаще станет, сахар в корне накопится. А вот ортанку, ту самую, что с алыми прожилками, словно мраморная, трогать нужно. Не мороз ей страшен – корнегрыз садовый. Весь огород подточит, прожорливая тварь подземная, если сейчас не убрать урожай. Уже признаки видела: листья чуть подвяли без причины, а у корней земля рыхлая, бугорками. Он уже тут, гад, проходы роет. И брюкву ту самую, «зимнюю радость», тоже пора. Она от ночных холодов крепчает, горечь уходит, становится сладковатой, будто тушеная груша. Да и погреба проветрить и перебрать пора, пока осенняя сушь держится. Мешки с зерном передвинуть, бочки с солениями и мочеными мшавками осмотреть, не пошла ли плесень где. Место под новый урожай подготовить. Работы – непочатый край.
Я подавила вздох, чувствуя, как список неотложных дел растет, словно сказочное дерево, до небес. Практичная гномка всему и всем могла найти дело, превращая любой разговор в исчерпывающий план действий. А значит, следующие несколько дней придется потрудиться не только прислуге, но и нам с ученицами, вооружившись лопатами и корзинами. Если, конечно, мы не хотели зимой жевать одну вяленую баранину да прорастающую на глазах картошку.
Глава 4
После разговора с экономкой, с усилием отложив в сторону насущные хозяйственные заботы, я засела за куда более сложную и тонкую задачу – составление объявления о новом наборе. Я сидела за своим массивным, испещренным чернильными кляксами и царапинами столом, отодвинув в сторону счеты и кипу счетов от поставщиков, и крутила в пальцах заостренный карандаш из мягкой, ароматной лантанирской сосны, обдумывая каждое слово, каждый нюанс будущего текста.
Перед моим мысленным взором стояли живые образы моих нынешних учениц. Десять из двенадцати – младшие дочери, «лишние рты» в знатных, но не бездонно богатых семьях, чьи гербы на письмах выглядели чуть поблекшими. Их приданое было скудным, а участь – предопределенной, как путь кометы: жизнь в тени более удачливых сестер, вечное положение приживалки, служанки с аристократической родословной в лучшем случае, или выгодная партия для такого же обнищавшего дворянина – в худшем. И только две – старшие, но, увы, не сумевшие благодаря своей нестандартной внешности или строптивому характеру соответствовать высоким, выхолощенным стандартам красоты своей расы, а потому также оказавшиеся на обочине матримониальной гонки, разменной монетой в политических играх старших родственников.
Им всем, как воздух, было нужно не просто образование, не просто свод сухих знаний. Им отчаянно нужно было место, где их не будут оценивать лишь как брачный актив или обузу. И шанс. Шанс найти себя, свои таланты, завести связи подруг, а не соперниц, и обрести ту самую опору, которая позволит если не изменить судьбу, то хотя бы встретить ее с высоко поднятой головой.
Мысль, наконец, сформировалась, кристаллизовавшись в ясный план. Я обмакнула тонкое гусиное перо в хрустальную чернильницу, наполненную густыми чернилами цвета ночного неба, и вывела на плотном, дорогом листе пергамента каллиграфическим, выверенно-официальным почерком, которому научилась еще на Земле для подписывания дипломов:
«Институт благородных девиц при Замке Серебристых Вершин
Объявляет о наборе учениц на новый учебный год.
Наши двери открыты для юных особ из добропорядочных аристократических семей, стремящихся обрести не только фундаментальные знания, но и бесценные навыки, дарующие уверенность в себе и своем будущем.
Мы предлагаем:
Комплексное и разностороннее образование под руководством опытных наставников: история Лантанира и соседних миров, литература и классические языки, география и картография, основы экономики и грамотного управления имением, политический этикет и геральдика, культурология и история искусств.
Практические умения для рачительной хозяйки и просвещенной леди: тонкости ведения дома и замковой экономики, основы целительства, травничества и аптекарского дела, светский этикет, риторика и искусство ведения беседы.
Полный пансион: комфортабельное проживание в стенах древнего родового замка с богатой историей, полноценное сбалансированное питание (включая экологически чистую продукцию с собственных угодий), единая форма для занятий и прогулок.
Безопасную и благородную среду для становления характера, развития чувства собственного достоинства и обретения прочных дружеских связей на долгие годы.
Институт предоставляет своим воспитанницам не просто крышу над головой, но и заботу, поддержку и внимание на время их пребывания в наших стенах, становясь для них вторым домом.
Обучение платное. Размер содержания и детали договора оговариваются индивидуально, с учетом положения семьи.
За справками и рекомендациями обращаться к начальнице Института, профессору Анастасии, по указанному адресу посредством магической или голубиной почты».
Я отложила перо, сдула с листа излишки впитывающего песка, наблюдая, как чернила окончательно закрепляются, и перечитала написанное, мысленно примеряя его на воображаемых родителей-аристократов. Текст звучал солидно, намекал на престиж и традиции, но при этом его ясный подтекст был понятен тем, кому он был предназначен: «Привозите к нам ваших ‘неудобных’, ‘не таких’ дочерей. Мы дадим им достойное образование, кров, заботу и шанс устроиться в жизни, не роняя достоинства вашего рода. И это не будет вам стоить целого состояния, в отличие от содержания в собственном доме или пристройства к дальним родственникам».
Осталось размножить это объявление с помощью копировального свитка и разослать с наемным гонцом по всем знатным домам, замкам и усадьбам провинции. Битва за будущее моего института и судьбы будущих учениц начиналась.
Этим я и занялась, сразу же, незамедлительно, пока не рассеялась решимость. Я подошла к камину, где на резной дубовой полке, черной от времени, стояла неброская бронзовая чаша, заполненная особым серебристым пеплом – проводниковой пылью, получаемой из перетертых крыльев самих вестников. Зачерпнув щепотку прохладной, искрящейся субстанции, я бросила ее в воздух перед собой, шепнув короткое, шипящее заклинание-ключ, которое оставило на языке привкус меди и мяты.
Воздух в центре комнаты задрожал, затрепетал, словно нагретый, и из ниоткуда, словно сложенная из самого света, тумана и радужного сияния, появилась она – моя магическая вестница. Это была большая, размером с мою раскрытую ладонь, бабочка неземной красоты. Ее крылья, тонкие как лепестки, переливались всеми мыслимыми цветами: от глубокого сапфирово-синего до нежнейшего перламутрово-розового, с причудливыми ажурными узорами, напоминавшими тайные руны и звездные карты. Она парила в воздухе абсолютно беззвучно, лишь чуть слышно шелестя своими хрупкими на вид, но невероятно прочными, магически усиленными крыльями. Ее тонкое тельце светилось мягким внутренним свечением, а большие, сложные глаза-линзы отражали всю комнату в искаженной, сказочной перспективе.
Все благородные семейства империи имели подобных вестников, выращенных и зачарованных гильдией магов-энтомологов. Эти магические создания, лишенные собственной воли и подчиняющиеся лишь воле хозяина, связанного с ними контрактом крови, были идеальными курьерами, способными в мгновение ока, используя складки пространства, перенести любую корреспонденцию в заданную точку, находящуюся за много лиг.
Я аккуратно, почти с затаенным дыханием, чтобы не повредить нежные, переливающиеся крылья, прикрепила к ее тонким, покрытым микроскопическим ворсом лапкам сразу несколько свернутых в тугие трубочки и опечатанных сургучом листков пергамента с моим объявлением. Каждое послание было помечено особым магическим символом, выжженным по краю, – гербом рода-адресата, который служил для вестника безошибочным ориентиром.
– Разнеси по домам аристократов из моего списка, – тихо приказала я, мысленно передавая ей четкие образы родовых гнезд, замков с их узнаваемыми башнями и фамильными поместий. – Жди ответа, если его дадут сразу.
Бабочка-вестник замерла на мгновение, ее усики-антенны дрогнули, словно считывая и усваивая заложенную в них информацию. Затем последовала едва уловимая вспышка мягкого, слепящего света, воздух снова затрепетал, закручиваясь в невидимую воронку, – и она исчезла. Не с хлопком, а с тихим шелковистым шорохом, который будто стирал ее саму из реальности. Лишь легкое радужное свечение, медленно тающее в воздухе, да сладковатый, мимолетный аромат полевых цветов и остывшего пепла, витавший в воздухе, напоминали о ее недавнем присутствии.
Дело было сделано. Теперь – томительное ожидание. Я почувствовала внезапную нервную пустоту в желудке и поняла, что голодна, как волк. Отложив в сторону все дела, я вышла из кабинета и направилась в обеденный зал.
Зал был огромным, мрачноватым и величественным, как собор. Длинный, в двадцать локтей, дубовый стол, покрытый потертой скатертью, способный уместить за один раз тридцать-сорок существ разных рас, терялся в полумраке у противоположной стены. Высокие стрельчатые окна с витражами, изображавшими деяния древних королей, пропускали скупые осенние лучи, которые лениво пылились на каменном плиточном полу с инкрустацией и выхватывали из темноты отдельные детали: резные грифоньи ножки стульев, массивный буфет с потемневшей от времени серебряной и оловянной посудой, вытканные из шелка и золотой нити гобелены на стенах, изображавшие сцены давно забытых охот и битв, лица на которых стерлись от времени.
Сегодня, в выходной, зал был пуст и неестественно тих. Мои шаги гулко отдавались под высокими сводами, расписанными фресками, которые теперь покрылись паутиной и потускнели. Лишь на одном конце стола, возле камина (здесь их было два, но второй давно не топился), была поставлена скромная, но изящная сервировка на одного человека: фаянсовая тарелка с позолотой, серебряные приборы и высокий бокал для вина. Приятный, сытный запах тушеного в вине мяса с душистыми кореньями и свежеиспеченного, хрустящего хлеба доносился из приоткрытой двери в кухню, смешиваясь с запахом старого дерева и воска.
Я села, и почти сразу же, как по мановению волшебной палочки, из теней у буфета появилась одна из служанок-оборотней, принеся на подносе дымящееся глиняное блюдо и глиняный же кувшин с прохладным фруктовым морсом. Есть в такой гнетущей, давящей торжественности в полном одиночестве было немного жутковато, но за год это стало привычно, почти ритуалом. Я приступила к трапезе, прислушиваясь к мерному, неторопливому тиканью маятниковых часов в дубовом корпусе в углу и думая о том, какие – полные надежды или вежливого отказа – ответы принесет мне моя радужная вестница.
Глава 5
Следующие несколько дней прошли в сумасшедшем, но оживленном ритме. Привычные уроки сочетались с решением нахлынувших хозяйственных проблем, приемом новых учениц и волнительным наймом на работу двух преподавателей.
После моего письма откликнулись целых пять семей, чьи дочери в той или иной мере не вписывались в привычные рамки. И скоро древние стены моего замка огласились новыми, незнакомыми голосами, а наш маленький институт пополнился: оборотницей, вампиршей, горгульей, драконицей и еще одной орчихой.
Лира горт Волколарн, оборотница. Девушка с живыми, чуть раскосыми карими глазами, менявшими оттенок в зависимости от настроения, и густыми пепельно-русыми волосами, собранными в простую, но прочную косу. В ее плавных, но готовых в любой миг смениться на резкие движениях читалась врожденная грация дикого зверя, сдерживаемая постоянным усилием воли. На шее у нее всегда был скромный кожаный шнурок с клыком – тотем ее клана, который она трогала в моменты задумчивости. Она была немного угловата и молчалива, предпочитая наблюдать, но в ее внимательном взгляде светился острый, пытливый ум, а в уголках губ таилась готовность к редкой, но искренней улыбке.
Эвелина горт Нокторон, вампирша. Худая, невероятно бледная, почти прозрачная девушка с иссиня-черными волосами, ниспадающими тяжелым прямым каскадом до пояса, и огромными глазами цвета выдержанного красного вина. Носила всегда закрытые платья темных, глубоких тонов – цвета спелой сливы, черного дерева, темного индиго – и инстинктивно избегала прямых солнечных лучей, даже тех, что проникали в окна, всегда выбирая места в глубине комнаты. Говорила тихим, мелодичным, чуть замедленным голосом, и казалась хрупкой фарфоровой куклой, но в ее энциклопедических знаниях по древней истории и мертвым языкам, которыми она сыпала в первой же беседе, я сразу заподозрила глубину, скрывающуюся за этой хрупкостью.
Петра горт Кампернан, горгулья. Массивная, но отнюдь не неуклюжая девушка, чье присутствие в комнате ощущалось физически. Ее кожа имела легкий сероватый, словно покрытый пылью веков, оттенок, а волосы были густыми и жесткими, как базальтовая крошка, и заплетены в десяток тонких, тугих косичек, украшенных мелкими каменными бусинами. Руки – сильные, с широкими ладонями и короткими пальцами, казалось, были созданы для ваяния или строительства, а не для тонкой работы пером. При встрече она держалась с подчеркнутой, молчаливой гордостью, ее небольшие, но плотные каменные крылья, сложенные за спиной, слегка позванивали при движении, как бывает, когда задевают друг друга кусочки кремния. Взгляд – прямой, честный и лишенный всякого лукавства.