Название книги:

Плохие девочки попадают в Рай

Автор:
Марина Индиви
Плохие девочки попадают в Рай

000

ОтложитьЧитал

Шрифт:
-100%+

Глава 1

Диана

Плохие девочки попадают в Рай.

Плохие мальчики – в самое сердце. Так говорит моя вроде как бести1 Ники Савицкая, и я с ней согласна. Хорошим девочкам в «Раю» делать нечего. Особенно если это элитный ночной клуб, с высоты которого весь город виден как на ладони.

Сегодня он арендован под мероприятие: юбилей отец отмечает с размахом. Толпа гостей, большинство из которых – его сотрудники с семьями. Подобные сборища с детства нагоняли на меня тоску. Начиналось это всё на уровне ресторанов, а после – загородного дома, когда руководители всех подразделений конторы, в которой папуля был начальником, норовили потрепать меня по голове и умиленно восхититься: «Дмитрий Семёнович, какая у вас очаровательная, серьёзная девочка!» Ладно хоть ума хватало не добавлять классическую фразу «вся в отца», потому что назвать моего отца очаровательным можно было только с большого перепоя и предварительно составив завещание. Если бы он не нашёл себя в девяносто первом в строительном бизнесе, то мог бы подрабатывать на заморозке речек в осенне-весенний период. Лично у меня под его взглядом разве что пар изо рта не шёл.

Ко мне отец относился снисходительно и безразлично – давно махнул рукой, но цапалась я с ним не столько из-за себя, сколько из-за матери. Когда-то она, будучи студенткой последнего курса медицинского института, проходя интернатуру, познакомилась с инженером высшей категории. Вряд ли тогда можно было предположить, что её будущий муж станет одним из тех, кого будут называть сильными мира сего.

В свои шестьдесят пять отец выглядел по меньшей мере лет на десять младше: высокий, подтянутый, импозантный мужчина. Ничего удивительного в том, что на него западали и вешались дамочки всех возрастов, а папуля никогда не отказывал себе в подобных развлечениях. Что самое паршивое, мама об этом знала и молчала. Она относилась к тому типу женщин, которые всю себя посвящали семье, предпочитая лишний раз сходить с дочерью на прогулку, чем посидеть с подругами. Такие люди более ранимы и беззащитны, несмотря на всю их кажущуюся внешнюю силу.

Я слышала, как мама плачет в спальне, чуть ли не с того дня как сказала «агу», поэтому с момента осознания себя как существа разумного у меня начались отчаянные контры с отцом. Учитывая тот факт, что воспитывала меня преимущественно мама, я для родителя со временем стала досадным недоразумением. По его мнению, я была недостаточно женственной (читай, недостаточно под него прогибалась). Вместо того, чтобы увлекаться танцами, я ходила на лазертаг, лучшим другом до шестого класса у меня был парень не из самой благополучной семьи. Позор на отцовскую стильную проседь. Правда, никто до сих пор не в курсе, что мы с этим самым парнем собирались сбежать в ЛА2 и начать новую жизнь вдвоём. Диму от меня отвадили через пару месяцев недовольства отца (как обычно, с его родителями «просто поговорили»). Через пару лет Дима собрался бежать в ЛА с девчонкой из параллельного класса, а к концу школы спился, и это последнее, что я о нем слышала.

Когда мне исполнилось четырнадцать, мама умерла. Рак не щадит даже близких сильных мира сего. К такому подготовиться невозможно, но это произошло настолько быстро, что надолго выбило почву у меня из-под ног. И в этот самый момент отец решил, что пора взяться за моё воспитание самому.

Он всегда считал меня пацанкой, слабовольной, неспособной даже на мало мальское сопротивление чужой воле, но в попытке перекроить меня под себя обломался в лучших порывах души. Надо отдать ему должное, папуля держался почти два года. Это выливалось в конфликты, после которых я сбегала из дома, его люди находили меня в квартирах друзей, ночных клубах самого разного уровня: вытаскивали чуть ли не за волосы, заламывая руки и затыкая рот, потому что я брыкалась, пиналась, орала, вспоминая отца и свору его цепных псов таким отборным матом, от которого у неискушенных вяли уши. Друзья и подруги у меня менялись часто – хотя бы просто потому, что их родители, а зачастую и они сами, не выдерживали такой дружбы.

В итоге отец понял, что проще будет оставить меня в покое, поэтому в настоящий момент у нас с ним сохраняется негласный нейтралитет: он не трогает меня, я не порчу ему репутацию. Для всех я примерная дочь, которая готова пойти по стопам отца (то есть работать юристом в его большом бизнесе). О другой стороне моей жизни мало кто знает. Отец не планирует передавать мне своё дело. Для этого у него есть сын от второго брака, которому уже десять лет. Его воспитанием он занимается лично. Бедный ребёнок.

Иными словами, сейчас я живу в квартире, которую мне купил папочка, на его деньги, езжу на тачке, которая тоже его откуп, абсолютно не заморачиваюсь по поводу того, что буду делать дальше и не мучаюсь совестью золотой девочки. С отцом мы видимся по таким вот большим праздникам – на которых я обязана присутствовать и не выделываться априори. С его новой женой мы друг друга тихо ненавидим и предпочитаем лишний раз не пересекаться. Оно и понятно – она видит во мне угрозу своему сыночку, а я в ней – одну из тех сучек, которые стоили моей матери нервов и жизни.

Каждый отцовский день рождения – это вечер, выкинутый из жизни, и испоганенное настроение. Я не могу выдерживать эту толпу напыщенных бумеров-лицемеров больше чем сорок минут без перерыва, посему к принятому мной ещё перед праздником алкоголю во время каждой новой паузы добавлялся особый вейп, и мне становилось всё лучше и лучше. К счастью, отец предпочел традиционному застолью классический фуршет, что избавило меня от пытки общения с его гостями и родственниками, с которыми я могла бы оказаться за одним столом, и только одно омрачало мою радость: предстоящий тост.

Нет, наболтать я могла много чего, но к тому моменту, как мне предстояло его говорить, моё сознание уже отказывалось исправно функционировать, плюс к тому на ногах я держалась исключительно из спортивного интереса. Обеспечив своё устойчивое положение стенкой, я доблестно ждала, когда тамада подойдёт ко мне с микрофоном, чтобы отбрехаться насквозь пропитанной фальшью тирадой и страшилась этой минуты практически как Судного дня. Когда ведущий направился в мою сторону, я вся подобралась, насколько представлялось возможным, но… по дороге он свернул к другой жертве, на ходу вещая о том, что слово предоставляется некоему Андрею Николаевичу Шмелёву, папочкиному партнёру по бизнесу, а если быть точным – представителю компании-инвестора.

Я облегченно вздохнула и подумала, как будет здорово, если меня обойдут милостью тоста совсем. Ещё пара часов, и можно благополучно свалить. На этой мысли у меня случилось заедание, как у поцарапанного диска, которые я слушала в детстве: свалить, свалить, свалить…

Всему виной оказался вышеупомянутый Андрей Николаевич, потому что когда он заговорил, я замерла в той позе, в которой находилась до этого. Не то чтобы я западала на мужиков с первого взгляда, но это… этот… это… этот…

Понемногу приходя в себя, я всё-таки сумела сформулировать, свои эмоции по его поводу и охарактеризовать одним словом: шикарный. Он, то есть этот самый Шмелёв – ростом не уступающий папочке, темноволосый с тёмными глазами (отсюда разглядеть было невозможно, но в уме я уже перебрала все возможные оттенки и нашла, что ему пошёл бы ярко-синий) – выглядел как голливудский актёр или модель. А какой у него был голос: низкий, обволакивающий бархатистый баритон … Бляа-а-а-а-адь! Я не прислушивалась к тому, что он говорит – при всём желании не могла сосредоточиться, потому что все мозги сейчас спустились на несколько этажей ниже. Перед глазами уже замелькали кадры, как все уходят, а он подходит ко мне, выдёргивает из-за стола в этом самом зале, впивается яростным поцелуем в губы, а потом мы с ним трахаемся прямо на фуршетном столе. Нераскрытым оставался только один момент: кой хрен я так набралась… и следом: не надо было курить вейп с травкой так часто.

Не знаю, как я дотерпела до того момента, как раздался звон бокалов, но после наскоро опрокинутой в себя очередной порции безумно дорогого шампанского, мгновенно ретировалась сначала к скоростным лифтам, а потом на улицу. Вероятно, моя траектория слегка отличалась от заданной траектории трезвого человека, потому что я ловила на себе недоуменные взгляды всех, кому посчастливилось оказаться на моем пути.

Холодный сентябрьский воздух ударил по одурманенному сознанию, помогая временно прийти в себя. Я полезла за своими вейпом, спустя минуту уже с наслаждением втянула в себя холод с терпким ароматом травки и, запрокинув голову, расхохоталась. Это ж надо так обдолбаться – повестись на первого попавшегося, хотя и бесспорно красивого мужика. Да как повестись! Я всё ещё ощущала пульсацию между ног. И всё это в то время, как дома ждёт не дождётся Никитос.

Я не спешила возвращаться в мир реальный, стоя с запрокинутой головой и прислушиваясь к внутренним ощущениям, несущим меня сквозь пространство и время. Совсем некстати музыка и голоса, доносящиеся из ресторана на первом этаже на мгновение стали громче, совсем рядом раздались шаги… Я открыла глаза и, должно быть, слишком резко придала голове наиболее физиологичное положение: в глазах потемнело, а ноги подогнулись. Так и не успев узнать, кому же посчастливилось выйти на крыльцо, я полетела прямо на невольного свидетеля моего падения. Чьи-то сильные руки подхватили меня в этом свободном полёте и достаточно резко поставили на ноги.

 

Я открыла глаза и охренела. Прямо передо мной стоял Шмелёв – да-да, тот самый Шмелёв, от которого мои ноги собирались непроизвольно разойтись в поперечный шпагат. Наверное, я была бы меньше удивлена даже если бы прямо передо мной нарисовался мой папочка в балетной пачке, исполняющий танец маленьких лебедей. Представляю, как я на него смотрела.

Зато у него выражение лица было такое, будто перед ним лежала препарированная царевна-лягушка в человеческий рост третьей степени разложения.

Он ни  слова не сказал, только отвернулся, закрывая ладонью язычок пламени зажигалки от ветра, а я вспыхнула: даже сквозь первые осенние заморозки ощутила, как мгновенно запылали мои щёки.

Блядь! У некоторых слово «шлюха» звучит как комплимент, а этот умудрился меня в два счёта опустить молча – так, что я мигом ощутила себя чем-то средним между бомжихой на помойке и хронической алкоголичкой в обоссаных трико и драной майке.

Ладно, сейчас мы с тобой разберёмся, Андрей Николаевич.

Я усмехнулась и протянула ему руку.

– Диана Дмитриевна. Астахова.

Если он и был удивлён тем фактом, что я – дочь знаменитого Астахова Дмитрия Семёновича, то виду не показал. Пожал мне руку и со снисходительной улыбкой отозвался:

– Андрей.

Он затянулся и снова отвернулся, мгновенно утратив ко мне всякий интерес, и я почувствовала, что закипаю. Зашквар полный. Никто. Никогда. Не смотрел на меня так, как это сделал он. Поэтому стереть выражение невыразительного безразличия с этой голливудской физиономии стало делом чести.

Шмелёв не смотрел в мою сторону, не обращал ни малейшего внимания, своими руками вручая мне преимущество неожиданности. Судя по всему, он был целиком и полностью погружен в свои мысли, а мне вдруг в голову пришла одна не совсем адекватная – по ходу, спиртное на пару с травкой здорово ударило по мозгам. Эта мысль мелькнула на самом краю сознания в тот момент, когда я шагнула вперёд, оказавшись прямо перед ним, а в следующую секунду уже целовала его в губы – сильные, тёплые, хранящие привкус сигаретного дыма. Годнота, я точно знаю о чем говорю, такие сигареты недешевые и послевкусие от них с легкой ореховой горчинкой. Никогда в жизни я ещё так не заводилась от поцелуя, и на какой-то краткий миг показалось, что мне отвечают, а, что самое паршивое – я даже не успела насладиться мгновениями его офигения, потому что сама закрыла глаза.

Правда, уже в следующий миг пришёл Большой Облом – его руки легли на мои плечи и, отстраняя, сжали так, что мне стало некомфортно.

Я вернулась в реальность и поняла, что с вычислениями своими не просчиталась. Глаза у него были темно-синие – синее не бывает, и в них сейчас светилась такая ярость, что, будь я потрезвее, мне стало бы не по себе.

В нынешнем состоянии я оказалась способна только на неуверенное:

– Отпустите… – и дёрнулась в его руках. На самом деле я вовсе не так уж хотела освободиться, а если быть честной – совсем не хотела, но не могла же я ему показать, что сделала это не по приколу. Потом меня в очередной раз размазали по земле ёмким замечанием:

– В вашем возрасте уже пора знать свою меру, Диана. Дмитриевна.

Он отпустил мои плечи, а я всё ещё стояла напротив него, хлопала глазами и не уставала охреневать, откуда в нём столько умения опускать вполне безобидными словами.

– Вам бы… мои проблемы, – многозначительно выдала я, после чего гордо ретировалась назад в помещение, понимая, что сейчас самое время вызвать такси и отчалить в объятия Никитоса. По многим причинам.

Глава 2

Андрей

Мы заехали за Серёжкой к матери Ирины около часа назад. Всю дорогу он клевал носом рядом с ней на заднем сиденье, дома она практически сразу уложила его спать. К тому моменту, как Ирина вышла из его комнаты, я стоял на открытом балконе и курил. Она подождала несколько минут – переключая телевизор с одного канала на другой, потом вышла ко мне.

– Пиджак накинуть не хочешь? Простудишься же.

Я затянулся, ответил, не оборачиваясь.

– На лекарства я пока что зарабатываю. Смею заметить, даже на дорогие.

– Очень смешно.

– Все мы, мужчины, одинаковы.

Она вышла, при этом совершенно спокойно закрыла за собой дверь. Я уважаю в Ирине её характер. Мы с ней не просто супруги и любовники, мы партнёры. Мы похожи друг на друга больше, чем нам того бы хотелось. У каждого из нас своя отдельная жизнь. То что связывает нас воедино – сын, взаимный расчёт и то самое партнёрство. Я необходим Ирине как источник стабильности, она мне – как мать для Серёжки. Всё это, плюс взаимная поддержка, временами секс – и ничего больше.

По-другому не было никогда. Ирина знала, на что шла, когда выходила за меня замуж, и её всё устраивало. Устраивает и сейчас. Ей нравится быть директором небольшого туристического агентства, которое я ей купил, нравится ездить на Гелике, быть красивой, уверенной в себе, холёной – и находиться в центре пристального внимания мужчин. Мне нравится то, что она не задаёт вопросов и никогда не устраивает сцен.

Всё идеально.

Я докурил и вышел в гостиную. Иногда наша квартира кажется мне неоправданно просторной, большой для трёх человек – и слишком пустой. И это в то время, как в Африке голодают дети.

Цинизму собственных мыслей я уже давно перестал удивляться: когда твоя жизнь насквозь пропитана игрой  на публику, он начинает сочиться сквозь поры. Можно сказать, я им отравлен и закалён.

Я прошёл в кабинет, открыл макбук и откинулся на спинку кресла. «Легко в этом Мире быть сильным», – сказал Чехов. Чехов жил в другое время, был романтиком и идеалистом. В реальности гораздо проще быть таким, как все – серостью, довольствоваться тем, что в толпе тебя не отличат от других из-за торопливой походки, сутулой спины и абсолютной бесцветности. Здесь грани между обязанностями и правами стёрты, и ты спокойно можешь позволить себе быть таким, каким душа требует, прожить всю жизнь в двухкомнатной квартире с евроремонтом и быть по-своему счастливым. Можно, конечно, пропить двухкомнатную квартиру и начать бомжевать, сославшись на то, что не прыгнуть тебе выше начальника отдела «лёгонькой промышленности» – но это уже особенности человеческой никчемности. Крайности существовали всегда и везде.

Я погрузился в работу и даже не заметил, как в кабинет зашла Ирина.

– Ты к Серёже заглядывал?

– Не думаю, что парню жизненно необходим мой поцелуй на ночь.

– Андрей, он ещё ребёнок. Ему необходим ты.

– Да, – согласился я, продолжая просматривать отчеты аналитиков.

– Да – и что дальше? В те редкие моменты, когда вы с ним общаетесь, у меня создаётся ощущение, что ты пытаешься говорить с ним на равных. Ему пять лет. Немного не твой уровень.

Я оторвался от монитора и взглянул на жену.

– Предлагаешь мне смотреть на него глазами, полными восхищения и целовать на ночь? Знаешь, кто обычно вырастает из таких мальчишек?

– Счастливые люди. Понимающие, что они нужны родителям.

– Ириш, как ты до своих лет дожила с такими представлениями о жизни?

Она фыркнула.

– Это безнадёжно.

– Я безнадёжен.

– Не без этого. Дети растут очень быстро, Андрей.

– Я о том же.

Разговор закончен, больше мы к нему не вернёмся. За что ещё люблю свою жену, она никогда дважды не заводит обсуждение одной и той же темы.

– Тебя не ждать?

Я покачал головой, возвращаясь к работе.

Завтра у меня рабочий день, а у кого-то суббота. Как им там живётся, с двумя полноценными выходными в неделю?

Через несколько минут свернул отчет и подключил VPN для международной корпоративной сети. До завтра надо было еще дополнительно изучить аналитический отчёт консалтинговой компании в Лондоне, с которой мы сотрудничаем.

Некстати перед глазами родился образ девчонки, дочери Астахова, которая шагнула ко мне пьяная в хлам. Ее так вело, что она чудом держалась на ногах, а еще она укурилась. Ненавижу женщин в таком состоянии, особенно ненавижу, когда они в таком состоянии начинают липнуть, но с ней все получилось иначе. Остро. Ярко. Ни на что не похоже. Словно все мои принципы хрустнули, как скорлупа фарфора под армейскими сапогами. Полетели ко всем чертям, стоило разгоряченному телу прильнуть ко мне, а мягким губам с характерным сладковатым привкусом накрыть мои.

Аромат кофе распространился по кабинету, когда Ирина прошла к моему столу. Передо мной возникли блюдце и чашка со свежесваренным кофе.

Счастье есть.

Она поставила их на стол, рядом положила сигареты.

– Больше не теряй.

– Ты чудо, – сообщил я, не отрываясь от монитора.

– Должен будешь.

– Натурой возьмёшь?

Ирина хмыкнула и рассмеялась.

– Пока твоей натуры дождёшься, состаришься.

– Всё настолько плохо?

– Не засиживайся.

Она вышла, а я взял чашку и сделал пару глотков.

Кофе Ирина готовит потрясающе.

Впрочем, не она одна.

Диана

Я валяюсь на кровати в спальне, свет включен – по крайней мере, я это точно помню, но в глазах всё равно темно. Из темноты периодически выплывает лицо Никиты – взволнованное и рассерженное одновременно.

– Доигралась?! – Его голос доносится откуда-то издалека – как голос сантехника, запертого приколистами в канализации. Если бы мне не было настолько хреново, я бы смеялась. Хорошо хоть проблевалась в ванной, пока душ принимала – до этого вкупе со всем имеющимся в наличии сейчас симптомами ещё и тошнило. В настоящий момент только на глаза давит, в голове всё плывёт – да-да, именно так, а не наоборот, и в темноту уволакивает. А ещё дышать нечем.

– Диана! – Он шлепает меня по щеке – не больно, но достаточно ощутимо.

– Отвали… – говорю я заплетающимся языком, – мне… и так хреново.

– Я тебе отвалю… Я тебе сейчас так отвалю, что мало не покажется! – В голосе его слышатся металлические нотки, но мне уже плевать. – Сейчас вызову скорую. Это ты на всю жизнь запомнишь, даже не сомневайся.

Эти слова возымели на остатки моего сознательного сомнительный эффект, но после них я даже попыталась подняться.

– Я т-те вызову…

– Лежать! – Его руки надавили на мои плечи, возвращая в исходное положение. – Вряд ли тебе это о чём-то скажет, но давление сто на пятьдесят – не лучший способ закончить вечер. Или начать утро?..

Я сдавленно пискнула, выражая протест, когда он направился к окну.

– У тебя голова мокрая. Простудишься ещё.

– Не… закрывай… – кажется, это были мои последние слова перед тем, как я отключилась. Того, как он заворачивал меня в одеяло и ложился рядом, я уже не помнила.

Зато просыпаться было чудесно. С похмелья у меня голова не болит. Состояние такое, как будто внутренности взбивали миксером под анестезией, плюс помойка во рту и абсолютное нежелание признавать себя существом из этого мира. Но самое мерзкое проявление этого состояния – сушняк!

Не открывая глаз, я похлопала рукой по одеялу и обнаружил отсутствие Никиты. На работу, значит, ушёл… Облегчение было недолгим и прервалось, когда я услышала, как в кухне что-то звякнуло. Твою м-м-мать, сегодня ж суббота!

Словно в подтверждение моей последней донельзя ёмкой мысли послышались шаги, дверь открылась и на пороге нарисовался мой бойфренд. У него что, встроенные на моё пробуждение локаторы?!

Он просто стоит и смотрит – ну вот откуда в нём это, а? Умудряется заставить меня почувствовать себя ещё гораздо более мерзопакостно, чем есть на самом деле. Может, по его понятиям это и правильно, но хрена с два мне это приятно.

– Что вылупился? – угрюмо говорю я, натягивая одеяло до подбородка. – Паршиво выгляжу, знаю.

– Ты в курсе, что тебе нельзя так пить?

– Скажешь сейчас, что я девочка, я восстану и съем твой мозг. Мне было паршиво, я надралась, накурилась и проблевалась. Круговорот дерьма в природе.

– Легче стало?

– Стало, – я абсолютно в этом не уверена, но отвечаю быстро, без малейших колебаний. С Никитой только так – или вопросами замучает – как в том армянском мультике про зайца, из которого тулуп вышел и пошёл в другую сторону. Мама его обожала.

– Отлично. А твоему организму?

Блядь.

– Никит… – многозначительно произношу я. Спокойно, но в голосе уже слышатся предупреждающие нотки. Он прекрасно знает, что ничем хорошим это для нас не заканчивается. Однажды мы с ним разосрались так, что я думала – уже не сойдёмся. Нет ведь, приехал. Прощения просил.

Какое-то время он молча смотрит на меня, должно быть предполагая, что я почувствую себя кринжово и извинюсь, после чего разворачивается и уходит, не сказав ни слова. И то ладно, лекция на тему: «Кто не курит и не пьёт – тот здоровеньким помрёт», – отменяется.

 

События прошлого вечера понемногу возвращались – только хронометр работал в обратном порядке. Я вспомнила, как Никита шёл впереди меня по лестнице к лифту, не оглядываясь, а я полировала своим новеньким плащом стену, поднимаясь за ним, как он ждал меня во дворе и курил – замёрзший и злой, созерцая мою траекторию от машины такси до него, напоминающую зигзаг. Память воскресила, как таксист слегка сбледнул (в бизнес-классе не повыражаешься при клиентах), когда я издала странный звук, сидя в салоне его машины – испугался, что блевану прямо там. А ещё вчера вечером я приставала к папочкиному партнёру по бизнесу.

Это было более чем реально.

Даже сейчас мне казалось, что я чувствую вкус его губ и запах дорогого мужского парфюма, как если бы он незримо присутствовал рядом со мной в этой комнате. Вообще-то я визуал и кинестетик – реальность и окружающих воспринимаю через зрительные образы и прикосновения в настоящем, а не через размытые воспоминания, но в этот случай стал исключением из правил. М-да, весёлый вчера был вечер.

Усилием воли я подняла себя с постели и отправилась умываться. Это только в паршивой романтической мелодраме героиня может напиться в хлам, а наутро проснуться свеженькой, бодренькой и порхать, как мотылёк по направляющим цветочкам жизни. В реале ты стоишь перед зеркалом в ванной, продирая отёкшие глаза и пытаешься понять, почему у тебя вчера не хватило остатков мозгов – не будем идеализировать и говорить: просушить, а хотя бы банально расчесать волосы и смыть макияж. Моя так называемая модная стрижка превратилась в кошмар стилиста. Густые каштановые патлы разбились на три лагеря, часть из которых смотрела в стороны под разными углами, часть – вниз, сбившись в вороньи гнезда, а не вошедшие ни в первую, ни во вторую группу  бодро топорщились рожками, а еще меня можно было выпускать в леса Китая, панды приняли бы за свою. Красотка, одним словом!

Из ванной я вышла спустя полчаса. Десять из них ушло на то, чтобы придать моим волосам относительно приличный вид, ещё двадцать – на умывание и душ. На маску с патчами меня не хватило, ибо я сомневалась в том, что они помогут. А еще меня знобило и лежать с чем-то холодным и мокрым на лице не хотелось. Правда, моя отличительная особенность – выглядеть без макияжа невинно и уютно даже с перепоя. В итоге когда я выползла на кухню пред Никиткины очи, смотрелась я вполне приличной девочкой. Даже и не скажешь, что ночью чуть в рай не попала.

– Ты уже завтракал? – невинно поинтересовалась я.

– Я уже обедать собрался. – Стоя рядом с открытым окном, Никитос курил и не смотрел в мою сторону.

– Ну ладно, – я пожал плечами и открыла холодильник, достала бутылку воды. Остановилась только когда горло свело кашлем – холодная зараза!

– Ка-а-а-йф…

– Диана…

Меня называют полным именем… Дело плохо.

– А? – Я включила чайник, подошла к Никите, обняла его со спины и прижалась всем телом.

– Если тебе наплевать на себя…

Я ткнулась носом ему в затылок.

– Хочу тебя.

Он покачал головой и обернулся, оказавшись со мной лицом к лицу.

– Ты понимаешь, что нельзя над собой так издеваться?

– Да, папочка.

– Тогда зачем?

– Паршиво было.

– Легче стало?

– Ты уже спрашивал, – хитро улыбнулась я, запуская руку ему в джинсы. Он дёрнулся, но я не отпустила. Погладила его член лёгкими дразнящими движениями через бельё.

– Ты считаешь, что все проблемы можно решить сексом и травкой? – хрипло спросил он, впрочем, в его голосе я уже слышала совершенно иные нотки, и это мне нравилось.

– Не худший вариант, между прочим, – я беззастенчиво забираюсь рукой ему в трусы, соединяю пальцы в кольцо, обхватывая его напряжённый член, – теперь понимаешь, почему я обожаю их создавать?..

Последнее я выдыхаю ему в ухо, практически сливаясь с ним. Романтически настроенный лирик сказал бы, что мы представляем собой единое целое, повторяя каждую линию и контур друг друга. А я бы сказала, что это чистейшей воды порнография в полный рост.

Я знаю, что заводит его больше всего: не моя опытность, блядские замашки и то, что я позволяю делать с собой что угодно – от чего сносит крышу у моих мимолётных дружков и знакомых. Нет, в случае Никитоса это мои прикрытые глаза и закушенная губа, капельки пота над верхней губой, хриплые стоны и сбивающееся дыхание. Ему нравится чувствовать, что мне с ним безумно хорошо. Его проблема в том, что он меня любит, а я этим пользуюсь.

У меня уже горячо между ног и прикосновение его пальцев к коже чувствительных складок, когда полы халатика расходятся, заставляет меня на мгновение утратить над собой контроль и выгнуться с хриплым стоном. Я прихватываю губами мочку его уха, выдерживаю паузу и прикусываю кожу на шее. Ощутимо, но ровно настолько, чтобы Никита с хриплым выдохом положил свою руку поверх ткани брюк, направленным движением заставляя меня сжать пальцы и провести по его члену всей поверхностью ладони.

Хрена с два всё будет так, как ты хочешь, радость моя.

Вытаскиваю руку из его штанов, разворачиваю лицом к себе и толкаю к подоконнику.

Прежде чем он успевает что-то сказать, затыкаю ему рот поцелуем и тут же, не позволяя опомниться, расстёгиваю его джинсы и стягиваю их вместе с бельём. Отрываюсь от его губ и сползаю вниз – телом по телу.

– Диана, ты…

Его голос срывается на стон, когда я кончиком языка обвожу головку его члена и обхватываю её губами. Он выгибается, непроизвольно толкаясь в мой рот, вцепляется в подоконник так, что белеют пальцы.

Так-то лучше, Ник. Так-то лучше.

Втягиваю его в себя, совершаю глотательное движение и слышу его горловой стон. Медленно, сантиметр за сантиметром выпускаю его член из себя, потом сжимаю губы чуть плотнее и снова втягиваю. Это продолжается до тех пор пока сквозь Никиткины стоны не прорывается на выдохе моё имя:

– Ди…

Если бы я не была возбуждена так сильно, он бы так легко не отделался, но сейчас я хочу этого не меньше, чем он. Если не больше.

Кроме того, он и так заведён до предела.

Медленно выпускаю его член изо рта, поднимаюсь и мгновенно отступаю к столу, резко тяну его на себя. Он порывается увести меня в спальню – когда-нибудь я его точно прибью за его рыцарство в самые неподходящие моменты – но я резким движением стягиваю скатерть со всем содержимым прямо на пол и выдыхаю:

– Здесь. И. Сейчас. Так, как я люблю, – отталкиваю его руку, когда он порывается – мне бы его самоконтроль – снова ласкать меня между ног, и в моих интонациях звучит почти угроза, – нет.

Сейчас его не приходится просить дважды – он опрокидывает меня на стол и входит одним резким движением. Я почти ору – но это то, что мне нужно: сейчас и всегда. Я это знаю, и он это знает, хотя, когда всё закончится, будет ненавидеть себя за это. Ненавидеть и желать это повторить. Потому что это – бесстыдно разведённые бёдра, согнутые в коленях ноги, мои всхлипы, когда он двигается во мне, зажмуренные глаза и – по нарастающей – стоны, срывающиеся на крики – иногда бессвязные, иногда вполне членораздельные – это то, что ему нужно, как подсевшему на кокаин очередная доза. Его наркотик – я. Наркотик, с которого так просто не слезешь. Поймать среди криков «ещё» и «сильнее» своё собственное имя для него – нечто невообразимое, но такое бывает редко.

Сейчас я кричу, но уже от наслаждения, которое кратковременными вспышками дразнит изнутри, когда его член внутри до предела, а бедра задевают клитор. Его движения становятся более резкими, сильными, дыхание сбивается. Я чувствую, что он вот-вот кончит, и это только подстёгивает меня. В финале мы кричим оба, и я догоняю его с разрывом в какие-то секунды. Секс – это не спорт? Ха, расскажите это кому-то другому.

Самое натуральное соревнование, особенно в моем случае. Соревнование с точностью, да наоборот, потому что первое место победой не считается. Он почти лежит на мне, пытаясь отдышаться, а я разглядываю потолок, обнимая его одной рукой, и пытаюсь выровнять своё дыхание. К саднящей боли от резкого проникновения добавляется ощущение полного удовлетворения, и это то, что я называю временным кайфом.

Когда мы соскреблись со стола, у него было такое лицо, как будто он отымел самого себя.

Чисто теоретически я могу его понять. Но посочувствовать не могу. У меня никогда такого не было – чтобы с кем-то единственным, ни с кем больше: так, чтобы ни есть, ни пить и не спать. Так, чтобы до полного растворения в человеке, чтобы жить им, его болью, счастьем, его физическими ощущениями. Чтобы ловить кайф чувствуя приближающийся оргазм другого, а потом ненавидеть себя от того, что невольно позволил себе причинить ему боль. Пусть даже он от этой боли прётся, как кот по валерьянке – мой случай.

«Меня это убивает», – как-то написал он в телеге. Ник ведет закрытый канал для себя, но если я хочу что-то прочитать, я нахожу способ это сделать.

1От английского bestie – лучшая подруга
2ЛА – Лос-Анджелес, город в США