- -
- 100%
- +
Ингитра горт Змеелан, драконица. Высокая, статная, с величественной осанкой, будто она все еще носит невидимую корону. Ее чешуйчатая кожа на скулах, переносице и внешних сторонах запястий отливала медью и золотом, переливаясь при свете, а глаза были узкими, змеиными, с вертикальными зрачками цвета расплавленного янтаря. Длинные, густые огненно-рыжие волосы пахли дымом, серой и чем-то древним, смолистым. Говорила она немного свысока, растягивая слова, но внимательный наблюдатель мог заметить, что ее самомнение – лишь защитная оболочка, скрывающая неуверенность. Очевидно, что ее род был знатен и древен, но, видимо, сильно обеднел, раз отдал дочь в мой скромный институт.
Борга Стальной Кулак. Вторая орчиха после Гарши, но совсем иная. Младше, более импульсивная и горячая. Ее кожа была темно-зеленой, цвета мха, нижние клыки заметно выступали, придавая ее лицу воинственное выражение, а мощное, жилистое тело было испещрено свежими и старыми шрамами – скорее всего, следы не настоящих битв, а отчаянных тренировок. Ее рыжие, как осенняя листва, волосы были коротко и практично острижены. Она смотрела на все с открытым вызовом, словно постоянно ожидая нападения или насмешки, сжимая кулаки, но в глубине ее темных, почти черных глаз горел неукротимый, живой интерес ко всему новому, ко всему, что могло сделать ее сильнее.
Преподаватели же, нанятые мной, были совершенно разными – мужчиной и женщиной, каждый – личность с яркой историей, читавшейся в их глазах.
Торбин Звездочет – гном. Древний, как сами холмы, среди которых родился его род. Его длинная, до пояса, седая борода была заплетена в причудливые, словно спирали галактик, косы, перехваченные бронзовыми кольцами с выгравированными астрономическими символами и рунами предсказаний. Лицо – изборожденное морщинами-картами прожитой жизни, но глаза – ярко-голубые, острые и живые, видевшие, кажется, не только звезды, но и саму ткань мироздания, его тайные законы. Одевался он в практичные, но качественные одежды темных, почти космических тонов – индиго, умбра, цвет ночного неба, – с тяжелой серебряной цепью на груди, на которой висело хрустальное око в оправе из черненого металла, слабо мерцавшее изнутри. Говорил низким, гулким голосом, как будто звук шел не из гортани, а из-под земли, из самых его корней. Согласился преподавать астрономию и основы навигации по звездам, увидев в нашем институте «неиспорченные светом городских фонарей глаза, способные увидеть истинный свет светил».
Изабель горт Люмерсан. Полуэльфийка-полувампирша. Женщина, чей внешний вид застыл на пороге пятидесяти лет, но в ее прямой спине и властном взгляде читались столетия. Ее странная, бледная, почти фарфоровая, не отливающая синевой кожа и чуть заостренные изящные кончики ушей выдавали эльфийские корни, а неестественная, застывшая гладкость кожи, лишенная морщин, и пронзительный, чуть холодный, гипнотический взгляд – вампирские. Она была одета с безупречной, даже пугающей аккуратностью в строгое платье графитового цвета, без единой лишней складки или украшения. Ее серебристые, будто отлитые из металла волосы, были убраны в сложнейшую, архитектурную прическу, в которой, казалось, ни одна волосинка не смела пошевелиться. Движения ее были отточены до автоматизма, плавны и бесшумны, как полет совы. Она источала ледяное спокойствие, безупречность и молчаливое требование такого же совершенства от окружающих. Согласилась обучать светскому этикету, танцам, риторике и истории искусств, заявив, что «даже в самых диких цветах можно взрастить изящные линии, если подрезать их без жалости».
Замок наполнился новыми звуками, голосами, характерами. Гулкий, размеренный шаг Торбина, бесшумное скольжение Изабель по коридорам, взволнованный перешепот новичков, смешавшийся с привычными голосами старожилов. Теснота стала приятной, оживленной, насыщенной энергией молодости и мудрости. У меня появились средства не только на оплату работы преподавателей и прислуги, но и на закупку новых книг, свежих свитков, качественной канцелярии и даже нескольких магических артефактов для наглядного обучения.
И я, наблюдая за этим кипением новой жизни из окна своего кабинета, впервые за долгое время почувствовала не тревогу и груз ответственности, а острое, щекочущее нервы предвкушение. Предвкушение большого пути, который мы начинали все вместе.
Первый урок с новыми ученицами прошел скоро, как и ожидалось. Я усадила всех пятерых в небольшой, уютный классе для начальных занятий, где пахло мелом, старой древесиной и слабым ароматом лаванды, исходившим от засушенных букетиков в вазочках на подоконнике. Столы были расставлены полукругом, чтобы каждая чувствовала мое внимание и не могла спрятаться за спиной другой.
Я начала с простого – попросила их по очереди прочитать вслух небольшой отрывок из элементарного букваря, написанного крупными, четкими буквами. Результат этого скромного тестирования заставил мое сердце сжаться от внезапной жалости и понимания масштаба предстоящей работы.
Петра водила мощным, покрытым мелкими царапинами пальцем по строчкам, беззвучно шевеля губами. Она узнавала отдельные, самые простые буквы, но слова сливались для нее в непонятные, угрожающие закорючки, не несущие смысла. Эвелина читала медленно, по слогам, ее тихий, мелодичный голос запинался на каждом втором слове, а сложные звуки и сочетания согласных вызывали у нее явное затруднение, заставляя морщить бледный лоб. Борга и вовсе смотрела на текст с откровенной, неприкрытой враждой, словно он был ее заклятым врагом на поле боя; когда я спросила ее, сколько здесь строк, она принялась вести счет на пальцах, сбиваясь после двенадцати и сжимая кулаки от досады.
Дела у Ингитры и Лиры обстояли чуть лучше, но ненамного. Драконица читала увереннее, ее голос звучал громче, но монотонно, как заученная мантра; было видно, что она не понимала смысла прочитанного, а просто механически озвучивала символы. Оборотница же справлялась с простыми предложениями, ее взгляд скользил по строчкам быстрее, но стоило встретиться метафоре или сложному описанию – она терялась, и в ее умных глазах читалось недоумение дикого зверя, пытающегося понять абстракцию.
Закончив это молчаливое тестирование, я отложила мел, оставив на доске несколько простых слов, и обернулась к ним. На их лицах – от смущенного румянца, проступившего на серой коже Петры, до горькой складки у рта Борги – читалась смесь смущения, досады и страха перед моей оценкой, перед тем, что я сейчас скажу об их невежестве. Воздух в классе стал густым и тягучим, наполненным ожиданием приговора.
– Так все плохо? – уныло прогудела Борга, сжимая свои мощные, покрытые сетью бледных шрамов кулаки так, что костяшки побелели, выступая темными пятнами на зеленоватой коже.
Она внимательно, почти выжидающе следила за моей реакцией, ее плечи были напряжены, словно она готова была в любой момент принять удар – словесный или иной.
Я сделала небольшую, но значимую паузу, собираясь с мыслями и давая каждой из них прочувствовать вес этого момента. Мое сердце сжалось от щемящей жалости, но я знала, что жалость сейчас – худшее, самое ядовитое, что я могу им предложить. Им нужна была не жалость, а твердая рука и ясная цель.
– Зависит от того, с кем сравнивать, – мягко, но отчетливо улыбнулась я ей, стараясь, чтобы в моем голосе звучала не снисходительность, а спокойная, непоколебимая уверенность. – Если с седовласыми архивариусами королевской библиотеки, проводящими дни над древними манускриптами, – то да, катастрофа. А если с вами же, но вчерашними, которые еще не сделали ни одного шага по этой дороге, – то это просто отправная точка. Чистый лист.
Я обвела взглядом всех пятерых, стараясь поймать и на мгновение удержать взгляд каждой: встретить гордое, но растерянное смущение Ингитры, поймать умный, но неуверенный взгляд Лиры, увидеть скрытую надежду в глубине винных глаз Эвелины, заметить, как Петра перестала водить пальцем по книге и замерла в ожидании, и как Борга чуть расслабила сжатые кулаки.
– При должном усердии и дисциплине каждая из вас может не только догнать, но и перегнать многих и получить по-настоящему блестящее образование. Но для этого, – я сделала небольшой, нарочито драматический вздох, чтобы подчеркнуть серьезность момента, – в ближайшие месяцы ваш распорядок дня будет суровым, как у новобранцев в казармах: учеба, еда и сон. Никаких поблажек. Никаких отговорок вроде «у меня голова болит» или «я не для этого создана». Только труд. Ежедневный, упорный, порой нудный.
Я увидела, как они почти синхронно поникли, плечи некоторых съехали вниз, и поспешила добавить, рисуя им яркую, заманчивую картину будущего, ради которого стоило напрячься:
– И тогда, поверьте, ваши возможности изменятся кардинально. Вы сможете стать не вечными приживалками, вынужденными терпеть унизительные взгляды и попреки у чужих очагов, а уважаемыми и востребованными специалистками. Например, делопроизводителями в магистерской гильдии или в канцелярии самого герцога, где ценят грамотность и острую мысль. Счетоводами, ведущими сложные бухгалтерские книги крупных торговых домов и получающими за это солидное жалованье. Или даже, – я сделала многозначительную паузу, глядя в самые глубины их загорающихся глаз, – остаться здесь, в стенах этого замка, продолжить углублять свои знания и со временем… начать преподавательскую деятельность. Передавать то, что узнаете и полюбите сами, другим девушкам, которые придут сюда такими же потерянными, как вы сейчас.
Глаза девушек загорелись. В них вспыхнула не просто туманная надежда, а настоящий, яростный огонь – огонь амбиций, самолюбия и жгучего желания вырваться из тесной клетки уготованной им судьбы. Участь вечной, покорной обузы, живущей по милости и капризу других, явно не входила в их планы. Они выпрямились на своих скамьях, словно по команде, взгляды стали собранными, целеустремленными, почти дерзкими.
– Мы справимся, профессор, – неожиданно четко и громко, нарушая свою привычную тихую манеру, выговорила Эвелина, и ее бледные, фарфоровые щеки даже покрылись легким, живым румянцем, словно капля крови упала в молоко.
– С чего начнем? – решительно, по-волчьи щелкнув костяшками пальцев, спросила Лира, ее поза выражала готовность к немедленному броску.
Я почувствовала, как по моей спине пробежала волна теплого облегчения. Первое, самое важное сражение – битва за их веру в себя – было выиграно. Мне удалось зажечь в них ту самую искру, из которой может разгореться пламя.
– Начнем с самого начала, милые мои. С алфавита, где каждая буква – это новый ключ. И с таблицы умножения, которая откроет вам мир чисел. Поверьте, это куда интереснее и увлекательнее, чем кажется на первый взгляд, – сказала я, снова беря в руки мел, который теперь казался не просто куском известняка, а жезлом, способным высекать искры знаний из самых твердых пород невежества.
Глава 6
Следующая неделя прошла, что называется, в огне и воде, активно, и даже очень. Замок превратился в гигантский, многоголосый улей, где вместо пчел жужжали от усердия ученицы с двух курсов, а воздух был густ от запаха чернил, пота от непривычных физических нагрузок и сладковатого аромата пирогов, которые пекла найра Агата, чтобы подбодрить уставших воспитанниц. Они старательно учились и с настороженным, животным любопытством пытались если не подружиться, то хотя бы найти точки соприкосновения в этом неестественном для многих микрокосме. А чаще – просто не прибить друг друга в порыве юношеского максимализма, демонстрируя мне, преподавателям и всему миру, кто из них умнее, сильнее и благороднее.
В столовой царила своеобразная, негласная геополитика. Старый и новый набор молчаливо, но уверенно разделились, как два враждующих государства за одним и тем же обеденным столом. Мои первые, «скромные» приживалки – Элоди, Лилит и другие – держались своего тесного круга, тихо перешептываясь за одним длинным столом у окна, будто стараясь занять как можно меньше места. Новенькие, более аристократичные и заносчивые, с громкими, уверенными в своем праве на пространство голосами, заняли другой, поближе к камину. И в центре этой невидимой, но ощутимой бури находились они – Элоди и Ингитра.
В Ингитре, драконице, и правда было полно аристократической спеси, словно ее предки лично высекали горные хребты когтями, а не просто владели парой медных шахт, давно выработанных и проданных за долги. Ее рыжие волосы, пахнущие дымом и серой, были всегда идеально уложены в сложную прическу, подчеркивающую ее высокий лоб, а чешуйки на скулах и переносице отполированы до мягкого медного блеска, словно драгоценная инкрустация. Она говорила громко, с легкой, ядовитой насмешкой в голосе, особенно когда речь заходила о «провинциальных, простонародных манерах» или «недостатке благородной, древней крови».
Но по знаниям она, увы, несмотря на все свои притязания, сильно уступала Элоди. Та, тихая, скромная человечка в своем единственном, аккуратно заштопанном платье цвета увядших листьев, оказалась настоящим кладезем информации, ходячей энциклопедией. Ее ум, отточенный годами выживания в роли бедной родственницы и поглощения книг в пыльной замковой библиотеке, был острым, быстрым и цепким, как игла. На истории она могла без запинки назвать не только даты правления всех императоров династии Серебряного Копья, но и имена их фаворитов и причины падения каждого, а на литературе – процитировать наизусть целые сонеты полузабытых придворных поэтов, вкладывая в них тонкое, почти неуловимое чувство.
Ингитра терпеть этого не могла. Каждый правильный, четкий ответ Элоди, данный ее тихим, но уверенным голосом, встречался ею с ледяным, ядовитым молчанием или снисходительной, кривой ухмылкой, мол, «ну конечно, кому же еще знать все эти скучные, пыльные подробности, как не дочери малоземельного, захудалого барона, не видящей жизни дальше своего клочка земли». Отец Элоди и впрямь был бароном с клочком земли размером с огород найры Агаты, что было притчей во языцех. А вот отец Ингитры – графом, пусть и промотавшим состояние на безумные амурные авантюры. Это социальное неравенство, эта пропасть в титулах и прошлом величии висела между ними незримой, но прочной, как сталь, стеной.
Прямых, открытых конфликтов – криков, драк, опрокинутых чернильниц – я не допускала. В первый же день, после пары стычек взглядов, способных прожечь камень, и язвительных, шипастых реплик, я собрала всех в главном зале и четко, без эмоций, предупредила, глядя на них поверх очков:
– Девочки, запомните раз и навсегда. За любой открытый конфликт, оскорбления, унижение или драку наказание последует незамедлительно. И это будут не скучные, бесполезные записи в дневнике или стояние в углу. Это будут дополнительные занятия по физкультуре. Два часа подряд. Каждый день. До тех пор, пока не научитесь если не любить, то хотя бы терпеть друг друга, не расплескивая свою юношескую энергию в гневе.
По залу прошел ужасный, почти осязаемый, коллективный стон, смешанный с ужасом. Физкультуру, которую вела я сама (ибо другого, более снисходительного тренера мне найти не удалось), терпеть не могли почти все. Бег по замковому двору в полной, нелепой амуниции – включая юбки и корсеты, отжимания до седьмого пота, лазание по скользкому, колючему канату и прочие «радости» были для большей части изнеженных аристократок настоящей пыткой, сравнимой разве что с допросом в подвалах инквизиции.
Исключение составляли лишь две орчихи, Гарша и Борга, для которых эти занятия были долгожданной отдушиной, и горгулья Петра, чье каменное тело, казалось, только и ждало физической нагрузки. Они шли на эти занятия с диким, почти пугающим энтузиазмом, вызывая у остальных смесь зависти и ужаса.
Поэтому война приняла тихие, изощренно-партизанские формы, пропитав собой каждый уголок замка. Ядовитые шепотки за спиной, шипение, похожее на змеиное, когда в коридоре пересекались взгляды соперниц. «Случайно» опрокинутая чернильница, чьи фиолетовые чернила растекались по идеально чистому листу тетради, уничтожая часы труда. Споры на уроках, доведенные до грани кипения, с глазами, полными молнии, но всегда останавливающиеся в сантиметре от запретной черты прямого оскорбления. Взгляды, полные молчаливой, непрожитой ненависти, которые были заметны даже через весь шумный обеденный зал, словно протянутые между столами невидимые раскаленные струны.
Я наблюдала за этим, как опытный, хоть и изможденный, садовник, следящий за ядовитыми, но живучими сорняками, которые то и дело пытались заглушить нежные ростки. Где-то – одним строгим, многообещающе-молчаливым взглядом через стол, от которого у провинившейся тут же краснели уши. Где-то – пересаживая девушек за партами, создавая вынужденные, неудобные альянсы: посадив педантичную Аэлин рядом с небрежной Лилит, или заставив молчаливую Петру работать в паре с болтливой Фридой. Где-то – задавая им совместное проектное задание по истории, которое вынуждало их хоть как-то, пусть и скрипя зубами, обмениваться словами и материалами.
Это было изматывающе, как бег по зыбучим пескам. Но в этом хаосе был и свой странный, горький адреналин, своя магия. Я видела, как сквозь толстую броню спеси, обид и социальных предрассудков пробиваются первые, робкие, но такие важные ростки чего-то, что могло стать уважением. Как Борга, ворча себе под нос, начала перенимать у старшей орчихи Гарши манеру аккуратно, почти каллиграфически вести конспекты, выводя буквы с неожиданным старанием. Как Лира однажды, рыча от негодования, резко встала и заступилась за Эвелину, на которую за обедом смотрели с неприкрытым отвращением за ее вампирскую природу. Как молчаливая Петра, не проронив ни слова, вдруг опустилась на одно колено и своими сильными, каменными пальцами аккуратно помогла той же Элоди поднять рассыпавшиеся по каменному полу листы с ее безупречными конспектами.
Битва за умы, сердца и души моих учениц была в самом разгаре, на сотне маленьких, невидимых фронтов. И я, стиснув зубы, не собиралась ее проигрывать.
Но, конечно же, и на Земле, и здесь, в этом полном магии мире, работала неумолимая, железная пословица: «Хочешь насмешить богов – расскажи им о своих планах». Так вышло и в моем случае. Едва я полностью, с головой, растворилась в водовороте образовательного процесса, с тихим удовлетворением отмечая в своем журнале первые, робкие, но такие дорогие успехи новичков и строя в уме грандиозные схемы, какого еще преподавателя мне найти – может, алхимика, для уроков по основам зельеварения, или, что было бы еще лучше, специалиста по магическим наукам, для тех девочек, у кого был потенциал, – как моему спокойствию пришел конец.
Оно прибыло не с моей радужной, безобидной бабочкой. Без всякого предупреждения в высокое арочное окно кабинета, словно сгусток живой, неистовой энергии, ворвался магический вестник иного рода – птица с оперением цвета грозового неба и вспененного моря, с длинным, сверкающим, как полированный сапфир, хвостом и пронзительными глазами из чистого, бездонного аквамарина. От нее исходил легкий запах озона и статического электричества. Таких птиц в природе не существовало; они были созданы искусственно, зачарованы лучшими магами-ювелирами, и использовались исключительно для официальной, срочной корреспонденции высшего уровня – от самого императора, его совета или герцогских домов. Птица, не издав ни звука, трижды облетела комнату, оставляя за собой в воздухе мерцающий синий шлейф, и опустилась на резной край моего стола, с легким стуком коготков о дерево, протянув тонкую лапку с прикрепленным к ней небольшим, но плотным цилиндром из темного, почти черного воска, испещренным несколькими рельефными печатями.
Сердце у меня неприятно, тяжело екнуло, предчувствуя недоброе. Словно на автомате, я сняла холодный на ощупь цилиндр, и птица, выполнив свою миссию, тут же растворилась в воздухе беззвучным взрывом сапфировых искр, от которых на мгновение заложило уши. В воздухе повисла звенящая тишина, а в руке у меня лежала причина моего внезапного, леденящего беспокойства.
Вскрыв изящную, но твердую, как камень, печать с имперским орлом, я развернула плотный, дорогой пергамент, пахнущий дубленой кожей и сухими травами. Каллиграфический, выверенный до миллиметра почерк, чернила с вкраплениями настоящей золотой пыли, сверкавшей в свете лампы. Официальный бланк Имперского Департамента Образования и Просвещения – тот самый, что видела лишь однажды, в королевской библиотеке, и то в виде копии.
Извещение было кратким, сухим и не допускающим возражений, как удар судейского молотка. В мой «Институт благородных девиц» со дня на день – точные дата и время не указаны, что было дурным знаком – нагрянет с инспекционной проверкой уполномоченный ревизор из самой столицы, некий советник Альдор. Цель – всеобъемлющая оценка условий содержания и проживания учениц, соответствия образовательной программы имперским стандартам, проверка уровня полученных знаний, квалификации преподавательского состава и, что особенно тревожно, финансовой отчетности.
Надо сказать, я напряглась. Испуг – нет, это было не то слово, слишком примитивное. Не с моим академическим и административным прошлым на Земле бояться каких-то проверок. Я их прошла десятки, от аккредитаций до внезапных налоговых проверок, и всегда выходила сухой из воды. Но здесь… Здесь я ощутила ледяную тяжесть в животе. Напряжение чистой, неразбавленной неизвестности, смешанное с инстинктивным страхом перед Системой, о которой я почти ничего не знала.
Там, на Земле, я прекрасно знала все правила игры, как свои пять пальцев. Я знала, какие статьи ФГОСа цитировать, какую бумажку и в какой момент предъявить, к кому позвонить, чтобы «решить вопрос». Я знала систему изнутри, была ее частью, почти ее адептом.
Здесь же я была слепым, беспомощным котенком, брошенным в лабиринт с невидимыми стенами. Что представляет собой этот советник Альдор? Педант, для которого важен каждый клочок испорченной бумаги? Взяточник, ожидающий мзды? Идеалист, фанатично преданный своей работе и готовый сжечь на костре любое несовершенство? Или просто уставший, циничный чиновник, отрабатывающий скучную галочку в длинном списке никому не нужных дел? Какова истинная, скрытая цель его визита? Кто его направил? Заинтересовались ли моим скромным учреждением на самом верху, или это чья-то точечная, то личная интрига? Возможно, кто-то из недовольных родителей, вроде родни Ингитры, пожаловался, что их дочь «обучается с отбросами»? Или, что было бы куда хуже, у меня появились конкуренты, которые видят в растущем институте угрозу? (Хотя, казалось бы, какие у меня тут, на отшибе, могли быть конкуренты?)
И главное, самый страшный вопрос – каковы последствия? Он может просто указать на недочеты и уехать. Может оштрафовать на сумму, которая подорвет мой и без того хрупкий бюджет. А может и вовсе, махнув рукой, приказать закрыть заведение, признав его «не соответствующим высоким стандартам имперского образования и морали». Последнее означало бы мгновенный и окончательный крах всего, что я с таким трудом, по крупицам, строила здесь целый год. Мои девочки, нашедшие здесь приют, снова оказались бы выброшены на улицу, а я – без гроша в кармане, без дома и без малейших перспектив в этом чужом мире.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.