Чернильные дети

Позади зашуршал Лис. Он догнал ее, замер рядом, и его рука неуверенно потянулась к руке Салли. В его испуганных глазах читался вопрос: что это?

Салли знала.

Она знала еще до того, как увидела в стороне простую, новую могилу – со свежей землей, и знаком, нарисованным пальцем по сырой глине.

– Это он, – прошептала она. – Это все он…

Лис сжал ее пальцы.

– Роэн, – выдохнула она. – Он хоронил их. Всех тех, кого нашел.

Она подошла к ближайшему камню. Прикоснулась. Он был холодный, как сама утрата.

– Он не врал, – добавила она. – Он правда не вытерпит еще одной детской смерти. Потому что он уже…

Слова застряли, но Лис и не ждал продолжения. Он просто смотрел на эти ряды – и его глаза дрогнули. Дети стояли среди этих могил, как среди живых детей, но тех, кто больше не говорит. Кто лежит под мхом, под корнями, под тем же небом, что и они – но уже никогда не проснется.

– Пойдем, – сказала Салли. – Нам нельзя тут долго.

И они пошли. Мимо камней, мимо теней, мимо всего, что осталось от тех, кто когда-то тоже шел этой дорогой – на север, к спасению и надежде.

Салли не оборачивалась. Но в голове осталось: у каждой могилы был знак. Иногда – имя. Иногда – просто круг. Иногда – слово, вырезанное грубо, но понятно:

"Свет", "Легкость", "Белка"…

Иногда – ничего.

Только земля. И тишина.

Они шли весь день.

Лес вокруг менялся. Становился реже и холоднее. Ветви высоко над головой высохли, словно мертвые пальцы, тянущиеся к небу. Тропа петляла между камней, терялась и вновь находилась. Иногда приходилось карабкаться – не по земле, а по корням, плитам, трещинам между скалами. Роэн не обманул: путь вел в горы.

Салли шла впереди. Лис следовал за ней, иногда касаясь плеча, когда нога соскальзывала. Никто не говорил и не плакал. Только шорох шагов и хруст сухого мха под подошвами. Иногда – ворчание ветра, уносящего последние листья. Иногда – слабое эхо их движений. Всё вокруг казалось древним: камень, воздух, даже свет – будто сам день выдохся и устал.

К вечеру они дошли до уступа. Справа поднималась гладкая стена горы, слева – крутой спуск, а внизу, среди обломков, как забытая челюсть великана, торчал валун.

Салли остановилась.

– Там, – сказала она. – Лучше не искать дальше. Скоро стемнеет.

Они осторожно спустились вниз. Валун был огромен, словно упал с неба. Под ним – плотная тень, укрытая от ветра. Сухо. Пахло камнем и чем-то давним. Здесь никогда не разводили костров, но остались следы других путников: старая ветка, свернувшаяся, как змея, пятно золы, выцветшее и рассыпавшееся.

– Здесь, – повторила Салли. – Без огня.

Лис кивнул. Он не спрашивал. Просто помог ей расстелить плащ, другой подложил под спину. Они устроились вместе – тесно, плечом к плечу. Сначала это было неловко. Потом – естественно. А потом – необходимо.

Тепло шло от тела, не от дров. И этого хватало.

Салли слушала дыхание Лиса рядом. Неровное, усталое. Она закрыла глаза и увидела лицо Эрна – мокрое от слез, бледное, и то последнее прикосновение руки у двери. Она не знала, было ли это прощанием или криком о помощи. Понимал ли он, что скоро умрет?

Она отвернулась в темноту.

Лис прижался ближе.

Так они и уснули – два маленьких зверя под камнем. Не у костра, не под небом, а среди гор, в их дыхании и тишине, где каждое тепло кажется обещанием, что завтра всё-таки придёт.

Утро выдалось серым. Не мрачным – просто выцветшим, как ткань, оставленная на ветру. Небо ровное, без солнца, но и без дождя. Под валуном было прохладно, но сухо. Салли проснулась первой. Несколько секунд лежала неподвижно, прислушиваясь к дыханию Лиса. Он спал тревожно, подрагивая, будто видел дурной сон.

Она осторожно выбралась из-под плаща, выпрямилась, потянулась. Над головой поднимался скалистый склон, по которому уже стелился утренний туман – цеплялся за камни ит мох Воздух был влажный, пропитанный горьковатым запахом прошки.

Лис проснулся, взглянул на девочку и сразу же кивнул. Через минуту они уже шли вверх – вдоль трещин и корней, пока тропа не вывела их к уступу.

А потом они увидели его.

Мэлт.

Город, построенный в другом веке. Не из досок и глины – а из камня, из замысла, из веры в то, что он простоит вечно. Его стены все еще были высоки – даже с трещинами, даже с дырами, где когда-то пробивали ворота. Каменные зубцы на башнях торчали, как кости, выбеленные временем. А между плитами – прошка: жесткая, темная, лезущая наружу, как будто ее корни пытались удержать руины.

Ворота были разрушены. Их створки лежали на земле, одна наполовину вросла в землю, другая – расколота пополам. Над ними – обломки герба, от которого осталась только каменная буква «М» и трещина сквозь середину.

– Он был… сильный, – прошептала Салли.

Они медленно подошли. Прошли мимо заваленных балок и поваленных колонн. Все вокруг было мертво. Дома, обросшие мхом, стояли, как молчаливые надгробия. Окна – пустые, как глазницы. Балконы увиты плющом, лестницы – обвалены. На одной стене, чуть выше земли, Салли заметила слова, выцарапанные чем-то острым:

"Они ушли".

Внутри было тише, чем снаружи. Каменные улицы, затянутые корнями. Прошки было много – она прорастала даже из щелей в мостовой, даже сквозь кирпичи в стенах, словно пыталась забрать город себе. Где-то на площади лежала перевернутая повозка, ее колеса давно сгнили, но железные обручи еще держались.

Салли присела, дотронулась до одного из камней под ногами. Он был теплый от утреннего дыхания земли.

Лис молча смотрел в сторону: между двух зданий торчал кованый, погнутый фонарь с треснувшим стеклом. На одной из граней углем была выведена детская фигура: солнце с лицом, с лучами, похожими на пальцы. Криво, но старательно – как будто кто-то маленький оставил здесь часть себя.

Именно тогда Салли почувствовала, что город не был мертвым. Он был – оставленным. И потому – живым по-своему.

Они вошли глубже.

Дети двигались медленно, словно боялись разбудить тишину. Дом за домом, улица за улицей – все было покрыто временем. Каменные стены держались крепко, но крыши кое-где провалились, полы осыпались в подвалы. Плющ и прошка ползли по углам, оплетали проемы, замирали в трещинах, посматривая на пришедших.

Один из домов – узкий, с высокой аркой, с полустертым знаком над дверью – сохранился лучше других. Салли протиснулась внутрь первой, держа ладонь на рукояти ножа. Лис следом. Внутри пахло пылью, мхом и чем-то старым.

На стенах были выцветшие неровные надписи:

"Она дышала."

"Мы уйдем, если ты не проснешься."

"Здесь было тепло."

Салли провела пальцами по буквам. Камень был гладким, как кожа, натертая от прикосновений.

– Это писали дети, – прошептала она.

На внутренней стене, ближе к очагу, был рисунок. Уголь, грубые линии, но узнаваемо: девочка с короткими волосами, мальчик с темным пятном на лице. А рядом – огромный зверь с глазами, как у человека.

Медведь.

– Роэн, помогал им.

На чердаке – если это можно было назвать чердаком – лежал сундук. Полусгнивший, с выломанной крышкой. Внутри – детская туника, сложенная бережно, но истлевшая, и тряпичная кукла, без головы. Одна из пуговиц была отпорота и пришита к подолу – как будто кто-то пытался починить ее, но не успел.

Салли закрыла сундук. И судорожно вдохнула.

Дальше, за очередным поворотом улицы, под обломками карниза, они нашли флейту. Деревянную, потемневшую от времени. Один край – расколот, но дырочки все еще целы. Салли поднесла ее к губам, но не стала играть. Только провела пальцем по корпусу.

В центре города находилась площадь. Когда-то – наверняка просторная, с лавками, с движением. Сейчас – заросшая, усыпанная каменной крошкой и сухими стеблями прошки. В середине возвышался фонтан. Высохший, растрескавшийся. По краям чаши были выбиты имена – одни по кругу, другие – как попало, будто добавлялись позже. Почти все стерлись. Остались лишь фрагменты:

"…риса"

"…денка"