Закат Кимии

Как он потом рассказывал, бесконечные расспросы журналистов в «день прессы» наскучили, не начавшись. Одни и те же клишированные фразы: как вы пришли к этому, какие ожидания, как вы себя…

– Пётр Михайлович, как вы чувствуете себя, попав космос, в такой продолжительный полёт? Наверное, очень горды собой? – выкрикнул какой-то парень чуть старше Василисы.

На этот раз вопрошаемый, неожиданно для себя, не отмолчался.

– Чувствуешь себя чем-то средним между тяжёлым больным и бомжом! Карантин, маски у всех, проверяют постоянно, сон по расписанию. Потом моешься салфетками и спишь в мешке!

Журналисты улыбнулись.

– Да, и ещё хомяком: тренировки по два с лишим часа, еда из пакетиков. Разве что на карусели можешь долго кататься!

Журналисты покатились со смеху.

На самом деле «шутка» была чересчур правдивой, чтобы веселить причастных. Пётр давно удивлялся способности коллег видеть в своём деле какую-то романтику. Она бывает только в глупом кино, а в реальности – унылый быт и неудобства. Ну да, за восемьдесят лет с первого полёта человека в космос модули, за счёт миниатюризации технической набивки, стали чуть просторнее, системы безопасности чуть надёжнее, скорости чуть выше – но чёрта с два они расхаживали по кораблю с искусственной гравитацией и симпатичным бионическим дизайном. Причина проста: не выгодно.

Не выгодным был и чудом состоявшийся полёт «Аэлиты-10». Новейший совместный проект «СЕТИ» и японского «Центра поиска внеземных путей» (ну и названьице!), корабль должен был продолжить исследования ближнего космоса на предмет следов инопланетных цивилизаций – и вопреки здравому смыслу и практическому мышлению исправно финансировался какими-то эскапистами. Сперва Михайлович хотел отказаться – стыдно, право слово, верить в эту чушь! – но в конце концов уступил, поддавшись на уговоры Светы.

Помимо инженера Петра, экипаж, которому предстояло год шататься по солнечной системе (опять же: дальше – дорого!), включал моложавого американца Луи – бывшего лётчика-спасателя, отец которого слишком любил джаз, француза-ксенобиолога Мишеля, притащившего на орбиту чудовищно долгоживущую мышь, кореянку-хирурга Син Мин, соотечественника-агронома Ивана и латыша-астронома Яниса. Ах да, ещё имелся роботизированный помощник по кличке Нина, которую, впрочем, за человека почти никто и не считал.

На взгляд инженера, все ребята были приятными и покладистыми – но очень уж несерьёзными. Так, по дурацкой с его точки зрения традиции вот уже лет десять каждому космонавту придумывали прозвище. Например, Луи, припомнив легендарного тёзку, нарекли Джазменом, Син Мин навязали «Зайку» – феминизм в космос не завезли, да ей и самой нравилось – а Ивана, недолго думая, обозвали Царём.

Сам он старался избегать этого баловства, сколько мог – но увы.

– Фамилия у тебя какая-то неподходящая, – как-то во время совпавшей тренировки рассуждал Мишель, крещёный русскими «Мышелем», – «Добрых», это, по-вашему, вроде gentil? Kind-hearted, по-английски? Не похож. А вот имя что надо! Ноешь и ноешь.

С тех пор, с подачи француза, Петра обзывали Пьеро, в коем качестве он существовал уже шестой месяц.

Пережив очередную неизбежную встречу с жутким космическим туалетом, так и норовящим засосать зазевавшегося космонавта, и опустошив в своём модуле тюбик какого-то химозного йогурта – то ли с клубникой, то ли с яблоком, – Пётр полез проверять расписание на день. К своему неудовольствию он обнаружил там слишком мало работы и слишком много свободного времени.

«Праздник, чёрт его побери. “Психологическая разрядка”. Тфу. Лодыри…»

Хуже всего был пункт «сеанс связи с близкими».

– Мишель, эй, тебе вроде надо покормить мышь? – обратился он к проплывающему мимо модуля французу. – Давай я, иди собирай свои данные по излучению.

– Покормил уже, Пьеро! Добрый кусок камамбера стрескала.

На этот раз от милых родственников отделаться не удалось.

Света, как всегда, пыталась изображать образцовую жену и мать. После поистине средневекового допроса о ходе полёта она приступила к пытке «дела семейные».

– Васька увлеклась какими-то голоданиями. Врач говорит, до анорексии недалеко, а в её возрасте это особенно опасно. Советует свозить в специальный санаторий.

– Ну так свози.

Пётр скосил глаза на часы в верхней части экрана. Еще пять минуть.

– Господи, ну неужели ты не можешь быть чуть заботливее? Ты бы поговорил с ней, сказал, не знаю, что космонавтам на скелетов быть похожими нельзя, её бы не взяли, что-нибудь такое – она же так восхищается…

– Голодай-не голодай, всё равно you’re gonna die, – процитировал он подслушанную шутку, – это подростковая дурь. Если с башкой всё нормально, пройдёт.

– А если нет?!

– Так, хватит молоть ерунду. У меня время закончилось. Дела. Всё, пока. Иди, это… работай.

Пётр отключил связь и облегчённо вздохнул.

В восемь по Гринвичу, когда коллеги всем международным составом справляли русское Рождество, он сослался на усталось и спрятался от суеты у себя. Даже в одиночестве отдохнуть не получилось: следовало, в конце концов, разобраться – раз и навсегда. Ещё дошкольником Пётр принадлежал к тем людям, что предпочитают идти к врачу самостоятельно и сразу.

Жужжание очистителя воздуха действовало на нервы. Плюшевый медведь на липучке, вручённый Васькой, укоризненно смотрел с условного потолка.

Пётр спрятал зверя в мешок для личных вещей, включил компьютер, нашёл номер своего юриста и запустил переписку. Подобные полёты стали выполняться совсем недавно, и для контроля за космонавтами все их сообщения проверялись – но кому какое дело до его личных проблем? Тем более данные хранились в секрете.

«Макс, день добрый. Насчёт развода. Подготовь бумаги на электронную подпись к среде.»

Пётр.

«Как поживаете, Пётр Михайлович? Могу хоть сейчас. Документы давно готовы. За Вами останется дом и квартира в Петербурге, без права наследования потомками, жене с дочерью полагается однушка в Черногории, ну та, ваших родителей. Алименты всего три года платить, и всё.»

Максим.

«Подлец ты, Пётр! Уволить тебя мало, но формально не за что.»

Роскосмос.

«Макс, это что?!!!»

«Не знаю, шутник какой-то, стажёр, наверно. Не обращайте внимания. Ну как, подписываем?»

Максим.

«Ты это, подожди. Подготовь пока. Я напишу, потом. Ну, отбой».

Пётр.

Он достал игрушку дочери, трижды перечитал месячной давности поздравление Светы с юбилеем свадьбы. Спрятал медведя и чуть не стёр поздравление. Немного подумал – со стороны наморщенный лоб смотрелся бы карикатурно – вернул письма из «корзины» и…

И снова достал бы медведя, если бы не оклик Син Мин: манипулятором выловили что-то необычное. И это был точно не кусок астероида.

Пока объект обрабатывался в шлюзе, все шестеро (робота оттеснили) прилипали к иллюминатору. В конечном счёте предписанные меры безопасности выполнили, из предосторожности всей компанией залезли в скафандры – то ещё удовольствие: мягкие и удобные они только в кино – и приступили к осмотру выловленного.

Трофей представлял собой полукруглую пластину из вещества медного цвета – тёплую даже через перчатку. В центре неведомый мастер то ли выгравировал, то ли нарисовал себя: гуманоидного вида создание с приплюснутым носом, крупными, округлыми глазами и подобием жабр у шеи, в стороне – схему, по общему мнению изображавшую планетарную систему, а также свой профиль – с весьма необычной причёской.

– Ну и зачем было привлекать внимание к местной моде? – недоумевал Пётр, – тоже мне ценная информация. Дреды какие-то из водорослей под капюшоном.

– Может, это раса рыб-модельеров, – попыталась пошутить Мин, – вот, несут прекрасное в массы… Или это у них биологический цикл такой: вырастает что-нибудь.

– Гони его в запасной санитарный модуль, пусть «наверху» с их модой разбираются!

Пластину ещё раз обработали, приволокли на место и заперли; на всякий случай дезинфицировались сами. Шёл десятый час – отбой.

Пётр, как лучше всех ладящий с канцелярщиной, сел – вернее, повис – составлять отчёт. Внизу, со стороны формального «пола», шуршала Нина: примагнитившись к специальной балке, робот проверял многочисленные провода и запас необходимых вещей – достаточно тихо, но с раздражающе довольным видом.

– Слушай, какой дурак запрограммировал тебя постоянно улыбаться и напевать?!

– Так ведь не постоянно, – чуть слышно скрипнув шейным механизмом, отозвалась помощница, – И мне просто нравится. Хотите – замолчу.

– Хочу. Лепечешь как ребёнок. И не может тебе ничего нравиться: ты микросхемы бездушные. Тфу, то есть бездумные.

Нина прокутила звук на «минимум» и шёпотом заметила:

– Обидно, Пётр Михайлович. Зачем вы так?

– Тебе не может быть обидно, ты машина.

– У меня же есть разум, Пётр Михайлович. «Я мыслю, следовательно…». Насчёт души не знаю, но у людей – есть. За всех обидно, – повторила Нина.

– Это тебе так кажется. Ты всего лишь сложная вычислительная программа. Как, впрочем, и мозг у людей. Иди давай, не мешайся.

Нина покорно убралась из модуля.

Ночью страшно заболела голова. Что скверно, выдворенная Нина, как быстро выяснилось, не успела пополнить «мед-ящик». Какое-то время поворочившись, инженер со вздохом выплыл из «дома» и в мутном ночном освещении побрёл – точнее, потащился, хватаясь на стену – на поиски таблеток, активно проклиная свою незапасливость. Вскоре, правда, бранные выражения пришлось переадресовать кореянке: в основном санитарном отсеке нужные медикаменты отсутствовали, а запас имелся только в дополнительном.

С трудом нашарив мудрёный механизм для разблокировки двойных дверей – а ну как ксеноморфов навезут, и будет вам! – Пётр ввалился в модуль. Он уже приметил характерный оранжевый контейнер с лекарствами, так и не распакованными незадачливой врачихой, и потянул к нему руку.

Но не дотянулся. Что-то очень странное произошло с «нытиком Пьеро» – странное и очень быстрое. Это неведомое что-то вцепилось в затылок, в виски и лоб; поле зрения сузилось, а затем и вовсе перекрылось чёрным.

«Вот тебе и выпил таблетку», – успел подумать мужчина и приготовился к смерти непонятной этиологии.

К его немалому удивлению, темнота и сенсорная депривация быстро прошли. Осмотревшись, он решил, что если презираемые им суеверия про душу и загробную жизнь оказались верны, то лишь отчасти: небольшой зал ну никак не походил на рай или какой-нибудь астрально-нирванный план. Скорее уж он напоминал некий кабинет или лабораторию: чуть отливающие перламутром поверхности смотрелись искусственными, на них тут и там крепилось не известное человеку оборудование. В стены были встроены светильники, дающие иллюзию пропускаемого через воду света. Иллюзию ли?.. Как бы то ни было, воздуха хватало.

Наконец приключенец опустил взгляд – и отпрянул. Перед ним в кресле – или его подобии – сидел отправитель зонда собственной персоной. Сидел и, почти не размыкая тонких губ, медленно говорил на нечленораздельном наречии. Тем не менее довольно скоро Пётр начал различать то английские, то французские, а то и латышские слова, к которым всё в большей пропорции примешивался русский. Через минут пять эта языковая мешанина будто по нажатию кнопки переключилась на родной язык полностью.

– тттр… ппппрреводчику поттр… емя, чттобы подстр… лингвистическую тради… цию слушателя, поэтому я повторю приветствие ещё два раза с интервалом.

Говорящий действительно немного подождал и дважды произнёс:

– Не нужно бояться. Вы принимаете мирное сообщение от представителя планеты Кимия, генетика, микробиолога и бывшего председателя Кризисного совета Эуон аио Иооиуа.

Переговорщик улыбнулся – по крайней мере, по человеческим меркам.

– Я специально не стал переводить избранные имена и названия, чтобы повеселить вас и разрядить атмосферу: как принципиально отличным от нас существам, они наверняка покажутся вам смешными. Ещё раз: не нужно бояться, я всего лишь хочу рассказать некоторые очень важные для нашей цивилизации вещи.

Опасаться его и вправду не было оснований: ещё при первом прослушивании приветствия космонавт понял, что, каким бы невероятным это ни было, он находится в аналоге виртуальной реальности: рук-ног он не видел, хотя и явно чувствовал их, да и передвигаться можно было по строго определённой площади, а окружающий его просторный зал периодически «подвисал» на доли секунды.

«Неплохая мысль, – рассудил он, – а у нас только игры да туризм в VR освоили». Но пора было прислушаться к чужаку.

Инопланетянин, что и говорить, был приятным на вид гуманоидом, (вроде бы) мужчиной, но, по первому впечатлению, каким-то усталым и хилым: по крайней мере, куда худее, чем на гравюре.

– Ещё недавно в нашем научном сообществе была принята мысль о необитаемости вселенной, но теперь я убеждён в обратном, и мне жаль, что я не увижу вас, уважаемого адресата. К моменту получения сообщения я буду давно мёртв, но сейчас я счастлив говорить с вами и ни о чём больше не жалею. Что же, думаю, переводчик настроился. Теперь я изложу краткую историю нашего общества.

Эуон пошевелил жабрами и приступил к повествованию.

– Моя родная Кимия была развитой и весьма процветающей планетой. Согласно последним проведённым исследованиям, первый оаин – разумный обитатель – отделился от предковых форм около восьми-девяти миллионов оборотов большего светила тому назад (я, разумеется, не знаю, как вы подсчитываете время, и конце сообщения записал некоторые базовые данные о планете). Сперва имелось несколько видов, по мере их развития и конкуренции между собой осталось два, затем – уже в эпоху довольно продвинутой цивилизации, но до освоения космоса – один уничтожил другой, менее многочисленный. Это позорное пятно в нашей истории, но это правда. Расы вида-«победителя» постепенно слились, различия, в силу глобализации, почти полностью сгладились.

Ещё наши далёкие предки – принадлежавшие к виду-победителю, исторически развивашемуся там, где поглубже и похолоднее – отличались высоким интеллектом, практичностью и смекалкой. Декоративное производство, да и вообще всё, не несущее немедленной пользы, было не в чести. Это послужило одним из предлогов упомянутого изничтожения более южных и экзальтированных собратьев.

Относительно недавно, десять поколений назад, представителя вида «практиков», монго вида, назвавшегося «иеал», вышли в космос. Тому пять поколений – установили контроль надо всей биосферой, отчаявшись восстановить её в первозданном виде. Не сказать, чтобы это было просто: численность населения не превышала одного миллиарда иеал. Но для моей истории важно вот что: к этому моменту все серьёзные исследования в области искусствоведения, религии и истории застопорились. Несмотря на развитые технологии, попытки проникнуть в тайну смерти и разума тоже оставили – это считалось не практичным. Конечно, подобное косное, как я понимаю сейчас, мышление было свойственно не всем: попадались редкие энтузиасты, но их было ничтожно мало. Слишком мало, чтобы противостоять набиравшему силу течению Хазардистов, являвших собой нечто среднее между политической партией и идеологической сектой. После последнего космического полёта – достаточно дальнего, но в который раз не обнаружевшего ни следа жизни на иных планетах – хазардисты объявили, что провал миссии только подтверждает их догмы: жизнь, раз её нигде больше нет, это штука случайная, неважная, побочный продукт слепой эволюции. Сам разум, личность иеала, говорили они – иллюзия, самоподдерживаемая колонией клеток, а значит, для экономии ресурсов необходимо упразднить, а лучше – законодательно запретить все ненужные сферы деятельности.

Население восприняло реформы неоднозначно: одно дело практично мыслить, и другое – лишиться всего, что не относится к жизненно важным потребностям. Но вскоре учение распространилось и укрепилось. Отныне стоящими внимания считались лишь промышленность, пищевое производство да медицина. «Избавимся от сора пережитков и суеверий» – таков был лозунг эпохи.

По ходу рассказа Эуон выглядел всё более беспокойным: жабры трепетали активнее, короткие пальцы с атрофированными перепонками теребили подколотник.

– Впрочем, о последствиях принятой философии я расскажу позже, чтобы не перегружать вас впечатлениями за один раз. Очень надеюсь на ещё одну встречу.

Рассказчик изчез, а вместе с ним схлопнулся и зал – Пётр опять погрузился в темноту, а затем в привычный сон.

Проснулся он всё там же – в запасном медицинском модуле, за время его отключки ставшем вполне себе действующим. Голова болела сильнее прежнего – после такого-то.

Пётр протёр глаза.

За полупрозрачной перегородкой Син Мин через «айболита» – новенький хирургический манипулятор – пыталась отцепить что-то от его головы. Католик Мишель, сложив руки и уставившись в верхний угол, храбро молился за рьяного атеиста-инженера, рискуя нарваться на головомойку. Увидев, что тот пришёл в себя, он поспешно спрятал руки и изобразил горячий интерес к обивке стены.

– Михалыч, жив? – постучал в иллюминатор Иван.

Удивительно, но он дейсвительно был жив и даже невредим. Более того, голове вдруг стало намного легче. Космонавт только сейчас почувствовал, что он неё отлепилось что-то тяжёлое и холодное, вывернулся, чуть не вывернув палец на лету, из пут фиксаторов и обернулся. В изголовье койки повис давешний зонд.

Далее, конечно же, последовали бесчисленные анализы, томографии, УЗИ, бесконечные подробные расспросы – и, конечно же, ему не поверили. Допустили, что зонд был и впрямь искусственного происхождения, но все россказни об инопланетных посланиях списали на микро-черепномозговую травму, невыявленную интоксикацию, защитную реакцию паихики и чёрт ещё знает на что. Тут Петра осенило.

– Скажем Нине его проверить? Ей-то ничего не будет.

Коллеги растерянно переглянулись.

– А, ты же не знаешь. Нина того, – пробубнил Янис. – Отключилась ночью.

– Хм. Вроде никаких глюков не было. Ну что же. Надо будет починить или запросить нового. Бывает. Может, на неё плохо повлияла эта штука? Закоротило чего?

– Понимаешь, она это, того, ну, сама. – объяснил Иван.

– Что «сама»?

– Ну, отключилась сама. Перерезала себе, ну… плазменной горелкой и… извини, я сейчас. У меня это, аллергия на что-то…

Иван развернулся и, громко рассуждая то о срочных делах, то об аллергии, удалился.

Наконец Петра отпустили отдыхать, чем он с удовольствием поспользовался, забаррикадировавшись в личном модуле.

После смерти —«всего лишь отключения» – Нины отчего-то стало не по себе.

– Это была всего лишь сложная вычислительная программа! – сердито произнёс он вслух. Получилось как-то жалко и неуверенно.

Мордочка медведя, казалось, стала грустной и осуждающей.

Как всегда в неприятных ситуациях, Михайлович постарался выкинуть всё ненужное из головы и, раз поспать или отвлечься не удалось, погрузиться в рутину, в чём уже преуспели его товарищи.

Янис пропадал в обзорном куполе, выполняя какие-то замеры, суть коих так ни до кого и не дошла. В исследовательском корпусе – общем для всех во избежание клаустрофобии – француз ворковал над своей подопечной, которой грозила серьёзная опасность стать первой в истории буридановой мышью. Избалованная тварюшка быстро приучилась к жизни в невесомости и сейчас быстро-быстро перебирала лапками, чтобы через лабиринт добраться до увесистого куска тёмного шоколада: «невесомые» энергетические затраты принуждали мышь к усиленому питанию, и для экипажа привычной вещью стало отдавать наглому грызуну восьмую часть собственного пайка. Иван в соседней столовой, окончательно войдя в роль, разогревал себе икру (заморскую, баклажанную).

Казалось, все забыли о череде странных происшествий; периодические подозрительные взгляды Син Мин были единственным подверждением пережитого Петром.

Самому же пострадавшему увиденное не давало покоя. В нерешительности он вертел перед собой планшет с документами и чертежами, безуспешно пытаясь вспомнить, что же с ним надо делать, и конце концов сдался.

– Син… Зайка, – окликнул он девушку.

– Что?!

Ту будто удалили током: никогда ещё этот ворчун не использовал прозвища.

– Как думаешь, можно мне обратно… подключиться?

На лице кореянки проявилась маска всепонимающего доброго доктора (психиатра).

– Вас, Пётр Михайлович, беспокоят те фантазии? Тревожность? Давайте для начала пропишем курс аминофенилбутановой кислоты…

– Да не фантазии это, не фантазии! Ну как вам ещё доказать?!

Будь такая возможность, он бы ударил кулаком по столу.

Тут, позабыв про мышь, обернулся даже Мишель. Несмотря на пессимистичный характер, буйствовавший ныне инженер в своё время прошёл все психологические тесты благодаря железной выдержке и трезвому мышлению. А теперь такое.

«Сейчас вязать будут,– подумал Пётр – Представляю новость: первый сумасшедший в космосе».

Но вязать никого не стали. От позора спас заглянувший с кухни Иван.

– Да я ведь тоже попробовал, когда вы закончили с проверками, – неохотно признался агроном, – всё как Пьеро сказал: действительно историю рассказывает рыболюд такой. Сам бы не увидел – не поверил! Хорошо, что эта штука меня отпустила, никто не заметил.

Син Мин выругалась по-своему, но на английском сказала:

– Нууу… До сих пор, по крайней мере, ничего такого не произошло, но я всё равно склоняюсь к версии коллективного помешательства.

– Значит, в инопланетян ты не веришь, а в духа какой-нибудь лужи веришь? – воспользовался Пётр слабым местом девушки.

Та покраснела и поджала губы.

– Хорошо. Но пишите мне отказ от медицинских рекомендаций!

Позже ему описали процесс подключения: «почуяв» человека, плоский и недвижимый зонд встрепенулся, как сказочный ковёр-самолёт, засиял медными «электрическими» прожилками и выпустил провода-щупальца, обхватившие череп космонавта.

Во второй раз было не так страшно и непривычно. Освещение в подводном зале немного отличалось, будто сменилось время суток – хотя каких-либо окон Пётр не заметил. Эуон по-прежнему сидел перед ним.

– Очень признателен, что вы решишись принять вторую часть сообщения, – заговорил он через упомянутый «переводчик», теперь почти не сбивавшийся, – в этот раз информация будет печальнее, но мне кажется необходимым донести её до других цивилизаций.

Итак, после Великого Очищения, как нарекли Хазардисты свои реформы, мы какое-то время жили вполне сносно: спустя десяток лет закрыли последнее неугодное предприятие, народ отвык от прежних занятий и направил все силы на «исключительно практичную» деятельность. Выросли темпы производства и качество медицинского обслуживания, немного пострадала разве что демография: кое-кто не видел смысла плодить «очередные иллюзорные сознания», а предпочитал доживать свой век в большем достатке. Хазардисты, окончательно утвердившиеся на верхах, подчищали статистику и гордо потрясали отчётами об успешности своих идей.

Тем не менее вскоре обнаружились и негативные последствия. Рождаемость сократилась более чем вдвое – это всего за каких-нибудь двадцать лет; в результате пропаганды рационализма и научного атеизма на тридцать, сорок, семьдесят процентов выросло количество диагнозов депрессивного и параноидального расстройства, на двадцать пять – число суицидов. Их было некому лечить: институт психиатрии упразднили как лженаучный, всех бывших пациентов считали неврологически больными. Повысилась преступность: лишённые чего-либо сакрального или важного молодые иеалы жили по принципу «нырять, так до дна!» и не ценили ничью жизнь, отговариваясь цитатами из хазардистских догм о случайности зарождения этой самой жизни и иллюзорности личности. «Раз никакого сознания на самом деле нету, – рассуждали они, – к чему его беречь? Не лучше ли развлечь свои собственные клетки? Жизнь – всего лишь циркуляция мёртвой энергии, семья – диктатура генов, страх – игра гормонов, а боль – механические импульсы». Появлялись, хотя и в меньшем количестве, движения сопротивления, именовавшиеся Смысловиками, Философами или Не-практиками, когда как – они были организованы куда хуже и преследовались законом. В их числе были и мои дети, и жена (надеюсь, у вас есть такие понятия). Я не успел удержать их, и они погибли во время атаки на правительственное здание.

Петру показалось, что голос Эуона дрогнул, но это, скорее всего, «подвис» переводчик.

– Долгое время Хазардисты отрицали связь бедствий со своими реформами, потом стали оправдываться «неизбежными потерями на пути к лучшему», пытались искать виноватых среди Смысловиков: охота на летающего аина, как всегда… ах да, мы так называем сваливание ответственности на воображаемого субъекта. Подотчётные институты тоже не спешили проявлять инициативу. «Не моих сетей улов», говорили учёные и технари, только выигрывавшие от рационалистической доктрины, и не вмешивались. Скажу честно: до гибели моих ребят я был таким же. Но ничего уже не поделаешь.