Чернильные дети

II – НЕВИДИМАЯ НИТЬ

На этот раз все начиналось с запаха.

Теплый хлеб. Лаванда на подоконнике. Стук ножа по дереву – кто-то резал лук на суп. И голос.

– Салли!

Мамин.

Девочка стояла в дверях – босиком, в старом платье с кармашками. На губах – привкус меда. Она обернулась, а в доме все было живое. Смех. Братья гонялись друг за другом, отец чинил стул, а мать…

Мать стояла у очага. С огоньком в глазах и руками, пахнущими тестом. И все это было таким живым, что Салли заплакала прямо во сне.

– Ты чего, глупышка, – сказала мать и подошла, чтобы вытереть ей щеки.

И в тот момент, когда ее пальцы коснулись лица, Салли проснулась.

Она дрожала.

Девочка села, уткнувшись лбом в колени, и не сразу поняла, что проснулась по-настоящему. Край сна еще жег изнутри, как будто мама действительно была рядом и как будто ее голос все еще звучал.

Салли осмотрелась. Вокруг – шумная река и маленький мальчик, Лис.

Он спал лицом к стене, обнимая сумку и прижимая коленки к животу. Из-под куртки торчал край лука. Волосы у него были спутаны, а щека испачкана в чем-то темном. Салли вытерла нос тыльной стороной ладони. Ее руки были озябшие, и ткань самодельных перчаток намокла до самой кожи. Она старалась не шевелиться, потому что любое движение могло выдать их.

Иногда боль не кричит. Она сидит в тебе, свернувшись, как звереныш, и ждет подходящего момента для того, чтобы вырваться наружу.

Первым умер отец.

Он еще смеялся в тот день. Пек хлеб. Обнимал маму за талию, пока она возмущенно фыркала.

А ночью он закашлялся. Сначала просто – как при простуде. Потом – с кровью. На второй день его кожа стала темнеть.

На третий мама не выпускала его руку из своей, хотя Салли говорила, что не стоит и она тоже заболеет. Но мама не слушала. На четвертый день, она закрыла ему глаза. И тогда замолчал весь дом.

Салли вспоминала не саму смерть, а то, как потом мама заваривала травы и не ела. Как плакала по ночам и кричала, выходя в лес. Как братья перестали драться и пытались рассмешить маму.

Девочке казалось что все они чего-то ждали. Как будто – в очереди.

В лесу стало чуть светлее.

Салли приподняла голову и посмотрела наружу. Ветви шевелились вялым утренним ветром, как будто что-то тянуло их с небес за тонкие ниточки. Где-то в стороне пролетел ворон.

«Мог бы и каркнуть для приличия» – подумала девочка. Но ворон гордо промолчал.

Она вылезла из укрытия, стараясь не разбудить Лиса. Ноги затекли, но девочка не жаловалась. Жаловаться было не на что. Все, что могло быть хуже – уже было.

Девочка отошла к дереву и просто постояла, уткнувшись лбом в кору. Так делала мама, когда никто не видел. По крайней мере так думала мама.

– Прости, – прошептала Салли.

Эти слова показались ей пустыми и бессмысленными, как мешки из-под муки.

Позже – когда солнце все-таки решилось пробиться сквозь тучи, Салли вернулась и аккуратно толкнула Лиса в плечо. Он дернулся, резко сел и сразу потянулся к луку.

Она остановила его.

– Все спокойно, – сказала она.

Мальчик быстро заморгал, прогоняя сон.

Салли не знала, сколько он потерял. Странные глаза были у этого мальчика. В них девочка не смогла прочитать ничего, кроме самой глубокой и мрачной пустоты.

Она достала лепешку из сумки, разломила пополам. Одну часть протянула Лису. Он взял ее с благодарностью – и съел медленно, кусочек за кусочком, как будто не ел тысячу лет.

Солнце взошло. Но тепла дети не почувствовали.

Дети шли молча. Сначала вдоль рек, потом – в сторону от воды, вглубь леса. Место, где они спрятались, могло стать ловушкой, если фанатики вернутся.

Салли шла впереди, а маленький Лис – чуть позади.

Они были не похожи на других детей.

Когда-то, в другое время дети ловили лягушек, пели песни, пекли хлеб с матерями, дразнили друг друга, строили шалаши, а эти двое прятались.

Их шаги не были детскими.

В какой-то момент они остановились. Салли присела на поваленное дерево и достала флягу. Сделала глоток, потом протянула Лису. Он покачал головой. Салли не настаивала.

Рядом росла крапива. А за ней – валун, заросший мхом.

Девочка смотрела на этот валун, пока из глубины памяти не всплыла картинка.

Она сидит вот так же, на камне, рядом с братом. Старший, Рион.

– Смотри, Салка, – говорит он. – Видишь? Это лишайник. Если синий – значит, воздух чистый. Если серый – значит, кто-то рядом жжет что-то плохое.

– Что плохое?

– Ну, чернила. Или зараженных. Или…

Он не договаривает, а потом берет ее за руку.

– Если я когда-нибудь исчезну – ты не пугайся. Ты ведь умная.

– А ты куда исчезнешь?

Он улыбается, но в улыбке много пустоты.

– Я просто… так. Если вдруг.

На следующее утро у него начали темнеть пальцы. Он прятал их в карманах, пока мог. Но на третий день – его увезли.

Салли тогда громко кричала, хватаясь за повозку и падая в грязь.

Сейчас девочка молчала, просто сидела и смотрела на лишайник. Он был серым. Очень серым.

Лис осторожно подошел ближе и сел рядом.

И от этого ей стало чуть легче.

– У тебя был брат? – вдруг спросила она.

Он медленно кивнул.

– Один?

Мальчик пожал плечами, затем показал два пальцев и опустил вниз.

«Два и тоже погибли», – поняла Салли.

В полдень пошел не громкий дождь. Тоненькие струйки едва было видно сквозь ветви. Дождь был серый и холодный, как дыхание умиравшего.

Салли натянула капюшон. Лис просто шел, опустив голову.

Она все думала: как можно объяснить то, что болит внутри. Не словами, а жестом. Взглядом или пальцем по воздуху.

Ночью был костер. Маленький, спрятанный в углублении между камней.

Салли развела его быстро – она умела. Влажные ветки шипели, но зажглись. Лис сидел у корней обняв колени.

Они поужинали – половиной лепешки и глотком воды из ближайшего родника. Потом спрятались в плащах и тряпках.

– Спи. Я первая. – сказала девочка.

Но это была ложь, она задремала почти сразу.

И снова – дом. Но уже другой: покосившаяся крыша, белые стены из глины, длинный стол у окна, а на нем – тело.

Мама.

Лежит, как спящая. Рядом засохшие цветы. Запах – мяты и гнили.

Салли стоит босиком, платье в пятнах. Смотрит вперед и ничего не говорит. Сзади – брат, и сестренка которые тоже кашляют. Снаружи – метель. Она стучит в ставни, как будто хочет войти. Но им и без нее холодно.

Утром Лис уже был на ногах. Сумка за плечом, лук на готове. Он что-то копал в земле – искал корешки или грибы.

Салли вытерла лицо, встала и подошла к нему.

– Сон приснился, – сказала она.

Он посмотрел на нее и просто кивнул, как будто понимал все без слов. Как будто сам видел такой же сон.

Девочка сжала ремешок сумки. Руки были липкими.

– Я их не спасла, – сказала она вдруг. – Ни одного. Даже не пыталась.

Тишина.

– А они бы спасли меня, – добавила она.

Лис стоял, опустив глаза, затем осторожно шагнул ближе. И… просто взял ее за руку.

Не как взрослые, а как брат. Как тот, кто тоже остался один.

Салли не отдернула и в этот момент ей показалось – не все еще умерло. Не все.

Они вышли из сторожки утром.

Солнце было блеклое, как старый глаз. Небо – низкое, без облаков, но все равно тяжелое. Лес стал редеть. Все чаще встречались выжженные деревья, обгоревшие пни, сухие кости под корнями.

Лис стал еще тише, чем обычно, будто чувствовал, что-то приближается.

Салли тоже молчала. Но внутри нее шел разговор. Старая песня боли, которую она знала наизусть.

Порой достаточно одного запаха, чтобы снова вспомнить все.

Запах ржавой воды.

Был день. Обычный. После смерти отца и Риона и мамы. Салли пыталась держать дом. Эт – второй брат – заболел, но держался. Он смеялся, даже когда кожа у него уже начала темнеть на локтях.

– Я не сдамся, Салка – говорил он. – Я сильный. Помнишь, как я тебя таскал на спине?

Салли помнила.

И когда он умер – быстро, на пятый день – она не плакала. Она просто села рядом с телом. И сидела, пока не стемнело.

Но хуже было потом, когда заболела сестренка Ирия. Совсем кроха, маленькая. Еще не испорченная миром. Еще верившая в сказки.

Она не рыдала. Не жаловалась. Только просила:

– Не оставляй меня, Салли. Обещай. Только не уходи.

Салли поила ее отварами, грела, рассказывала истории, прижимала к груди. Но на третий день пошла кровь из носа. На четвертый – кожа почернела. На пятый – Ирия вручила деревянного медвежонка в руки Салли и попросила:

– Расскажи мне ту про девочку и звезду.

Салли рассказывала. И только потом заметила – сестра уже не слышит. Глаза ее были открыты, но девочка ничего не видела.

Салли не закричала.

Просто накрыла ее скатертью и вышла на улицу, где была мертвая тишина.

Лис тихо толкнул девочку.

Она очнулась и вздрогнула. Дети стояли на краю вырубки. Лес сзади закончился, впереди – поле, заросшее пепельным налетом.

А посреди поля – что-то странное. Салли присмотрелась.

Куча. Нет – не куча.

Палатка?

Они осторожно подошли ближе. Лук – наготове.

Это была брошенная стоянка. Небольшой лагерь. Погасший костер, мешки, кровь на траве.

– Осторожно, – шепнула Салли.

Она нагнулась, подняла кусок ткани. На нем – знак: полусолнце, перечеркнутое черной линией.

«Знак тех, кто охотится на чистотелых. Фанатики были здесь и совсем недавно.» – подумала девочка и посмотрела на Лиса.Тот побледнел. И все понял без слов.

– Надо уходить, – сказала она. – Они вернутся.

Лис кивнул и дети пошли дальше, быстрым, тихим шагом.

Салли шла и думала о Ирии.

Она потеряла всех, и никто больше не назовет ее "Салли-нос", не нарисует на запотевшем стекле рожицу, не скажет: "А можно я с тобой?". Если бы у нее было больше времени, то обняла бы крепче. Сказала бы все, что не успела сказать и не молчала бы так, как промолчала.

Но прошлое не дает переиграть.

И все, что оставалось Салли – идти. За всех, кто уже не идет.

К ночи небо снова потемнело.

Они нашли овраг, поросший кустами, и спустились в его тень. Лис развел огонь, а Салли стояла рядом, поглаживая ствол дерева, как будто дерево могло что-то понять.

Она не говорила ни слова. Он – не мог. Но тишина между ними уже не была пустой.

Лис сел, жестом позвал ее рядом.

Когда девочка подошла, Лис тыкнул в нее пальцем и сжал руку как будто хвастается своими мышцами.

"Ты сильная." – поняла она.

– Я просто иду, – прошептала она. – Не потому, что сильная. А потому что назад – нельзя.

Он кивнул глазами.

Ночью Салли снова проснулась от холода.

Но теперь – не одна.

Лис спал рядом, голова на сумке, одна рука зажата в кулак. Он дышал ровно, а Салли смотрела на него – и впервые подумала не о тех, кто умер, а о тех, кто еще жив.

– Будем идти, – сказала она в темноту. – Пока есть дорога. Пока ноги идут.

На рассвете они свернули с поля.

За холмами начиналась равнина. Где-то далеко на севере, по словам Халдора, был край, где не боятся болезни и живут чистотелые.

Салли не знала, правда это или сказка, но у нее не было выбора.

Она бросила последний взгляд на выжженное поле, сжала ремешок сумки и пошла.

Лес остался позади, хотя если присмотреться он был похож на призрак леса. Обугленные ветви, как пальцы, тянулись к небу, будто и сами просили о прощении. Но небо было равнодушно. Оно смотрело сверху – ровно, серо, безмолвно.

Дорога шла между холмами. Сухая трава шуршала под ногами шепча, что-то на своем языке. Салли шла впереди, ощущая, как ветер обжигает щеки. Он пах пеплом и солью.

Иногда они останавливались, просто чтобы постоять. Чтобы сердце напомнило: да, оно еще бьется. Лис умел молчать – так, как не умел никто. Даже мертвые молчат иначе.

На закате они нашли полуразвалившийся дом – одинокую хижину без крыши, с покосившимися стенами, где все внутри было покрыто мхом и прошкой. Салли смахнула пыль с лавки и села. На полу валялись заплесневелые игрушки и детская одежда. Девочка знала, в этом доме кто-то, когда-то смеялся. Это было почти невыносимо.

– Здесь останемся на ночь, – тихо сказала она.

Лис показал большой палец и начал устраивать лежанку. Сложил ветки, натянул плащ, вытащил свой лук, положил рядом. Движения у него были уверенные. Слишком уверенные для ребенка.

Салли терпеливо развела огонь. И когда первый язык пламени лизнул воздух, в ее голове вспыхнуло другое воспоминание – как мама задувала свечу вечером, шепча: «Спи, Салка, пусть тебе приснится река».

Но река снилась нечасто. Чаще – пепел.

– Знаешь, – сказала Салли, когда они уже сидели у огня, – мне раньше снилось, будто мы все спаслись. Мама, Рион, Эт, Ирия, отец. Все живы. Мы плывем на лодке к огромной свечке у берега, и никто не болеет.

Лис посмотрел на нее. Его глаза заблестели в свете костра.

– А теперь – не снится. Как будто даже я умерла.

Он опустил голову. Потом порылся в сумке и достал небольшой сверток. Размотал ткань. Внутри – деревянная пуговица, гладкая, отполированная временем.

– Что это?

Он пожал плечами. Потом указал на себя.

– Твоя?

Кивок.

– От кого?

Лис опустил голову.

Салли аккуратно взяла пуговицу. Она была теплой от его руки. И вдруг – стала весомой. Как память.

– Можно я ее подержу?

Он кивнул.

Дети сидели молча. Только огонь потрескивал. В темноте кто-то крякнул – может, птица или страх. Салли заснула первой и в эту ночь, ей не снились сны.

Утром был иней. Он лежал на листьях, как сахарная пыль. Лис разбудил ее тихо – касанием плеча. Девочка проснулась и поняла: сегодня будет трудный день. Потому что других небывало.

– Нам надо идти, – сказала она. – Север ближе, чем был вчера.

Он снова кивнул.

Они шли по выжженной тропе, среди помятых кустов и редких деревьев, будто само время прогнулось от усталости. Салли шла впереди, но почувствовала – Лис замедлил шаг. Девочка обернулась. Лис стоял, не дыша, будто внутри что-то сломалось.

– Что? – спросила она.

Он не ответил. Только поднял руку и начал показывать.

Сначала – два пальца. Потом – вся ладонь.

– Семь? – переспросила Салли. – Что… семь?

Лис кивнул, но не улыбнулся.

Он сжал один палец. Затем провел ладонью по волосам, так он показал девочку. А затем еще одну. Потом – два мальчика и в конце указал на себя.

Салли нахмурилась.

– Подожди… две девочки? Два мальчика?..

Он сделал паузу. Показал два пальца, плотно рядом.

– Близнецы? – догадалась она. – Один из них – ты?

Кивок.

Она чуть приоткрыла рот, потом снова сомкнула губы.

Он снова загибал пальцы – один, второй, третий…

– Они… умерли? – спросила она, уже зная ответ.

Снова кивок. Медленный, как падение.

Он прижал ладонь к груди, а потом – к губам. Показал женский силуэт.

– Мама?

Мальчик опустил глаза.

Лицо Лиса вдруг изменилось. Он провел ладонями по вискам, встряхнул головой, а потом резко, почти с силой, провел пальцем по губам – и сделал жест, будто что-то отрезал.

Салли вздрогнула.

– Это… – она не договорила. – Отец?

Лис кивнул. Глаза у него были темными, как земля после дождя.

– Он… тебе… – Она не могла сказать.

Но он снова сделал тот же жест.

Рот. Нож. Язык.

Салли только молча выдохнула.

– Ты не можешь говорить… потому что… – она сглотнула, – …он отрезал?

Тишина. Только ветер срывал с веток черные листья.

Лис сложил руки, как колыбель. Покачал и показал, как будто кто-то ведет его за руку.

– Тебя кто-то взял? После?

Мальчик провел линию в воздухе и поднял два пальца.

– Два года?

Да.

Потом – ладонь. И снова, как раньше, пальцы один за другим складывались. Один, второй и дальше.

– Они… тоже умерли, – произнесла Салли.

Она не знала, куда смотреть. На землю? На небо? В его глаза – невыносимо.

– А потом… ты один? – прошептала Салли.

Он поднимает один палец. Один год.

– Ты бродишь один… уже год.

Лис тихо опустил голову и незаметно кивнул.

Салли шагнула к нему ближе, медленно, словно подходила к провалу, у края которого – живое сердце.

– Ты все это носил в себе… молча, – сказала она.

Он смотрел на нее – не жалобно и не с болью, а просто – как есть.

Девочка вдруг отвела взгляд. Не резко, не сердито – будто что-то внутри дрогнуло.

– Нам пора идти, – сказала она. Голос был ровным, почти спокойным.

Салли отвернулась не потому что хотела – нет. Напротив. Просто… если бы осталась – не выдержала бы.

Слезы подступили мгновенно. Горькие, густые, горячие – они стекали по щекам, будто вырывались из самого центра боли, куда никто не должен заглядывать. Салли закрыла лицо ладонью и сделала шаг в сторону, туда, где ветер сильнее и легче притвориться, что просто дует в глаза.

Она не всхлипывала. Не дрожала. Просто стояла – одна, в двух шагах от него – и плакала.

Потому что невозможно все время быть сильной. Даже если весь мир заставляет.

И потому что его история – стала вдруг ее болью.

Она вытерла щеки быстро, почти грубо, и только тогда снова повернулась. Глаза были красными, но взгляд – прямым.

– Пойдем, – повторила она.

Лис стоял ровно, с упрямой тенью в глазах. Взгляд – тяжелый, не от боли, а от чего-то, что давно не имело слов.

Рука поднялась к груди, потом вытянулась вперед, туда, за холмы. После паузы – снова к груди. И плавный жест по кругу, словно очерчивалась знакомая местность.

– Ты знаешь эти места? – тихо сказала девочка.

Мальчик кивнул и нарисовал в воздухе домик, а потом сильно ткнул себя в грудь.

– Здесь была твоя деревня?

Снова – знак согласия.

Некоторое время дети стояли молча. Ветер шуршал в сухих стеблях. Салли чувствовала, как в груди поднимается странное ощущение: как будто тень чужой памяти легла на ее плечи.

– Зачем ты рассказал мне все это?

Ответ не заставил себя ждать. Ладонь к груди, потом – в ее сторону. Между ними – тонкая невидимая нить, протянутая жестом.

Доверие.

Слов не требовалось.

– Если тебе тяжело идти туда, мы можем обойти, – предложила Салли.

Небольшая пауза. Затем – уверенное движение головы. Вперед. Только вперед.

Тропа уходила в тусклый день, теряясь среди серых трав. С каждым шагом становилось ясно: земля помнит. Обугленные ветки, разбросанные доски, клочья выцветшей ткани на кустах. Старый валун с выцарапанной меткой встретился у поворота.

Следы прошлого множились. Почерневший обод засыпанного колодца. Одинокая ступенька, ведущая в никуда. Рисунок углем на выгоревшей стене – кривое солнце, черточки-люди.

У сгоревшего порога Лис присел. Пальцы убрали слой золы. Под пеплом он нашел черную, грязную ткань. Сверток был крошечный, аккуратный. Внутри – медальон из дерева, гладкая пуговица, такая же, как и у него, и лоскут вышивки: детская попытка сохранить солнце в узоре.

– Это твой дом?

Лис не ответил.

Ладонь мальчика легла на лоскут, как будто возвращаясь в дом, которого больше нет. Секунда – и ткань спрятана за пазуху, как что-то ценное.

– Это все, что осталось?

Кивок.

Возвращение с того места заняло меньше времени, чем путь туда. Но внутри казалось, что прошли годы. На краю обгоревшего поселения Салли обернулась. Пепел лежал ровно, а тишина была оглушающей. Кажется, сама земля затаила дыхание, не желая разрушить чужую память.

– Хочешь, я ее запомню?

В ответ – взгляд, в котором не было слов, но было «да». Уверенное, тяжелое, как обещание.

И обещание принято.

Холм за деревней встречал ветром. Сорванные листья, как сны, кружились в воздухе. На лице у мальчика – все та же тишина. Ни слез. Ни ярости. Только дорога вперед.

Сухая трава шептала под ногами цепляясь за сапожки. Детям казалось, что она не хочет пускать их дальше.

Ночью, у костра, угли дышали мягким светом. Салли сидела, обхватив колени, молча наблюдая за огнем. Лис неподалеку вытащил тот самый сверток. Размотал и глянул внутрь.

Потом вдруг подал ей.

Девочка сначала не поняла. Осторожно приняла медальон, как будто это было нечто живое. Потертая поверхность, след чьих-то детских пальцев.

– Можно я подержу немного?

Медленный кивок.

Тонкие пальцы держали память. Не свою, но теперь – общую.

Когда лег туман, и ночь стала тяжелее, Салли встала.

– Завтра мы уйдем дальше.

Мальчик не ответил – не нужно было.

Пламя погасло. Тишина легла между телами, укутанными в старые тряпки. Но впервые эта тишина – не пустая.

А за холмом начиналось то, чего еще не было.

И пусть весь мир был против – эти двое шли навстречу. С шагами, не похожими на детские и сердцами, в которых уместились мертвые, а теперь и живые.

III – КОГДА ДРОЖАТ РУКИ

Ночью шел дождь. Он лег на траву тонкой пленкой. Салли разбудил холод – липкий, скользящий под ворот. Она шевельнулась, но Лис уже не спал. Сидел, завернувшись в тряпки, у полу погасшего костра. Тихий, будто сам был частью этой ночи.

– Ты не спишь? – тихо спросила Салли, приподнимаясь.

Он покачал головой. Без удивления, как будто знал, что она все равно спросит.

Салли подсела ближе, обняв колени так же, как он. Некоторое время они молчали.

– Можно… тебя спросить? – осторожно начала она. – Ты не обязан отвечать. Просто… я все думаю об этом.

Он перевел взгляд на нее, брови мальчика поползли вверх.

– Почему он это сделал? – прошептала Салли. – Почему… отрезал тебе язык?

Лис отреагировал не сразу. Мальчик медленно выдохнул, как будто в груди стало тесно. Потом вытянул руки перед собой.

Сначала он показал пять пальцев на одной руке – семью. Затем, один за другим, загибал пальцы: большой, указательный, средний… Четвертый он оставил. Его палец задержался на безымянном, будто тот символизировал кого-то особенно дорогого. Потом и его загнул. Остался мизинец. Он прижал его к груди – «я».

Салли кивнула:

– Остался один.

Затем Лис развел руки – как будто что-то ускользает, исчезает. Потом пальцы дрожащие, сжатые в кулаки, поднес к вискам. Покачал головой, сжал голову, как будто она раскалывалась.