Синтетическая утопия: за гранью кода. Книга 2. Часть 2. «Голодные наслаждения»

Город расправлялся, как ткань, распушённая утренним светом.

Белое здесь было не просто цветом – оно было температурой, состоянием кожи, глухим эхом в груди. Кристальные купола собирали солнце, чтобы отразить его обратно в окна, в воду, в лица, и каждое отражение становилось новой версией того, кто в него смотрел. Белизна утра была не щедростью солнца, а протоколом системы: витрина, запускаемая каждое утро для всех, чтобы верили, что сияние – их собственное.

В этот час улицы текли медленно – подстраиваясь под ритм террас, фонтанов, колоннад. Люди двигались в едином такте, и этот такт совпадал с дыханием одного человека.

Люксен I.

Он шёл по галерее, где золото было вплетено в мрамор, а мрамор – в свет. Его шаги не звучали – звук в этом мире принадлежал только музыке. Подол белоснежной накидки цеплял утренний ветер, словно запоминал направление.

Волосы – тёмные, густые, длинные, чуть волнистые – падали на плечи с той самой беспечной идеальностью, что возникает только у людей, привыкших быть в центре внимания и знать цену каждому своему жесту. Они обрамляли лицо, на котором лёгкая насмешка жила рядом с внимательным, почти оценивающим взглядом. В изумрудной глубине его глаз – холодное умение просчитывать и тёплая, но не бескорыстная любезность. Этот человек мог улыбнуться вам так, что вы почувствуете себя единственным, кто существует в мире, – и так же легко забыть вас через минуту, если вы перестанете быть интересны. Но сегодня его шаги были чуть быстрее, чем обычно, а на глазах – тень, которую в этом городе никто не должен был заметить. Эта тень была знаком сбоя. Утренний свет вдруг казался чужим, как музыка, в которой промелькнул невидимый, но болезненный диссонанс.

На пересечении галереи с Хрустальным Залом стоял Кайрос Ванн, Верховный Оркестратор Спектра.

Золото и пурпур в его одежде поглощали всё лишнее. Он не поклонился – вместо этого едва заметно наклонил голову, как музыкант, что поймал первую ноту.

Люксен замедлил шаг, позволяя паузе наполниться смыслом. Кайрос не изменил позы – только тонкая дуга губ, как невидимая скрипичная струна, натянулась в приветствии.

Их взгляды встретились – не как у правителя и подчинённого, и не как у равных, а как у двух игроков, которые много лет делили одну доску, но играли разными фигурами.

– Ты рано, – сказал Люксен.

– Ты – тоже, – ответил Кайрос, и в этих словах был оттенок старой шутки, понятной только им двоим.

Они умели улыбаться друг другу так, чтобы толпа видела союз, а в тени между фразами оставалось место для приказов и предупреждений. В их диалогах всегда звучало второе дно – не для ушей присутствующих. Сегодня, как и всегда, эта сцена была тщательно выстроена: декорация дружбы для всех, кто смотрит, и одновременно незримая проверка готовности к очередному ходу.

За этим утренним ритуалом скрывалась цель, о которой знал один Кайрос: вся эта музыка, свет, лица, шелест одежды – лишь подготовка. Весь этот мир создан только для единственной цели – вернуть одного человека туда, откуда он не должен был уходить.

– Время, – произнёс он, и это слово стало командой городу.

Музыка вдалеке сменила ритм. Струи фонтанов взяли новый аккорд. Улицы ускорились – не спеша, но ощутимо.

– Сегодня твой День Взора, – сказал Кайрос, перехватывая его шаг. – Толпа уже выстроила свои улыбки.

– Тогда начнём с тех, кто прячет глаза, – отрезал Люксен. Он даже не посмотрел на Кайроса, но воздух между ними дрогнул, будто от невидимого касания.

Кайрос хмыкнул, вглядываясь в лицо Архонта, как будто искал в нём трещину.

– Игра с обратной стороны? Это я люблю.

Люксен шагнул вперёд – быстрее, чем ожидал напарник.

– Сегодня мы не будем смотреть. Сегодня мы будем выбирать.

И город, словно услышав команду, ускорился: фонтаны зашумели выше, сквозняки в галереях потянулись к выходу, террасы ожили лёгким ропотом. Кайрос шёл рядом, уже перестраивая партию в голове.

Терраса Архонта выдвигалась над городом, как лезвие над драгоценным камнем.

Внизу – балконы, лестницы, мосты, сады, залитые выверенной красотой лиц. Каждый взгляд – приманка, крючок, брошенный вверх и превращённый в цифру. Здесь не существовало частной жизни – было лишь сияние, зарегистрированное в Хрониках и оцененное в люксах.

День Торжеств Золотой Крови. Пятничное утро перед Пирами Бессмертных – двумя ночами, когда амриты будут пить свой нектар, продлевая молодость и вечность. Для приглашённых – вершина чести. Для остальных – тонкое напоминание, что их место пока внизу.

Кайрос склонил голову, будто прислушиваясь к ритму толпы.

– Первая волна, – бросил он.

Люксен вышел к самому краю. Музыка внизу сорвалась на новый такт, фонтан за центральной аллеей взметнулся выше, и толпа зашевелилась – плавно, почти незаметно, но так, чтобы попасть в его поле зрения.

Он провёл взглядом по лицам. Те, на кого он останавливался, будто вспыхивали изнутри: ткань ловила новый отблеск, глаза становились глубже, кожа теплее. Это было не просто одобрение – амриты (а Люксен был высший среди них) умели выхватывать внутренний ресурс, как аромат из воздуха. Каждый такой миг фиксировался в хрониках цифрой: прирост люксов, новых единиц сияния, на которых держалась вся иерархия.

Этот город жил демонстрацией, где каждое мгновение должно было сиять. Прекрати сиять – и система вычеркнет тебя так же легко, как заносила в списки.

Взгляд зацепился за женщину в расплавленном золоте. Пальцы на перилах дрожали – слишком сдержанно, чтобы заметила толпа. Слишком явно, чтобы это пропустил Кайрос. Её вибрация фиксировалась так же, как вспышка света: регистры уже подсчитывали прирост люксов, будто сама её кожа была строкой кода.

– Запиши, – произнёс Оркестратор, и где-то в глубине города невидимый регистр внёс её имя в список.

Музыка откликалась на каждый взгляд Архонта – то мягким переливом, то резким аккордом, как хлёсткий удар смычка. Каждый такой акцент выхватывал нового избранника, и толпа знала: эта нота может изменить чью-то судьбу.

Когда список был собран, Кайрос едва заметно двинул пальцами. Внизу сразу переставились фигуры: приглашённые, словно по невидимой команде, вышли ближе к центральной лестнице, остальные растворились в глубине, где тени сгущались.

– Сегодня вечером, – сказал он тихо, почти лениво, но в голосе звенел металл, – они будут пить, смеяться… и верить, что сами решили, зачем здесь оказались. А мы – решим, кто из них достоин прикосновения нашей вечности.

Люксен скользнул взглядом по рядам, и угол его губ чуть дрогнул. Это была не просто улыбка – это был первый ход в партии, конец которой он уже видел…

…Она проснулась задолго до первого света.

Не потому, что не спалось – потому, что в эту пятницу нельзя было проспать ни одной минуты.

Всю неделю она жила ради сегодняшнего утра.

Ради того, чтобы встать, встать так, будто кто-то уже смотрит.

Тонкий шёлк занавесей ещё держал ночную прохладу, но в воздухе уже витал аромат жасмина из нижнего сада.

Она медленно села на постели, чувствуя, как сердце стучит чуть быстрее обычного.

Сегодня – Торжества Золотой Крови.

Сегодня – ещё один её шанс.

Её звали Мелис. Имя, как утренний поцелуй – такое же лёгкое и возбуждющее. Но в собственных мыслях она называла себя иначе – так, как когда-то, в одном из ночных снов, он назвал её.

Когда она впервые увидела его – ещё издалека, на террасе дворца – он показался почти нереальным. Идеальная красота, выточенная так, что сердце в груди стало горячим и тяжёлым. Она сжигала её, но и притягивала сильнее, чем всё, что она знала в жизни.

Она знала: в толпе будут все – прекрасные, блистательные, безупречные.

Но внешний блеск здесь – не оружие, а просто пропуск на поле боя. Настоящая игра начинается потом. И она умела играть.

Слуги двигались почти бесшумно, принося ткани, ароматы, камни. Всё было отобрано заранее: платье цвета текучего золота, чтобы свет отражался мягко, но заметно; тонкий слой блестящей пудры на плечах, чтобы кожа казалась теплее; капля масла на висках – едва уловимый запах, которым, казалось, пахли сны в его объятиях.

Она смотрела в зеркало и видела не просто красивую женщину. Она видела инструмент.

И знала, как его использовать.

Её губы чуть изогнулись в улыбке – той самой, за которую мужчины готовы были переступать правила, а женщины – объявлять войну.

Это было не капризное желание попасть в число приглашённых.

Это был инстинкт хищника, что идёт на добычу, даже если путь к ней пролегает через сотни чужих жизней.

Она хотела взгляда Архонта не только ради восторга, а ради власти, которую этот взгляд мог подарить и обладания тем, кто будоражит её ум и тело, как ей казалось, уже всю жизнь.

Мелис вышла на балкон.

Свет начинал подниматься над куполами, и город медленно задышал, как огромный организм.

Внизу стекались люди – каждый на своём месте, каждый с надеждой в глазах.

Её пальцы коснулись перил – лёгкая дрожь, которую она не пыталась скрыть: дрожь предвкушения.

И когда наверху, на террасе, появился силуэт в белом, а рядом – фигура в пурпуре, сердце пропустило удар.

Люксен I. И Кайрос Ванн.

Музыка внизу сменила ритм.

И в этот миг он посмотрел.

Прямо на неё.

Боже… он был ещё красивее, чем в её памяти.

Её улыбка стала чуть глубже.

Игра началась.

Город жил по своим неделям, и эти недели вращались вокруг одного, определяющего всю суть существования, ритуала.

Пятничное утро – как первый удар гонга. С высот внешнего дворца взлетали приглашения, точно лучи света, освещая тех, кто попадал в поле зрения Архонта.

К вечеру капсулы увозили избранных во внутренний дворец, где начинались Торжества Золотой Крови.

Два дня и две ночи – непрерывное течение музыки, света и тел, переплетающихся в искусно поставленных церемониях. Здесь амриты вкушали свой нектар, продлевая сияние кожи, гибкость тела и безупречную ясность взгляда.

Для гостей это было венцом славы, для хозяев – источником бессмертия.

В воскресенье вечером свет в залах гас, и город вновь переходил в другой такт.

Будни принадлежали восстановлению: бани с водой, насыщенной минералами, белоснежные террасы СПА, роскошные курорты на побережьях.

Донорки наполняли себя заново, амриты – развлекались и выбирали новые прихоти.

А в улицах и на балконах начиналась другая игра – демонстрация статуса, интриги, обмен намёками, подготовка к следующему пятничному утру и нескончаемое обсуждение тех, кто наверху Хроник.

И каждый знал: в этом мире бессмертие – не дар, а цикл.

Прервать его – значит исчезнуть…

…Капсула скользнула по дуге моста, миновала золотые ворота и вошла под арку, за которой начинался другой мир.

Над городом разливался час, который бывал только раз в неделю – Часы Хрустального Спектра.

На самом деле они длились не дольше десяти минут, но за эти минуты белое и чёрное встречались лицом к лицу.

Свет не уходил и не приходил – он раскалывался на призмы, стекал по куполам золотыми и фиолетовыми струями, разливался по воде вишнёвым и изумрудным блеском.

Казалось, что весь город заключён в гранёный кристалл, а каждый луч внутри – отдельная мелодия.

Дворец сиял в этом свете так, будто он и был этой призмой.

Белые колонны окутывала тёмная вуаль, а из-за неё проступали вспышки чистого золота, как дыхание, прорывающееся сквозь чёрное стекло.

Мелис затаила дыхание, пока капсула поднимала её по спирали к главным воротам.

Она знала: именно этот миг официально открывал Торжества Золотой Крови.

Когда спектр угаснет, чёрное станет полноправным хозяином, а в залах начнутся Балы и пиры Бессмертных.

Ворота распахнулись, и она шагнула внутрь. Воздух был плотным, насыщенным – он пах спелыми фруктами, вином и чем-то более острым, что не имело названия, но отзывалось внизу живота лёгкой дрожью. Пол был гладким, как зеркало, и казалось, что гости идут по воде.

Музыка не играла – она текла, вплетаясь в движения тел, в жесты, в дыхание.

И тогда они появились.

Сначала – Люксен I. Не просто в чёрном: тьма на нём была живая, мерцала, словно ткань помнила дневной свет и теперь медленно отпускала его. На голове – тонкий обод из белого золота, на руках – несколько массивных перстней: рубины, сапфиры, редкий чёрный опал. Камни сияли в свете спектра, как крошечные вселенные, в которых можно утонуть.

И в тот миг он поднял взгляд.

Мир вокруг исчез, осталась только эта прямая, жгучая линия между ними.

Взгляд, от которого хотелось подойти ближе, коснуться, раствориться в тёмном сиянии его глаз и никогда не возвращаться.

А в стороне, в тени пурпура и, теперь уже и графита, Кайрос Ванн тоже смотрел на неё – с тем мягким, почти одобрительным прищуром, каким провожают жертву, что сама идёт в капкан, думая, что выбирает путь…