Виражи судьбы. Избранные очерки и стихи

Дитя придуманных миров

Да, я тогда был еще совсем ребенком. Больным и беспомощным. Хотя поначалу я еще не знал об этом. Первые свои осознанные годы я провел в деревне с бабушкой и дедушкой, ни о чем не думая и не догадываясь, а лишь наблюдая за всем и удивляясь всему. И лишь чуть позже, после переезда в город, я начал осознавать: что-то со мной не так. Помню, как я целыми днями чуть ли не плача наблюдал в приоткрытую дверь за играющими в коридоре ребятами, надеясь, что они позовут меня играть вместе с ними. Но они не спешили звать меня в свои игры, а я не решался выйти к ним. Вернее, выползти. Ведь я не мог ходить…

И тогда я научился играть сам с собой. А потом мама показала мне буквы и научила их складывать в слова, чтобы мне не было одиноко целыми днями сидеть в своей комнате, пока она на работе. Но за непонятными буквами и словами мне вскоре начали открываться целые миры – куда более интересные, чем все соседские мальчишки и девчонки с их играми! И я начал погружаться в эти книжные миры, словно убегая от болезненной реальности. Я жил жизнью книжных героев, их радостями и печалями, их мечтами. Я становился частью их мира, незримой тайной частью. Когда же книжка кончалась, а мне не хотелось с ней расставаться, я переставал быть пассивным наблюдателем, тайным свидетелем жизни того мира, и начинал вмешиваться в него, изменяя придуманный кем-то ход событий и сам становясь героем этого, теперь уже моего, мира! И это мне нравилось еще больше, ведь в моем мире я мог играть с кем захочу и вообще делать все, что захочу: не только ходить, но и даже летать, сражаться с чудовищами, спасая жизнь прекрасной принцессы, быть рыцарем, принцем, бесстрашным капитаном межзвездного корабля!..

Придуманная мной игра «в другой мир» все больше увлекала меня, отдаляя от реальности. Той реальности, в которой я был одиноким и беззащитным, для которой я был чужим. Мне казалось, что лишь там, в «другом мире», со мной все происходит по-настоящему. А тут – лишь сон, от которого хотелось поскорее проснуться.

Но я не мог «проснуться». Мне «снились кошмары». «Снились» комнаты с острым неприятным запахом, белыми стенами, белым потолком и людьми в белом. «Снились» яркие круглые лампочки на белом потолке и чувство невыносимого одиночества, холода и беспомощности. «Снились» дороги, бесконечные дороги, перестук колес и запах табачного дыма и бензина, бессонные ночи на вокзале в ожидании поезда, – и снова дороги, снова перестук колес, мелькающие за окном леса, поля, населенные пункты. И снова больницы, снова эти белые комнаты с белыми людьми, причиняющими боль; и снова этот страшный узкий операционный стол под круглыми яркими лампочками, на который ложишься – как в гроб, ложишься безропотно, безмолвно, не в состоянии что-либо предпринять, не в состоянии разорвать этот сужающийся круг, не в состоянии проснуться…

Я почти не плакал. Даже когда оставался совсем один среди чужих людей в больничной палате. Даже когда было очень тоскливо и грустно. Ведь со мной были мои «другие миры». Со мной были звезды, которые уже тогда завораживали меня и, казалось, манили за собой в неведомые загадочные дали. И уже тогда я как будто что-то решил для себя, как будто чего-то ждал и на что-то надеялся. Ведь мне не нужно было слишком много, я хотел быть просто таким же, как все, хотел играть с мальчишками, дружить с девчонками. Хотел, чтобы никто не смотрел на меня с жалостью.

Но к этой мечте лежал долгий и трудный путь. После нескольких лет болезненного лечения, после нескольких операций я стал по чуть-чуть вставать на ноги и с трудом передвигаться на костылях. Мне уже было 8 лет, пора было идти в школу. И с этого момента начался новый период моей жизни: меня ждал интернат.

Остров обезноженного детства

Обычно к этому слову относятся как-то настороженно и неодобрительно. Отдать своего ребенка в интернат – сейчас это даже звучит как-то нехорошо. Но тогда, в те далекие (почему-то кажется, что очень далекие) годы все было иначе, и именно интернат подарил мне то, о чем я мечтал.

Это был особый мир, своеобразный островок детства в бушующем море действительности. Но это был остров покалеченного детства! Длинные светлые коридоры большого двухэтажного здания редко шумели от детского гомона, топота и смеха, даже на больших переменах. Случайно забредший сюда человек мог содрогнуться от жалости, увидев неулыбчивых, настороженных мальчишек и девчонок, обездвиженных и зачастую обезображенных болезнью и обездоленностью, лишенных родительского тепла и любви.

Однако мы сами не замечали этого. Костыли, коляски, неработающие руки и ноги, – все это меня не могло удивить, после всех больниц и операций. Но зато удивило другое.

Я помню, как сейчас: был теплый последний день августа, когда мы с мамой приехали в школу, как я тогда думал, в первый класс! Радостное волнение от предчувствия чего-то нового наполняло меня, казалось, до самой макушки. Разбираясь с документами, мама оставила меня на скамейке, где сидел долговязый парнишка с рыжим щенком. Я машинально сжался, думая, что сейчас он посмотрит косо и скажет что-нибудь обидное, как бывало в больницах. Но он лишь сказал: «Привет! Хочешь погладить Рэма?» И я даже не заметил тогда, что щенок Рэм сидит у него вовсе не в ногах. Ног у мальчика не было…

Потом я оказался в большой светлой палате с огромными окнами, которые меня тоже удивили: в больницах окна совсем не такие. И ребята в палате вдруг почему-то сразу столпились вокруг меня и… стали знакомиться! А один – Егорка – разглядел в моей сумке кубик-рубик и улыбнулся:

– Умеешь собирать?

– Только одну сторону.

– А хочешь, все научу?

С тех пор мы с Егором не расставались. И с Сережкой, и с Юриком, и с другими ребятами, которые оказались моими одноклассниками и… самыми лучшими друзьями с первого класса и до самого выпускного. Может быть, мне просто повезло, что я попал в такой класс – самый лучший. И что учительница у нас тоже оказалась самая лучшая. Учившая нас не только азбуке, счету и азам самых начальных предметов, но и дружбе, взаимопомощи, честности, отзывчивости. Мария Степановна, наша первая учительница, – разве ее забудешь! И ее первый урок…

Класс оказался такой же светлый, с огромными окнами, как и палата. И мне поначалу было страшно: вдруг меня спросят о чем-то, а я – не отвечу! И я старался сидеть тихо, как мышка, на самом последнем ряду, старательно складывая руки как на картинках из букваря, которые разглядывал раньше дома. Но отсидеться незамеченным в первый урок мне все же не удалось. Рассказывая о чем-то, Мария Степановна вдруг сходу спросила:

Нижне-Ломовский детский дом-интернат, 1991 г.

Автор – в третьем ряду справа (в очках).

– Ребята, как вы думаете, что нарисовано на этой картинке в Букваре?

Ребята охотно отвечали:

– Доска!

– Парты!

– Мальчики и девочки!..

Так очередь дошла до самого последнего – до меня. И тут я… словно онемел.

– Саша, не бойся, смелее, – подбадривала учительница. – Что нарисовано на картинке? Просто скажи, как ты думаешь, и все.

Но я никак не мог сказать. Потому что мне хотелось сказать что-то другое, а этого никто не говорил. И внутри меня все сжималось и леденело: сейчас скажу самое глупое… Наконец, сдавленный звоном растущей тишины и ожидания, я все-таки выдавил из себя:

– Здесь нарисован… класс…

Мария Степановна помолчала немного, а потом произнесла:

– Мо-ло-ток!

Я не знал, что это означает: «молоток». И подумал, что я, наверное, тупой как молоток. Все сказали по-другому, нормально, а я… Лишь много лет спустя я узнал, что после урока Мария Степановна подошла к моей маме, которая ждала меня у окна напротив класса, и сказала: «Ваш сын – самый умный в этой группе».

Но я вовсе не считал себя самым умным, хотя и стал с первого же класса круглым отличником. Егорка мне казался умнее: он тоже стал отличником, но он еще и кубик-рубик научил меня собирать, и в шахматы научил играть, а мне его и учить было нечему. Я с охотой и интересом учился, мне все давалась легко, но я вовсе не стремился к хорошим оценкам. Для меня гораздо важнее было другое: у меня теперь есть друзья!

О, как мы жили, как дружили! Как не спали допоздна, обсуждая и придумывая какие-то истории и приключения («Четвертая палата, вы опять не спите! Да что же за дети-то такие попались…»)! Как целым классом, сбегая с уроков, встречали друг друга после каникул! Как были юны, дерзки и наивны, как спорили с учителями, и в то же время могли им доверять самое сокровенное, зная, что они поймут, поддержат, подскажут. Наверное, мне просто повезло, что я попал именно в такой интернат и именно в такой класс. Легендарный был класс, яркий.

Это была жизнь, какой я не ведал доселе, но о которой мечтал. Обычная детская жизнь, со своими радостями и горестями. Школа, увлечения, друзья. Только без мамы. Без домашней вкусной еды, теплой красивой одежды. С противными «банными днями» вместо домашней ванны. С нянечками и воспитательницами вместо родителей.

Не все в этой жизни было легко, не все – гладко. Интернат – не мама: может и недокормить, и недогреть. Холодные зимние ночи под тонким одеялом, постоянное недоедание и скитания по палатам в поисках недоеденного кем-нибудь кусочка хлеба, бесцеремонное поведение нянечек, – все это было для нас обыденностью. Но после каждых каникул я все равно стремился именно туда: в мой родной интернат, и только там был счастлив! Потому что только там меня ждали настоящие друзья. Потому что только там я был не лишним, а своим, нужным, и мои костыли не имели при этом никакого значения!

Именно там, в интернате, я впервые перестал чувствовать себя больным и беспомощным, начал верить в себя, мечтать, строить планы на будущее. И когда однажды мое детское увлечение звездами переросло в серьезный интерес к точным наукам, когда я стал самостоятельно заниматься физикой и математикой, опережая школьную программу, интернат тоже понял и поддержал меня. Учителя помогали во всем, доставали учебники из старших классов, а затем и из техникумов, разбирали выводимые мной формулы и уравнения. Мой интерес к тайнам Мироздания, мой беспокойный ум и способности были замечены; мной удивлялись, мне помогали, мне делали поблажки. Я мог все каникулы напролет просидеть за учебниками по квантовой механике (уже в 8-м классе), выводя какие-то формулы и уравнения, в которых не всегда могли разобраться даже преподаватели. Я хотел что-то понять, докопаться до какой-то важной тайны. И мне казалось, что разгадка близка, что я смогу найти ее! Никто уже не сомневался, что моя жизнь будет посвящена науке, и моей ближайшей целью в жизни стал университет.

Не знаю, смог бы я стать ученым, заниматься всерьез наукой. Возможно, это была лишь мечта. Вот только судьба… у нее, кажется, были свои планы, и она оказалась еще более удивительной, чем я мог себе представить.

Поэзия словес и уравнений

После интерната, где я прожил девять лет и с отличием закончил неполную школу, где осталось мое детство и друзья, я вновь оказался в большом суровом мире, вновь один, вновь жалкий и беспомощный, никому неинтересный и ненужный. Я не готов был к этому, я слишком привык к тому дружному интернатскому миру, моему маленькому островку, где все всегда были своими, все были друзьями. Я не знал, как мне жить в большом городе, что делать? Лишь мечта об университете утешала и подталкивала к каким-то действиям, но и она была слишком нереальной.

И вот тогда, именно тогда случилось нечто совершенно неожиданное. Не любивший в школе литературу и интересовавшийся лишь точными науками, я вдруг начал писать стихи!

Робкие, неумелые, мои первые стихи показались мне поначалу даже как будто не моими, словно случайно залетевшими откуда-то в мое сознание. И все же, в них были именно мои мысли и чувства. И эти чувства казались мне слишком сокровенными, чтобы их кому-то показывать. Я удивлялся и радовался своим первым стихам, я их лелеял и хранил, не решаясь никому доверить. Но их все равно увидели.

Как ни странно, мое возвращение из интерната не оказалось незамеченным. Вскоре нас с мамой начали приглашать в детско-подростковый клуб «Добродеи», собиравший детей-инвалидов района. Начались поездки на природу, встречи и праздники в уютном добром клубе. Именно там моя мама и показала мои первые стихи директору «Добродеев» Галине Дмитриевой. Та их почему-то сразу понесла в газету, где их сразу же опубликовали. Я был просто шокирован: стихи, которые я стеснялся показать даже маме – в газете! Но вскоре я понял, что с этого момента открылась какая-то совершенно новая страница моей судьбы.

Поэзия, так нежданно ворвавшаяся в мою жизнь, подарила мне нечто новое, доселе неведомое, невыразимо высокое и прекрасное. Я с жадностью начинал открывать для себя великих русских поэтов, читал взахлеб Лермонтова, Тютчева, Блока, Цветаеву, Пастернака, писал сам – буквально жил стихами! В моей душе словно что-то проснулось – и она задышала по-новому, начала раскрываться с новой силой, открывая мне новые грани чувств и переживаний. И если вначале мне все это казалось лишь чем-то случайным, мимолетным, то теперь я все острее начинал чувствовать себя именно поэтом. Даже если бы мои стихи никто не читал, даже если бы они были только для меня, я все равно бы не мог не писать, потому что именно творчество начинало давать мне ту радость и ощущение полноты жизни, ощущение самореализации, которой мне не хватало.

Но мои стихи оказались нужны не только мне, их читали! Им удивлялись, их хвалили, иногда не понимали, иногда – плакали. Начиная с «Добродеев» и первой газетной публикации в 1994-м году, мои стихи словно начали жить своей жизнью: их читали и передавали другим, но зачастую я сам не знал, какими путями они попадали к тому или иному человеку. Стихи словно сами находили себе дорогу: от Галины Дмитриевой – к журналисту и писателю Галине Зиминой, от Зиминой – к известной писательнице Розе Шевлеби, от них – к другим людям, в другие клубы, объединения и организации. Именно Зимина и Шевлеби очень многое сделали для меня в самом начале: благодаря им было и знакомство с Союзом писателей Чувашии, и первая серьезная публикация в сборнике «Голос души», и первая литературная премия, и первый творческий вечер, и первый незабываемый выход на сцену: большой зал, мои стихи, аплодисменты…

Это была словно новая жизнь! Новые друзья, новые стремления и надежды. Я уже не был одиноким и беспомощным, даже в большом городе. Я был равным среди здоровых, умных, одаренных. И для меня это стало важнее, чем формулы и уравнения.

А между тем, события разворачивались все интереснее и неожиданнее. За первую же большую подборку стихов, опубликованных в совместном сборнике юных авторов Чувашии «Голос души» в 1998 г., мне вручили национальную литературную премию им. Альберта Канаша. Затем были другие сборники, другие дипломы и премии, дважды мне присуждалась президентская стипендия «за особую творческую устремленность». А в 2002 г. – членский билет Международного сообщества писательских Союзов.

Ну а как же наука? Ее я тоже не мог так просто бросить, не мог изменить своей прежней мечте. В 1996 г. я пошел на отчаянный шаг и наравне со всеми поступил на очное отделение физтеха Чувашского госуниверситета. Поступил легко, почти играючи. Но вот как мне учиться дальше в этом ВУЗе наравне со здоровыми – этого никто не знал! Ведь посещать университет я не мог (каждый день ездить на коляске в другой конец города, на автобусах с двумя пересадками – это было нереально). Весь ВУЗ был в недоумении: как можно учиться на очном отделении, не имея возможности посещать лекции и занятия? Но потом все как-то успокоилось: ладно, пусть попробует, все равно, этот колясочник провалится на первых же экзаменах…

Но нет, не тут-то было: первые же экзамены я сдал на отлично. Это было впечатляюще: инвалид 1-й группы, опрометчиво поступивший на очное отделение физтеха и полностью самостоятельно, в одиночку проходивший весь курс, ни разу не посещая лекций и занятий, сдавал все экзамены, один за другим, на отлично! После этого на меня уже смотрели по-другому. Это была еще одна победа, еще один гол в ворота непокорной судьбы.

Но впереди было еще несколько лет интересной и непростой учебы, где по-прежнему приходилось все проходить самостоятельно и до всего доходить своим умом, где порой всего лишь за неделю до экзаменов приходилось брать лекции, переписывать их ночами, и затем проходить весь курс за целый семестр сразу по нескольким предметам в течение лишь нескольких дней; где нужно было на громоздкой неудобной коляске через весь город на автобусах с пересадками вдвоем с мамой добираться до ВУЗа, чтобы сдать очередной экзамен и получить очередное «отлично».

Не знаю, к чему бы привела меня эта дорога. Диплом с отличием? Аспирантура? А дальше? Работать преподавателем физики, как другие выпускники факультета, я не мог. О научно-исследовательской работе где-то в НИИ в моем положении даже думать было смешно. Заниматься наукой в одиночку? Но и такая перспектива меня не радовала: что сейчас можно сделать в науке одному? Конечно, у меня оставались стихи, я мог более серьезно заняться литературной, перевестись на филфак, что мне не раз советовали сделать. Но…

Радуги над «Полем надежды»

Но судьба сама вмешалась в мои раздумья и вновь привела к совершенно неожиданному повороту. Причем вновь здесь сыграли роль именно мои стихи: как раз благодаря им произошло наше знакомство с директором Центра социальной терапии Владимиром Емельяновым, который предложил мне с друзьями выпускать свой журнал, предоставив все необходимое для этого (оргтехнику, финансирование) и полную творческую свободу! Предложение было настолько заманчивым, что отказаться от него было невозможно, даже несмотря на то, что у меня тогда не было никакого опыта в издательской сфере. Намечалась большая, серьезная работа, и я понимал, что не смогу совмещать ее с уже терявшей для меня смысл учебой в университете.

И тогда я ушел из университета. Ушел на третьем курсе, на самом пике успешной учебы. Для многих это был непонятный поступок, да и мне самому было немного жаль. Но я уже не мог больше цепляться за прежние мечты, терявшие для меня смысл и не приносившие удовлетворения. Меня звало новое! Новые мечты, надежды, стремления. Идея журнала быстро росла и развивалась, нашла поддержку среди моих друзей. Собрался творческий коллектив: поэт Андрей Казак, журналист Дима Николаев, художник Виктор Ильин, корреспондент Владимир Сурков – и мы шагнули навстречу неизвестности…

Редактор журнала «Поле надежды», 2001 г.

Это была еще одна новая и совершенно неожиданная страница в моей жизни: журнал «Поле надежды». Очередной вираж! Сейчас даже смешно вспоминать, с чего все начиналось, как мы мечтали, как рвались, ничего не зная, ничего не умея, вслепую, на одной лишь наивной мечте. Мы хотели создать журнал, который стал бы самым добрым, самым искренним, самым человечным журналом на свете.

Целый год работы всего лишь над одним, самым первым номером, целый год постоянных экспериментов с оформлением и содержанием, поисков своего стиля, отшлифовки идеи журнала, каких-то новых находок, постоянных споров, неудач и огорчений – и снова находок, и снова побед…

Журнал все-таки вышел, в начале весны 2001 г. – первой весны нового века и тысячелетия. Тощенький, в невзрачной обложке, крохотным тиражом и с множеством недочетов, он, словно маленький ребенок, делал свои первые робкие шаги навстречу миру.

И город как будто встрепенулся! Почти все, кто прикасался к журналу, не могли остаться равнодушными: кто-то удивлялся, кто-то восторгался, кто-то плакал. Журнал путешествовал из рук в руки, от сердца к сердцу, его читали самые разные люди – и здоровые, и больные, его читали в больницах и в школах. Он доходил до других городов и стран, дошел даже до Америки, путешествуя по рукам. Об этом нам рассказывали письма, идущие в адрес редакции. И для нас это было самое ценное – то, ради чего мы и делали этот журнал. Ради этого стоило проделать весь этот путь, целыми днями и даже ночами корпеть над каждой страничкой. Ради этого стоило продолжить начатое. И мы продолжали.