Балийские рассказы

Магия острова Гили

Океан был гладким, как зеркало, только иногда его рассекали белые гребни волн. Лодка, на которой плыли Макс и Катя, казалась бумажной игрушкой на фоне этой бесконечной воды. С берега уже доносился звонкий лай собак и крики детей, а в воздухе пахло солью и жареной рыбой.

Гили встретил их неторопливостью. Здесь не было машин – только велосипеды и повозки с лошадьми, звон колокольчиков на шеях которых вплетался в музыку прибоя. Дороги – песчаные, дома – маленькие, утопающие в зелени. На горизонте величественно возвышался вулкан Агунг, иногда прячась за облаками.

Их вилла оказалась скромной, но уютной: бамбуковая мебель, белый песок в саду, гамак, качающийся на ветру. Всего пятьсот метров до океана – и шум волн ночью казался дыханием самого острова.

– Здесь как в раю, – сказала Катя, забравшись в гамак.

– Слишком хорошо, чтобы быть правдой, – усмехнулся Макс, и слова его повисли в воздухе, словно предвестие.

Днем они ездили на велосипедах вокруг острова: пальмовые рощи, песчаные тропинки, запах влажной земли. Туристы валялись в гамаках у кафе, украшенных ракушками, которые звенели на ветру как хрупкие колокольчики.

Вечером жизнь перемещалась к океану.

На пляже зажигали фонарики, на песке ставили пуфы, а между двумя пальмами натягивали экран – кинотеатр под открытым небом. Люди смотрели фильмы, запивая их свежими соками и коктейлями, а фон для каждой сцены создавали шум прибоя и запах соли.

Катя записала в дневник: «Здесь время растворяется, и кажется, что мир создан только для того, чтобы мы жили без тревог».

Эта ночь была особенно теплой. Они сидели на террасе, слушали, как стрекочут цикады, и делились планами. Макс мечтал завтра пойти на снорклинг, Катя – купить еще одну пачку местных украшений из ракушек.

– Давай всегда будем возвращаться сюда, – сказала она.

– Или никогда отсюда не уезжать, – ответил он.

Они заснули под шелест листвы и далекий шум океана, не подозревая, что утро принесет страннейший опыт их жизни.

Катя проснулась от криков петухов. Она выглянула на улицу – и застыла. Виллы не было.

На ее месте – пустой песчаный берег, кусты и хаотично разбросанные их рюкзаки.

– Макс! – закричала она.

Он выбежал следом, глаза его округлились:

– Что за черт?..

Они бродили по округе, звали хозяев, заглядывали в соседние дворы – но все исчезло. Ни дома, ни сада, ни гамака. Только горячий песок и пустота.

– Может, нас обокрали? – прошептал Макс.

– Вместе с домом?! – голос Кати дрожал.

Они сидели на рюкзаках, смотрели на океан и чувствовали, как страх завладевает каждым вдохом.

Весь день они бродили по острову. Каждый шаг казался неверным.

Казалось, что люди смотрят на них странно, будто что-то знают, но молчат.

– Видела? – шепнула Катя. – Женщина в кафе сказала «еще одни».

– О чем она? – нахмурился Макс.

Они спрашивали дорогу, показывали фотографии виллы, но получали лишь уклончивые ответы. Словно никто не хотел говорить.

Ночью они не решились возвращаться к тому месту. Заснули прямо на пляже, под шум волн и тысячи звезд.

Утром к ним подошел хозяин ближайшего кафе. Мужчина с седыми волосами и мягкой улыбкой.

– Вы испугались? – спросил он.

– Где наш дом? – почти закричала Катя.

– Ваш дом стоит на месте, – спокойно ответил он. – Просто вы его не видели.

Он объяснил: вечером они ели грибы. Традиционное угощение, которое продают туристам на Гили под видом «магии острова». Галлюцинации бывают такими реальными, что исчезают целые дома, а океан шепчет чужими голосами.

Макс и Катя переглянулись. Все внутри оборвалось – от стыда, от облегчения, от осознания того, как близко они были к безумию.

Они вернулись на место. Вилла стояла. Гамак качался на ветру, дверь была приоткрыта, на столике валялись их вещи.

Катя тихо сказала:

– Все было здесь. Только не в нашей голове.

Макс вздохнул и, впервые за два дня, рассмеялся.

– Пожалуй, кино под пальмами лучше, чем такие фильмы.

Огонь под водой

Когда земля еще не знала своих очертаний, остров Бали лежал плечом к плечу с Явой, как два близнеца, соединившие дыхание в одном сне. Меж ними текла только река, над которой летали птицы с красными крыльями. В те времена магия была повседневностью: деревья говорили, а ветер мог менять судьбу.

На южном склоне будущей горы Агунг жил брахман по имени Сидхи Мантра – человек, чья молитва могла заставить дождь остановиться. Люди приходили к нему за защитой, а он учил их слушать дыхание земли. В его доме хранились древние свитки – тонкие пальмовые листья, на которых огнем выжигались мантры.

У Сидхи Мантры был сын, Маник Ангкеран, юноша смелый и красивый, но с горячей кровью. Он любил блеск золота, музыку и азарт. Часто по ночам он тайно пробирался в деревню играть в кости с купцами, ставя на кон все, что имел.Однажды удача отвернулась.

– Великий Наг, мне нужна твоя сила.Чтобы вернуть проигранное, Маник решился на отчаянное – обратился к дракону-хранителю Наге Басуки, что жил в огненных недрах Агунга. Он спустился по каменным ступеням к источнику и позвал:

– Ты сын того, кто хранит законы огня. Что принесешь взамен?Из глубины поднялся жар, и земля дрогнула. Голос прозвучал, как раскат молнии:

– Клятву, – ответил Маник. – Я отдам все, если смогу спасти честь семьи.

– Возьми столько, сколько сможешь унести, – сказал Наг, – и больше не возвращайся.Дракон выдохнул облако пара. На камне перед Маником лежало золото, сверкающее как расплавленная лава.

Но когда юноша поднял сокровище, в нем проснулся голод. Он захотел большего – и протянул руку к самому сердцу пещеры. В тот миг вспыхнул огонь, такой яркий, что не осталось ни крика, ни тени.

Сидхи Мантра почувствовал утрату и пошел на гору. Слезы его падали на лаву и превращались в камни. Он молился сутками, пока Наг не смилостивился:

– Возьми сына обратно.Твоя любовь сильнее огня. Но плата должна быть: между вами и нами проляжет граница.

Брахман провел посохом по земле, и под ногами разверзлась трещина. Огонь запел, и вода поднялась из глубины. Так появилась проливная нить между Явой и Бали, а Маник Ангкеран остался на западной стороне, вечно служить дракону.

С тех пор люди говорят: между огнем и водой – граница, но сердце одно.

Прошли века. На Бали выросли города и поля, но память о драконе не исчезла. Люди приносили подношения в пещеры и источники, где слышался гул подземного дыхания. Так родилась вера в Дэви Дану – богиню воды, сестру огня. Ее храмы поднимались у озер и рек, а каждое утро женщины клали к ее ногам корзины с цветами и рисом.

Среди тех, кто берег древние обряды, жили люди Бали Ага – горные племена в деревнях Тенганан, Труньян, Сембируан. Их дома стояли лицом к востоку, улицы шли строго по оси солнца. Они говорили на языке, старше санскрита, и верили, что дух предков живет в каждом камне.

Утром мужчины поднимались к священному дереву, привязывали к ветвям полоски ткани – просьбы, которые не нуждаются в словах. Женщины ткали ткань Gringsing, окрашенную двойным ikat, чтобы узор защищал от зла. На празднике Usaba Sambah танцующие юноши бросали копья в землю – знак, что жизнь, как ствол баньяна, уходит вглубь, но не ломается.

Когда спрашивали: «Откуда пришли ваши предки?»

Старейшины отвечали: —« Мы не пришли. Мы – часть горы.»

В один сезон засухи люди забыли принести богине воду. Реки обмелели, рис не взошел, и на Агунге снова загремел гром. Тогда старик из Тенганана спустился к озеру и позвал Дэви Дану. Из воды поднялась женщина в венке из лотосов. Ее глаза были цвета глубины.

– Вы перестали слушать, – сказала она. – Вы берете, но не делитесь. Вода – дыхание, ее нельзя держать.

Старик упал на колени, и на следующий день над полями прошел дождь. С тех пор люди завели правило: каждая деревня должна открывать заслонку канала только на толщину пальца. Так родился субак – священный союз воды и человека.

Жрецы собрались у храма и зажгли лампы из кокосовых орехов. Огонь отражался в воде, и пламя дрожало, словно разговаривало с озером.Но легенда не кончилась. Однажды ночью, когда над Агунгом сияла полная луна, земля вновь дрогнула. Люди думали – начнется извержение, но гора только дышала, как существо, которое просыпается после долгого сна.

Они смотрели друг на друга – вода и огонь, брат и сестра, два дыхания мира.Из глубины поднялась Дэви Дану, в венке из свежих лилий. А из кратера показался Наг Басуки – его тело сияло как расплавленный металл.

– А когда научился строить, – ответил Наг, – стал забывать, кому принадлежит сила.– Когда человек научился молиться, – сказала богиня, – он стал просить слишком много.

Его камни помнят жар недр и прохладу источников, а в алтаре всегда лежат два подношения – рис и зола, чтобы напоминать: все, что живет, рождается из огня под водой.Они коснулись друг друга, и из этого прикосновения родился пар, густой, как облако. В нем сплетались звуки воды и пламени, и оттуда возник первый храм – Пура Бесаких, стоящий до сих пор на склонах Агунга.

Перед смертью он сказал ученикам: – Я видел, как человек может разделить континенты, но не должен разделять сердце. Между нами и богами – не стена, а дыхание. Слушайте его.

Сидхи Мантра умер в глубокой старости.

Легенда гласит, что когда его тело сожгли, пламя поднялось прямо вверх, не касаясь ветвей деревьев. А утром на пепле выросли цветы, которых никто прежде не видел – лепестки были золотыми, а в центре мерцала прозрачная капля, похожая на слезу.

Они растут там, где земля когда-то горела, и их запах напоминает дым и дождь одновременно.С тех пор балийцы называют их сари апи – огненные цветы.

Женщины кладут на плетеные листья рис, цветы и каплю масла, и дым от ладана поднимается к небу, как память о первой встрече между драконом и богиней.Прошли тысячелетия. Бали менялся – приходили новые веры, новые языки, но в каждом доме по утрам все так же загорается маленький огонь и ставится подношение воды.

Когда над горами начинается туман, старики шепчут детям:

– Это Наг Басуки снова обнимает Дэви Дану. Они спорят о нас – о людях, которые забывают благодарить.

И остров вспоминает, как впервые получил имя – Бали, земля дара и равновесия.И каждый раз, когда дождь возвращается после засухи, говорят, что это не просто дождь. Это слезы Сидхи Мантры, упавшие на землю, где когда-то пролегла граница между огнем и водой.

Летопись под солнцем

Когда самолет коснулся взлетной полосы, Рада почувствовала, будто под крылом дрогнула сама земля. Воздух Бали был тяжелым, пропитанным солью, и чем то непривычно знакомым. Все казалось густым и близким – даже небо, как будто наклонилось рассмотреть прибывших. Она вышла на раскаленный бетон и впервые за долгое время почувствовала странное – не ожидание, а узнавание, как будто уже была здесь раньше, во сне или в другой жизни.

Эта надпись, известная как Prasasti Blanjong, стала ее целью, оправданием командировки, но глубже – чем-то вроде личного долга.Она прилетела не за отпуском. В ее багаже не было купальников и пляжных платьев – только блокноты, книги и копии древних надписей. Рада была историком языков, и последние месяцы ее работа вращалась вокруг одной загадки: где и когда появилось имя «Бали». Все источники вели к одному месту – маленькому храму в Сануре, где на каменном монолите почти тысячу лет назад вырезали надпись на двух языках – древнеяванском и санскрите. На ней впервые упоминалась земля под именем Bali Dwipa – «остров подношения».

Может, из-за того, что последние годы она жила в хаосе чужих текстов и комментариев, и теперь хотела увидеть первоисточник не на экране, а под рукой, под солнцем.Она не знала, почему ее так тянет туда.

У выхода из аэропорта ее ждал мужчина лет шестидесяти – в белой рубашке и черных сандалиях. Он держал табличку с ее именем и смотрел не прямо, а чуть мимо – так, как смотрят люди, привыкшие наблюдать тени, а не лица.

– Доктор Рада? – уточнил он с мягкой улыбкой. – Да, – кивнула она.

– Меня зовут Пак Агус. Я помогу вам увидеть то, что нельзя просто показать.

Она не сразу поняла, шутит ли он. Но уже через полчаса, когда старый минивэн свернул с трассы и погрузился в зелень деревьев, стало ясно – он говорит буквально.

Пак Агус приложил ладонь к груди, поклонился, и они вошли.Храм Пура Бланджонг стоял в тихом дворе, где пахло мокрым песком и цветами франжипани. Не было ни туристов, ни продавцов сувениров – только старик-хранитель, который спал на циновке у ворот.

Буквы, вырезанные на камне тысячу лет назад, казались живыми. Они светились влажным отблеском и, когда на них падал солнечный луч, будто двигались.В центре двора возвышался камень-столб, обвитый бело-золотой тканью. На его поверхности, потемневшей от времени, Рада увидела ряды мелких резных знаков. Она знала эти строки по научным статьям: в них говорилось о царе Шри Кесари Вармадеве, правителе IX века, который утвердил власть над южной частью острова и впервые упомянул Бали как отдельную землю. Но видеть их вживую было совсем иным опытом.

– На Бали все говорит, – ответил он. – Но не всегда на языке слов.– Эти знаки, – сказал Пак Агус, – оставил человек, который хотел не просто заявить власть. Он закрепил память. – Они как дыхание, – шепнула Рада. – Камень говорит.

Она заметила трещину у основания столба, аккуратно залитую раствором. Хранитель храма рассказывал, что ее заделали после землетрясения в 1970-х. И в этом – простая истина: даже камень здесь требует ухода.

– Вы искали первое слово, – произнес Пак Агус. – Оно не только в этой надписи. Оно – в том, что мы делаем с ней потом.

– Вы видите эти поля? Это не просто рис. Это живой договор. Мы называем его Subak. Люди здесь делят воду не по силе, а по очереди. Это старая система, старше большинства наших храмов.На следующее утро они выехали на север, к Убуду. Машина скользила среди террас, где вода стояла зеркалами, отражая облака. Воздух был густой, но холоднее, чем у моря. Пак Агус сказал:

– У каждого участка – свой голос, – говорил он. – Вода проходит, как дыхание через тело. Если один держит слишком долго – другой задыхается. Поэтому у нас есть правило: открывать заслонку на толщину пальца. Не больше. Не меньше. Так живет мир.Рада слушала, как он объясняет простыми словами то, что в научных статьях называли «интегрированной ирригационной философией». Но в его устах это звучало как поэзия.

Рада записала в блокнот: «Мера – как форма молитвы».Они остановились у канала. Старик в белом саронге поднял деревянную задвижку, и тонкая струя побежала дальше – к нижним террасам.

В каждом дворе горел маленький дымок ладана – запах был сладким и горьким одновременно, как воспоминание о чем-то утраченно-светлом.Путь вел все выше. Дорога к горе Агунг шла через деревни, где женщины сидели у порогов и плели подношения из кокосовых листьев.

– Наши старейшины говорят: когда Агунг спокоен – люди в ладу. Когда сердится – значит, баланс нарушен.– Агунг – не просто гора, – сказал Пак Агус. – Это ось. Сердце острова. Она соединяет небо и землю. Он помолчал и добавил:

Рада остановилась, чувствуя, как внутри все замолкает.Они поднимались к храму Бесаких, где каменные ворота раскрывались в небо, как страницы древней книги. По обе стороны ступеней стояли фигуры богов с тканями на талиях – черно-белая клетка символизировала дуальность, свет и тень. На площадке перед главным святилищем монахи раскладывали подношения: рис, цветы, фрукты, ароматные палочки.

– Сюда приносят все, что хотят удержать. А потом отпускают. Вот почему храмы всегда открыты ветру. Здесь нет стены между человеком и миром.Пак Агус говорил тихо.

Рада подумала, что на ее родине люди строят стены, чтобы защититься. Здесь – чтобы ветер мог войти.

Дальше дорога вела к северо-востоку, к старой долине, где под нависающим холмом скрывался бронзовый барабан, которому более двух тысяч лет. Его называли Луна Педженга. Он висел под крышей небольшого святилища, чуть потемневший от времени, и казался живым телом, дышащим низким звуком, даже когда вокруг стояла тишина.

– Его сделали в те времена, когда бронза считалась голосом богов, – сказал Пак Агус. – Мы не знаем, кто отлил его. Но он был отлит из одного куска – без швов. Никто больше не смог повторить. Рада подошла ближе. На поверхности барабана спиралью шли рельефные круги – будто следы дождя на песке. – Почему «луна»? – спросила она.

– Потому что светится ночью, – улыбнулся Пак Агус. – Иногда, когда горит ладан, кажется, будто в темноте всплывает лицо. Старики говорят, что это дух времени, который хранит память о первых людях Бали.

Рада положила ладонь на металл. Он был прохладным и гладким. На миг ей показалось, что из глубины поднимается едва слышная вибрация, как от далекого пения.

Позже они поехали в Клунгкунг, где на площади стоял старый павильон Керта Госса. Его потолок был покрыт росписями: яркие сцены воздаяния, герои, демоны, небесные птицы.Рада смотрела на древние краски и думала, что справедливость, нарисованная на потолке, выглядит честнее, чем написанная в кодексе. Пак Агус объяснил: – Здесь судили людей. Но когда поднимали глаза, видели не судей, а то, что ждет их поступки.

Женщины ткали ткань Gringsing – двойной икат, где рисунок задавался еще до ткачества. Они говорили, что ткань защищает от дурного глаза, потому что в ней нет ошибки.Вечером они прибыли в горную деревню Тенганан – одну из старейших на острове. Здесь жили потомки народа Бали Ага, сохранившие обычаи, предшествующие индуизму. Дома стояли рядами, улицы шли строго по оси восток-запад.

– Мы ткем не для украшения, – сказала старейшина. – Мы ткем время. Каждый узор – как дыхание предков. Рада спросила:– А если ошибиться?

– Тогда узор ломается, – ответила та. – И судьба тоже.Рада смотрела, как одна девушка тянет нить, другая красит ее натуральным красителем из коры, а третья медленно перебирает узор.

– Это место помнит, как рождаются острова. Под этой водой – застывший огонь. Поэтому здесь всегда горячие источники.На рассвете они спустились к озеру Батур – огромной чаше, спрятанной в кальдере древнего вулкана. Вода была темно-синей, неподвижной, и над ней висел пар, как дыхание земли.

– Сюда приходят не для омовения, – сказал Пак Агус. – Здесь прощают себя. Вода не требует слов.Они подошли к бассейнам, где в тишине поднимался пар. Женщины сидели по краям, разговаривая едва слышно. Рада опустила ладонь в воду – она была горячей, но мягкой.

Она слушала, как поднимается пар, и понимала, что камень, вода, ткань и знак на древнем столбе – все это части одного дыхания. И это дыхание – не религия, а память.

В последний вечер, уже перед вылетом, Рада сидела на террасе у моря. Вдалеке играли гамеланы – будто дождь из металла. Пак Агус принес две чашки чая, поставил одну перед ней и сказал:

– Теперь вы знаете, что значит имя нашего острова?

– Bali – значит «подношение», – ответила она. – Но, кажется, не богам, а миру.Она посмотрела на горизонт, где солнце медленно касалось воды.

– Верно. Здесь все построено на отдаче. Даже имя – подарок.

«Каждое утро остров делает подношение солнцу, и солнце отвечает тем же».Рада улыбнулась. В ее блокноте на последней странице осталась короткая фраза:

История острова была не прошлым, а действием, которое повторяется каждый день: поднять заслонку воды, зажечь ладан, сложить подношение, сказать «спасибо».Когда самолет наутро поднялся в небо, Рада смотрела вниз, на остров, который медленно уменьшался, но не исчезал. Внизу светились рисовые поля, ленты дорог, храмы, а в центре – гора, чья тень ложилась на озеро, как подпись под древним письмом. Она поняла, что нашла не происхождение имени, а смысл его продолжения. Так писалась летопись под солнцем – без чернил, без книг, без финала.

Священное Древо Бали

Сколько точно лет этому дереву – не знает никто. Местные жители лишь предполагают: его семя взошло задолго до появления первой письменности на острове.

Сегодня в мире сохранилось лишь несколько подобных великанов. О некоторых человечество знает, другие – по-прежнему скрыты глубоко в джунглях, на вершинах гор, где ветер разговаривает с духами.

Ведающие люди говорят, что такие деревья соединяют мир живых и мир мертвых, и что через них можно прикоснуться к знанию, которое хранит сама Земля. Они – живые архивы планеты. Каждое дерево знает больше, чем любой мудрец; видело все, помнит все. Между ними тянется невидимая сеть – как древний природный интернет, доступный лишь тем, кто умеет слышать тишину.

Когда-то, в доисторические времена, до Великого Катаклизма, Землю покрывали гигантские леса, где стояли исполинские деревья, корнями уходящие в глубины континентов. Но после ядерной зимы – о которой упоминают древние манускрипты – уцелело лишь несколько. Остальные люди срубили, спасаясь от холода. Те, что выжили, шаманы разных народов взяли под защиту, как последних свидетелей гармонии. Они молились у их подножий, соединяя энергию мира, чтобы вернуть Земле равновесие.

Эти деревья стали узлами силы. Через них шли молитвы, мысли и сны – мгновенно, на любую даль. Они передавали вести между континентами быстрее ветра, но только через тех, кто был способен услышать их дыхание.

Говорят, именно благодаря их корням, объединенным под землей, мир смог возродиться после тьмы. Души миллионов погибших во время всеобщей войны не нашли дороги в иной мир и застряли среди ветвей этих деревьев, передавая оставшимся советы – как выжить, как жить, как помнить.

Луиза изучала историю древних цивилизаций и по университетскому обмену приехала из далекой Аргентины на Бали – проходить практику. Для нее это был не просто остров, а живая энциклопедия культуры, верований и ритуалов, место, где прошлое не умерло, а продолжает дышать в каждом храме и камне.

Учеба подходила к концу. Все шло легко, вдохновенно, словно сама земля помогала ей. Пока однажды ночью не раздался звонок.

Позвонила соседка бабушки, и сообщила что ту увезли в госпиталь в тяжелом состоянии. Бабушка – это единственная родная душа Луизы, которая воспитывала ее с пеленок, и других родственников у нее не было, либо она о них не знала. Перелет из Бали домой составлял более 40 часов , и стоил колоссальную сумму денег. Соседка успокоила Луизу и попросила не предпринимать никаких действий, так как учеба в приоритете, и эти слова просила передать бабушка.

Луиза была послушной внучкой, она молилась за здоровье бабушки до утра, и с первыми лучами солнца едва смогла уснуть.

Весь день она ждала позитивную смс, но только на следующее утро получила сообщение

– Крепись милая, бабушка больше не с нами. Все документальные дела с госпиталем я улажу. Кремацию назначили на завтра.

Даже в наш скоростной век ни одна авиакомпания не смогла предоставить самолет, который бы успел привести ее попрощаться с бабушкой. Горе накрыло тяжелой титановой пеленой Луизу. А через неделю защита диплома. Лететь сейчас обратно и бросить учебу – бабушка бы не оценила.

На помощь пришел наставник Луизы Пак Ари.

Ты хороший прилежный студент, и я понимаю твое горе и твою невосполнимую утрату. Понимаю, что душа твоя мечется и не знает как поступить.Но послушай меня. Наши близкие когда уходят на небо, их душа еще несколько дней остается на земле, чтобы проститься с близкими и иногда оставить им послание. Если ты не против- я могу отвести тебя к Священному дереву , и ты попробуешь связаться со своей бабушкой.