Михаил Булгаков и «универсальное знание» романтизма. Книга 2. Мудрость профессора Преображенского

Особо отметим, что сцен, подробно описывающих хирургические манипуляции доктора Моро, в романе Уэллса нет. Уровень хирургии в лаборатории доктора представлен в общих чертах. Тазики с кровью в операционной, запах антисептика (названа карболка [144, c. 186]), дикие крики от боли оперируемых животных и единожды упомянутый операционный стол-станок, залитый кровью, видит герой-рассказчик Эдвард Прендик – человек, «увлеченный естественными науками» [144, c. 151, 185–186]. Суть опытов доктора Моро и их теоретические обоснования проясняются в его диалогах с Прендиком, а искушенность Прендика в вопросах естествознания, безусловно, подтверждает желание автора романа придать этим беседам флер научной авторитетности.

В булгаковской повести СС заметно больше медицинских деталей, чем в романе Уэллса, причем стремление акцентировать научную сторону опыта Преображенского российский писатель осуществляет неординарно: события в операционной московского «волшебника» переданы в записях медицинского дневника ассистента профессора доктора Борменталя. Этот прием воспроизводит эксперимент (пересадку половых желез и гипофиза умершего человека живой собаке) максимально детально, чем отчасти предоставляет возможность хирургам булгаковской эпохи профессионально оценить хронологию (за 14 мин. московский хирург выполнил сложнейшие манипуляции с семенными железами [25, с. 465]) и в целом детальное описание операции с собакой, превращаемой в человека. При этом повествование у Булгакова не превращается в скучный научный отчет, хотя описание операции по превращению пса Шарика в «новую человеческую единицу» пестрит хирургическими терминами. Писатель щедро делится своими медицинскими познаниями, полученными им на должности земского врача в селе Никольском в 1916-1918 гг.

Описание операции начинается с выстрижения живота и черепа пса Шарика – «подготовки операционного поля» [25, с. 464]. Далее в ходе операции упомянуты крючья, ножницы и скобки для раскрытия операционного разреза, зажим краев раны торзионным пинцетом, шитье влажными струнами и кривыми иглами в зажимах, вскрытие черепа Шарика трепаном-коловоротом [25, с. 465]. В описании хода операции профессором Преображенским явно со знанием дела представлены вид и цвет открытого мозга собаки и манипуляция с янтарной нитью в турецком седле – части мозга, расположенной «между распяленными полушариями» [25, с. 466].

Часть деталей, касающихся сути операции, описываются, конечно же, как в литературном, а не научном произведении: Шарику залепляют морду ватой, и он видит «веселых загробных, небывалых, розовых псов» [25, с. 463]; профессор начинает операцию «маленьким брюхатым ножиком» [25, с. 464]; после замены семенных желез Преображенский одним приемом наводит красный венец на лбу Шарика [25, с. 465], вставляя затем в турецкое седло «белый комочек», болтающийся на нитке, с помощью каких-то «распялок» [25, с. 466]. При этом все метафорически описанные детали операции затем дублируются в дневнике доктора Борменталя в виде научных комментариев к действиям хирурга Преображенского: «…Под хлороформенным наркозом удалены яички Шарика, вместо них пересажены мужские яички с придатками и семенными канатиками, взятыми от скончавшегося… мужчины 28 лет… Непосредственно вслед за сим удален после трепанации черепной крыши придаток мозга – гипофиз и заменен человеческим от вышеуказанного мужчины» [25, с. 468].

Уэллс в части научной подкладки фантастических опытов Моро использовал значительный, наработанный десятками хирургов за несколько десятилетий опыт вивисекции – отдела хирургии, развивавшегося с 60-х гг. XIX в., в границах которого учеными-биологами и медиками на практике исследовались функции органов живых существ. Вивисекция – живосечение44 – удаление органов у живого животного с последующим фиксированием изменения в состоянии и поведении искалеченного организма. Таким способом биологи узнавали предназначение в организме различных внутренних органов. Само понятие эксперимента в биологии как активного вмешательства человека в явления и процессы в живом организме, целенаправленное испытание исследуемых объектов появилось именно в связи с развитием вивисекции45. В ситуации искусственной инвалидизации животного его страдания были неотъемлемой частью эксперимента. Описаниями в своем романе мучительности для животных хирургических удалений и приживлений различных органов и тканей в лаборатории доктора Моро, названной Домом страдания, Уэллс, безусловно, обозначал в том числе нравственное измерение вивисекции46 (вспомним, в повести РЯ Булгаков также обозначил жестокость этого метода, красочно описав смерть лягушки на препарационном столе профессора Персикова).

И Уэллс, и Булгаков в своих произведениях профессионально точны в части сугубо медицинской, в описаниях хирургических приемов работы с живыми организмами в ходе естественно-научных экспериментов. Причем вновь, как и в сравниваемых повести «Роковые яйца» и романе «Пища богов», писатели повышают научный статус сцен экспериментов, прибегая к описанию их научно подготовленными героями, причем у Булгакова наукообразность происходящего в эксперименте московского профессора особенно заметна.

Московский хирург Преображенский воспитан в лоне естественной науки, и самохарактеристика его в повести СС явно близка булгаковскому кредо: «Я человек фактов, человек наблюдения. Я враг необоснованных гипотез. <…> Если я что-то говорю, значит, в основе лежит некий факт, из которого я делаю вывод» [25, с. 452]. В этой связи особого внимания заслуживает предложенный Булгаковым способ превратить собаку в человека путем пересадки псу особых органов тела человека – желез внутренней секреции, производящих гормоны. При описании эксперимента своего профессора Булгаков использовал достижения бурно развивавшейся с начала ХХ в. эндокринологии – науки, изучавшей «внутреннюю химию» живых организмов: особые вещества, вырабатываемые эндокринными железами, влияющие на скорость развития организмов, их форму и функционирование47. Именно на соединении методов хирургии с познаниями в области эндокринологии сделал акцент Булгаков в описании методики создания московского гомункула профессором Преображенским в противовес уэллсовской опоре на вивисекционистскую хирургию доктора Моро с расплывчато и поверхностно описанными элементами биохимии живых тканей и органов в романе Уэллса. Булгаковский профессионализм в области медицины проявился в повести СС более ярко и более детально, нежели медицинские познания автора в романе Уэллса. Впрочем, во многом это было связано с невысоким уровнем развития тех областей знания в медицине, факты из которых задействовал Уэллс в своем романе о волшебнике-хирурге, способном из пантер и свиней сделать человеческое существо: наука о «внутренних соках» организма во времена написания «Острова доктора Моро» делала лишь точечные успехи.

Эндокринология зародилась во второй половине XIX в. Понятие «внутренняя секреция» в биологии появилось в 1857 г. 48, именно оно подразумевается в романе Уэллса «Остров доктора Моро» (1896 г.), в котором экспериментатор рассуждает об особых веществах, вырабатываемых организмом, способных изменить телесный облик живого существа и внутренние «настройки» его организма. Уэллсовские «особые вещества» находятся в шаговой близости от эндокринологии. «Соки тела» упомянуты в достаточно смутном контексте, что связано с таким же обобщенным представлением о них в реальной науке, а вот в романе «Пища богов» (1904 г.), написанном позже, Уэллс явно неслучайно описал четкую научную специализацию героев: один ученый исследовал внутренние химические процессы в организме (Бенсингтон – специалист по биохимии тела), а другой – рефлексы живых тканей (Редвуд – специалист по биомеханике тела). Переход от смутных определений предмета научного интереса к четкой детализации научных занятий героев «Пищи богов» свидетельствует о неустанном внимании английского писателя к прогрессу в науке.

Вещества, вырабатываемые железами внутренней секреции (в частности, поджелудочной, щитовидной, половыми железами и гипофизом), на рубеже XIX–ХХ вв. и в начале ХХ в. находились в центре научного интереса биологов, исследования которых привлекали большое внимание широкой публики в связи с выраженным влиянием этих веществ на функционирование организма. Так, большой резонанс вызвали эксперименты француза Шарля Броуна-Секара, в 1889 г. сделавшего себе шесть инъекций вытяжки из семенников собак и кроликов и отметившего улучшение своего общего состояния, а также активизацию умственной и половой деятельности49. «Соки тела», производные от особых желез организма, оказались тесно связаны с идеями омоложения и шире – с мечтами о возможности человека масштабно влиять на пластичность живой материи, кроя по своему разумению и плоть, и дух.

Булгаковское обращение к эндокринологии в описании опытов Преображенского связано с ее взрывным развитием и публикацией результатов ошеломительных опытов именно в 20-е гг. XX в. Опыты с пересадкой желез внутренней секреции в этот период стали рассматриваться как база для евгеники, активно изучавшей факторы, влияющие на физические и психические свойства потомства, с целью изыскания законов и мер его улучшения50. Целью евгеники в начале ХХ в. было содействие воспроизводству людей с ценными для общества признаками: отсутствие наследственных заболеваний, хорошее физическое развитие, высокий интеллект, – такое определение наряду с отнесением евгеники к естествознанию дано в Словаре иностранных слов Т. Капельзона, изданном в 1933 г. В Советской России при Академии наук в 1920-е гг. было создано «Бюро по евгенике», писались труды, среди которых особо выделялись работы биолога М.М. Завадовского, имевшего прозвище «доктор Моро»51: он экспериментировал с пересадкой половых желез и сумел превратить кур в петухов52. В предисловии к изданию в России романа «Остров доктора Моро» М. Завадовский поддержал пыл широкой общественности, ожидавшей от гормонов чудес по омоложению и продлению жизни, говоря о не столь далеком наступлении эры, когда человек «научится творить животные формы по желанию» и появится профессия «инженер-биотехник»53. Собственно, эта фраза Завадовского, российского «доктора Моро», активно вовлеченного в реальные эксперименты с пластичностью живой материи, выглядит прекрасной мотивацией для литератора, медика и хирурга Булгакова высветить и представить широкой публике все возможные прогнозы и последствия новых открытий на стыке бурно развивавшихся хирургии и эндокринологии. Вообще, задачи зоологов-практиков, подобных М. Завадовскому, и ученых, занимавшихся евгеникой в 20-е гг. ХХ в., аналогичны задачам второго булгаковского профессора в повести СС – не только омолаживать, но еще и искусственно создавать «вышестоящих существ», подобных Ломоносову и Спинозе (в повести звучат эти имена [25, с. 503]), так как именно разгадку природных механизмов появления талантливых людей и наследования их качеств ставил задачей евгеники ее основатель Ф. Гальтон, написавший труд «Наследование таланта» («Hereditary Genius», 1869 г.)54. В булгаковской повести, написанной в 1925 г., московский профессор определяет свою научную деятельность так: «Я заботился…об евгенике, об улучшении человеческой породы. И вот на омоложении нарвался» [25, с. 504].

Операция Преображенского связана с пересадкой не только половых желез, но и гипофиза, который к 1920 гг. был третьим по популярности в поле научного интереса после щитовидной и поджелудочной желез. И здесь мы приближаемся к самым интересным фактам в эксперименте Преображенского с точки зрения научных достижений в реальной эндокринологии. Хронология основных открытий, касающихся гипофиза, такова:

– первые выводы об участии гипофиза в регуляции роста тела были сделаны к концу XIX в.55;

– в начале XX в. описательный и экспериментальный этапы развития эндокринологии сменились новым этапом, связанным с выделением гормонов, расшифровкой их химической структуры и механизмов биологического действия. В 1905 г. продукты желез внутренней секреции были названы гормонами, а наука о железах внутренней секреции была названа эндокринологией56 итальянским врачом Н. Пенде в 1909 г.; с этого времени началось исследование гормонов гипофиза, растянувшееся на 30 лет;

– статья «Гипофиз» в Большой медицинской энциклопедии 1929 г. под редакцией Н.А. Семашко содержит достаточно скудные сведения дискуссионного характера о количестве гормонов в гипофизе и о роли этой железы в регуляции функций организма; отмечено, что с 1915 г. исследовано только одно вещество, названное «тетелин», производимое передней долей гипофиза, стимулирующее рост молодых мышей и заживление ран57. В стадии гипотезы в 1929 г. пребывало предположение о том, что кроме тетелина в гипофизе есть другое вещество, названное «пролан», связанное с «мотором сексуальности»; с 1919 по 1927 г. ученые вели дискуссию о том, сколько специфических гормонов мог выделять гипофиз: «если прежде выделяли 4, позже 3 и 2 различных гормона, то Эбель говорит уже об одном-единственном»58;

– в 1926 г. ученые доказали влияние гипофиза на половые железы, а гормоны гипофиза (именно гормоны, а не органолептику вытяжки из самой железы) последовательно открывали в 1929–1942 гг.59;

– первый учебник «Основы эндокринологии» под редакцией В.Д. Шервинского появился в 1929 г.60;

– в 1929 г. под большим сомнением оставался вопрос участия гипофиза в регуляции психических функций организмов (по-старому – «души): «Изучение влияния гипофизектомии на центральную нервную систему не дает никакого подтверждения для гипотезы о гипофизе… как месте, откуда исходит “регуляция психических функций”»61;

– вывод о том, что гипофиз, благодаря способности вырабатывать большое количество разных гормонов, участвует в балансировке всех остальных эндокринных желез по принципу «плюс-минус» (т.е. что гипофиз – это своего рода «дирижер» в гормональном оркестре организмов), был сформулирован российским ученым М.М. Завадовским в его трудах 1933 г. и 1941 г.62., им же было введено понятие «морфогормоны» в отношении гормонов гипофиза, влияющих на морфологию тела (т.е. облик конкретного организма), а также доказана тесная связь морфогормонов с наследственной информацией организма63.

Итак, научные выводы о количестве гормонов в гипофизе и конкретном влиянии его на организм приобрели определенность и системность лишь к 1929 – началу 1940-х гг.

Соотнесем представления о гипофизе булгаковского профессора Преображенского (а значит, и самого Булгакова) из повести, написанной в 1925 г., с научными реалиями.

В повести помощник профессора доктор Борменталь записывает в научный дневник осознанную им после операции Преображенского роль гипофиза: «Пересадка гипофиза дает не омоложение, а полное очеловечение (подчеркнуто три раза)» [25, с. 472]; «Отныне загадочная функция гипофиза – мозгового придатка – разъяснена! Он определяет человеческий облик! Его гормоны можно назвать важнейшими в организме – гормонами облика!» [25, с. 474]. Позже в ученой беседе Преображенский говорит: «Гипофиз – закрытая камера, определяющая человеческое данное лицо <…> Это в миниатюре сам мозг» <…> Этих гормонов в гипофизе, о господи…» [25, с. 504]. Заметно, что содержание всех реплик героев повести, касающееся функций и роли гипофиза в живом организме, выходит за границы фактов, научно подтвержденных к 1925 г., когда Булгаковым писалась повесть о «московском волшебнике» и ученом – мировой величине в области омоложения и евгеники. Профессор Преображенский не просто знает известный к 1914 г. факт влияния гипофиза на все функции живого организма, но и явно оперирует представлениями, причем подчеркнуто, что добыл он их опытным путем: о присутствии в гипофизе множества гормонов, об особой связи между гипофизом и половыми железами (в этом суть операции Преображенского, заменившего одновременно и гипофиз, и половые железы одного организма на железы другого организма), о влиянии гипофиза на морфологию (телесный облик) организма и о равноценности гипофиза и мозга («Гипофиз – “мозг в миниатюре”» [25, с. 504], – записал Борменталь в научном дневнике). Все эти сведения тесно связаны с сутью эксперимента Преображенского, в котором пересадка гипофиза и половых желез человека собаке приводит к кардинальной смене и облика, и наследственной информации нового организма, к появлению новой «животной формы»/«лабораторной единицы» Шарикова. То есть профессор Преображенский оперирует теми сведениями, которые появились и были опубликованы в научной эндокринологии на два-пять лет, а некоторые на семь лет позже (в 1926, 1929–1942 гг.).

Преображенский: «Я хотел проделать маленький опыт, после того как два года тому назад впервые получил из гипофиза вытяжку полового гормона» [25, с. 504]. «Два года назад» – это 1922 г., так как в повести описаны события декабря 1924 – весны 1925 г. В реальности связь гипофиза с половыми железами была доказана в 1926 г. Преображенский: «Я пять лет сидел, выковыривая придатки из мозгов… Этих гормонов в гипофизе, о господи…» [25, с. 503]. На самом деле вытяжка одного из гормонов гипофиза была получена только в 1929 г. (остальные – последовательно – к 1942 г.) Пять лет до операции Преображенского – это 1919 г. В эксперименте с Шариком профессор практически доказывал уже имеющиеся у него предположения о связи гипофиза с половыми железами, а также определял, что гипофиз – центр производства многих гормонов, влияющих и на телесный облик, и на мозг организма, и на наследственную информацию.

Сравнение реальных достижений в эндокринологии с достижениями профессора Преображенского в повести СС свидетельствует о способности Булгакова делать качественные прогнозы о перспективах развития биологии. Влияние гипофиза и половых желез на облик человека и его наследственную информацию в общих чертах было понятно для науки начала XX в., однако представление о влиянии гормонов гипофиза и половых желез на морфологию тела и о том, что гипофиз – «дирижер» в «симфонии гормонов» в каждом живом организме окончательно оформилось только в 1930-е гг.

Прогностическая успешность Булгакова служит доказательством емкости литературного произведения, созданного по лекалам «универсальной науки» романтизма, когда писатель стремится отобразить все новые явления во всех сферах жизни своей эпохи, став «зеркалом», в том числе и в области науки64. Сопоставление хронологии открытий в эндокринологии и деталей операции по Преображенскому в повести СС ясно показывает: эксперимент московского хирурга в описании Булгакова нельзя рассматривать только как экзотический опыт, приблизительно отображающий научные реалии. В теме создания гомункула, раскрываемой в повести СС, прослеживается обращение писателя к самым передовым на момент ее написания открытиям в хирургии и эндокринологии. Более того, судя по приведенному в научном дневнике Борменталя утверждению, что эксперимент открыл «новую область в науке» [25, с. 474], сам Булгаков прекрасно понимал новаторство и научную ценность эксперимента, так тщательно конструируемого героем произведения. Хвалебные речи в адрес Преображенского, которых много в повести, – «не имеет равных в Европе… ей-богу» [25, с. 466], «…я полагаю, что вы – первый не только в Москве, а и в Лондоне, и в Оксфорде!» [25, с. 502], – как видим, отчасти имеют значение и для реальной науки65.

Подход Булгакова как профессионального медика к отображению в повести научных фактов позволяет нам оценить масштаб писателя. Качество «отделки» научных деталей указывает на неослабевающее внимание автора к самому «горячему» материалу его современности, и не только социально-политическому.

3. «Душа» и «тело» в таинстве создания гомункулов в «Фаусте» И-В. Гёте, «Острове доктора Моро» Г. Уэллса и «Собачьем сердце» М. Булгакова

Проанализируем информационное пространство, в котором пересекаются познания Гёте, Булгакова и Уэллса, касающиеся тайн рождения живой материи. Опираясь на приведенные переводчиком «Фауста» на русский язык А. Соколовским слова Гёте о том, что в интермедии с гомункулом будет много работы для филологов/археологов, потому что в нее вошла чуть ли не половина мировой истории66, а у Гёте в этой части драмы почти сплошь мифологические персонажи, – обратиться следует к корпусу древних, в том числе неоплатонических и производных от них герметических67 представлений о живом существе. Важным в этой связи будет также прояснение сути уникального метода хирурга Преображенского в повести СС и его возможной связи с древними знаниями о морфологии человеческого тела и роли «души»/«сердца» в живом существе, так как в повести ведется речь не только о человеческом, но и о собачьем сердце.

У Гёте не сам Фауст, а его ученик Вагнер создает искусственного человечка, который выглядит как светящийся огонек в прозрачной алхимической колбе. Вагнеровский гомункул создан в результате соединения многих веществ в этой колбе и возгонкой их (т.е. путем нагревания):

Вагнер

…в комбинации известной

Из тысячи веществ составить смесь…

И человеческое вещество

С необходимой долей трудолюбья

Прогреть умело в перегонном кубе. [40, с. 266]

<…>

В стекле стал слышен нежной силы звон,

Светлеет муть, сейчас все завершится.

Я видом человечка восхищен,

Который в этой колбе шевелится [40, с. 267].

Вагнер уверен, что природный способ появления человека на свет отныне предоставлен животным: «прежнее детей прижитье… – нелепость, сданная в архив» [40, с. 266]. Однако гомункул Вагнера пока еще не полностью самостоятельная единица. Он, хотя и называет Вагнера «папенька» [40, с. 267], создан только наполовину, как «мыслящая единица» с огненной природой без тела, и потому вынужден отправиться в странствие, в которое увлекает за собою Фауста и Мефистофеля, чтобы найти способ родиться полностью, т.е. воплотиться еще и телесно:

Гомункул

Мне в полном смысле хочется родиться,

Разбив свою стеклянную темницу [40, с. 300].

О недовоплощенности светящегося человечка в колбе говорят философ Фалес и мифический старец Протей, к которым гомункул обратился со своей проблемой «полностью на свет произойти» [40, с. 300]:

Фалес (о гомункуле)

Духовных качеств у него обилье,

Телесными ж его не наградили…

Как сделаться ему как все тела? [40, с. 315]

<…>

Протей (о гомункуле)

Дух без плоти [40, с. 318].

Сам гомункул утверждает, что «папенька» Вагнер не до конца разгадал загадку рождения живого существа, и потому предлагает ему продолжать систематизировать «начала главные живого мира, происхожденья жизни и души» [40, с. 271]. Отметим, что в напутствии Вагнеру упомянуты вещества и душа как отдельный «компонент» живого существа.

Жизненный путь гомункула начинается встречей сразу после вылета из рук Вагнера со спящим Фаустом68. Фаусту снится сон про обнаженную красавицу, к которой подплывает царственный лебедь [40, с. 268]. Мефистофель, тоже присутствующий при этом, не понимает, что происходит, а гомункул предлагает искать разъяснение сна Фауста среди «классических призраков» Древней Греции [40, с. 269], известных тем, что «будили чувственное в человеке» [40, с. 271]. Гомункул предлагает Мефистофелю переправить Фауста на землю Греции в Вальпургиеву ночь, чтобы вернуть ему бодрость. Так и происходит: к Фаусту, перенесенному на плаще Мефистофеля в Грецию на Фарсальские поля, возвращается бодрый свежий дух [40, с. 274]. Особо отметим, что в этом втором «приникании» Фауста к земле (первое – ожививший его после казни Гретхен сон на цветущем лугу [40, с. 195]) силы ему дают не только леса, луга и горы, но еще и дух древней греческой культуры, сказки старины глубокой, просвещающие его. И в этот раз Фауст отправляется в земли Греции не только чтобы излечиться, но и чтобы понять тайну рождения Елены Прекрасной, так как видения, мелькающие вокруг Фауста в начале истории гомункула, связаны с мифом о Леде и Зевсе-лебеде – родителях Елены.

В словаре классических древностей Ф.Г.Х. Любкера суть мифа изложена так: «Зевс снизошел в виде лебедя к Леде, которая снесла два яйца: из одного вышла Елена, из другого – Кастор и Полидевк»69. Фаусту снится момент, фактически, предшествующий зачатию Елены Прекрасной: царственный лебедь вьется вокруг красавицы. Миф о Зевсе, воспылавшем страстью к Леде, представлял таинство соединения плотского, земного, материального начала, олицетворенного Ледой, и Небесного Огня/Духа, носителем которого считался Зевс. О героях этого мифа, детях Зевса, как о «боготворах», несущих «божественное семя» в результате соединения вещей силы Земли и могущества энергии Неба, писал в 1907 г. петербургский профессор Ф. Зелинский70.

Миф о родителях Елены и способ зачатия как таинство соединения «нижней» земной материи (плоти) в образе прекрасной Леды и «высокой» небесной субстанции – духа, родственного богам, возвышенно повествует о «старом», природном «рецепте» рождения человека. Именно его гомункул предлагает изучить подробнее, предлагая Мефистофелю с Фаустом отправиться на родину мифа о лебедем рожденной, к древним грекам с их развитой чувственностью. Таким образом, сон Фауста актуализирует тему естественного способа рождения человека как соединения материального «вещества» и «души», и такую же задачу гомункул оставляет Вагнеру после отлета как нерешенную его «папенькой». А Гёте, противопоставляя эксперименту Вагнера древнее понимание таинства рождения в чувственном сне Фауста по мотивам мифа о родителях Елены Прекрасной, сталкивает искусственный и естественный способы создания живых существ, превратив этот конфликт в движущую силу истории с гомункулом 71. Естественный вариант рождения живого существа, представленный в античном мифе, видится во сне Фаусту и заинтересовавшемуся сном гомункулу как загадка, требующая объяснения; искусственный вагнеровский способ показан несовершенным, поскольку гомункул рожден только наполовину, духовно. Фауст, бредящий желанием воссоздать для себя живую Елену Прекрасную, воспринят гомункулом как союзник и берется в странствие за нужными им обоим знаниями. Мефистофель, соблазненный предложением гомункула познакомиться с фессалийскими ведьмами, летит с ними, предоставив свой плащ для полета. Гомункул освещает Фаусту и Мефистофелю путь в этом полете: «светя в пути, я полечу вперед» [40, с. 271].