– И мне! Давай запомним это ощущение, и если в будущем у нас будет какая-нибудь большая ссора, то мы вспомним, как хорошо нам было сейчас. Если нам удастся сохранить это в памяти, мы всегда будем счастливы.

– Хм. Давай попробуем.

Джефферсоны кончают, и до меня доносится:

«…Ты травишь среди звёзд межгалактического зверя,В твоих сетях нашёл себя я, сам себе не веря.Я – зверь звёзд! Я – зверь звёзд!..»

– Рыжая, что это мы слушаем?

– Семён Лабиринтов.

– Почему это имя мне знакомо?

– Его весь Таганрог знает. Он посвятил мне эту песню и весь альбом.

– Будь ласкова, выключи.

– Тебе не нравится?

– Не в том дело. Я не уверен, что Семёну Лабиринтову понравилось бы, что ты слушаешь посвящённые тебе песни в постели с каким-то голым мужиком.

– Но он никогда не узнает.

– Ох… Ладно, мне не нравится.

Рыжая меняет песню. О прекрасная даль, охватившая небо. Юрию Шевчуку всё равно, с кем делит ложе Полина Ривес.

157. План

Считанные часы до разлуки. Поёт Арета Франклин. Льётся свет через белую ткань пододеяльника без одеяла, в лучах его – мы. Ослепительная молочно-огненная Полина одаривает меня долгой нежной феляцией. Бриз в камышах, ветер в ивах, пока ты на этой стороне, ты сам знаешь, что тебя ждёт. Чувствуя приближение оргазма, тяну Полину к себе. Она пытается отстраниться, но я настойчив. Серия толчков, и семя до капли выливается в алый рот. О молодость, театр игривых божеств. Верховный суд признал законным всё. Полина выглядит несколько обескураженной, и я не могу не спросить:

– Ты в порядке?

Полина кивает и спешит удалиться в ванную. Вернувшись, ложится рядом со мной и говорит:

– Ты первый, кто мне кончил в рот.

– Большая честь для меня.

– Твоя сперма на вкус как шампанское.

– Она и есть шампанское, Полина. А мне пора на поезд до Шампани.

Полина Ривес на ускользающем перроне. Через месяц она возьмёт отпуск и приедет в Таганрог. Я познакомлюсь с её мамой, она – с моей. Затем мы с Полиной уедем в Питер, и я разгадаю тайну Великого Но – таков план.

Валюсь на полку, засыпаю, просыпаюсь в Туле. В плацкарте царит скорбь. Пассажиры только что узнали о кончине Ронни Джеймса Дио.

0

Ронни Джеймс Дио ввёл в рок-культуру Земли «козу». Его этому жесту научила бабушка, суеверная итальянка, по чьему разумению «коза» отгоняла злых духов. «Коза» – классический жест античных римских и греческих ораторов. В индуизме есть свой аналог «козы» – карана-мудра, чья функция также аналогична европейской (отпугивание зла). В христианской иконографии жест традиционно используют те, кто несёт благую весть. Ну и Человек-Паук стреляет паутиной, складывая пальцы в «козу», тоже не просто так, например.

156. Солярис

Паша Животное называет Таганрог старшим братом Санкт-Петербурга. Вполне резонно: Пётр Великий основал его за пять лет до Питера, намереваясь устроить тут Южную культурную столицу. Слова с делом у Петра расходились редко, но в тот раз что-то пошло не так, и Таганрог остался небольшим уездным полуостровом. Порт, яхт-клуб, пляжи, секс-бомбы загорают на трубах слива заводских отходов. Паша Животное сказал мне, что ему кристально ясно, почему Таганрог не стал Южной культурной столицей.

– Это ёбаная подсолнечная блокада, – заявляет он. – Таганрог окружён подсолнечным войском. Культурное развитие невозможно, когда ты днём и ночью лузгаешь семечки. Пока мы не вырубим этих засранцев, не выжжем кислотой их корни и не засадим тут всё тюльпанами и марихуаной, культурного роста не будет.

Рано утром прибываю в Ростов-на-Дону. Час на электричке до Таганрога, пятнадцать минут на маршрутке, и я дома. Мама в ночной смене на заводе «Ныктэ», в переводе с корейского – «Волк». Раньше это был комбайновый завод, так что рядом с ним до сих пор стоит комбайн-памятник в стиле постмодерн (то есть настоящий комбайн на постаменте). Теперь здесь собирают корейские автомобили. Мама работает в охране: смотрит в мониторы, чтобы никто опять не вынес по частям авто модели «Секунда» или «Солярис».

155. Окно

Мой дом и железная дверь подъезда. За ней ещё одна: деревянная, с маленькими застеклёнными оконцами. Одно выбито. Сам выбил в том году, в первую зиму после армии. Мама лежала в больнице, я навещал её после работы, а однажды вечером пригласил в гости девушку, которую любил. Она явилась, мы включили «Стиляг» Тодоровского. Не успел Гармаш допеть «Человека и Кошку», как я попытался деву поцеловать, однако ей эта идея не понравилась.

Я просил её остаться, а она просила меня вызвать ей такси. Я вызвал, проводил её до него, в подъезд возвратился и с размаху саданул кулаком по стеклу в двери. Осколки зазвенели на весь подъезд, но никто из соседей не вышел. Кисть словно бы запылала, и поверхность её кожи покрылась алыми точками, которые быстро выросли в капли, а затем в струйки крови. Порезы стремительно набухали, боль предлагала закричать. Я поднялся домой, сел на кухне и долго смотрел на капающую на линолеум кровь. В комнатном свете в ранах заблестели маленькие осколки. В них я видел, как та, которую я люблю, едет по заснеженному тёмному городу в дынно-жёлтом своём такси, видел и безмолвно предпочитал, чтобы она была рядом.

Наконец я пошёл в ванную, ополоснул руку холодной водой, достал пинцетом осколки стекла, обработал раны йодом и забинтовал.

Полгода минуло с тех пор, а новое стекло так и не вставили – во имя памяти о нас. Когда-нибудь здесь будет цветной мемориальный витраж с аллегорическим изображением сцены, где я сажаю ту, что люблю, в такси.

154. Мама

Родительский дом в три комнаты. Пурпурные и вердепомовые обои. На исцарапанном мной в детстве линолеуме спущенные знамёна эпохи – ковры. Однажды мы низвергли их со стен и ни о чём не жалеем. В одной комнате раньше жили мама с отчимом, в другой – бабушка с дедом, а в третьей – проходном зале – я да чёрно-белый кот Марс. Однажды мы с классом на выходные поехали на базу отдыха, а когда я вернулся домой, Марса не было. Я заметил это только на следующий день и спросил маму, где кот. Она сказала:

– Я отдала его родственникам в деревню.

– Почему ты меня не спросила?

– Ты даже не сразу заметил, что его нет. Не так уж он был тебе нужен.

Вслед за котом отсутствовать стали дедушка с бабушкой – убыли в лучший мир почти синхронно. Затем отсутствовать стал отчим – новая семья. Мы с мамой остались вдвоём. И вот много лет спустя я вернулся из Питера, она – с работы. Обнимаемся. Садимся завтракать.

– Что скажешь, сын?

– Переезжаю, мама.

Мама понимающе кивает – она была готова.

– Кто она? Танцовщица?

– Ох, да откуда ты всё знаешь?

– Просто догадалась.

Мама у меня – Шерлок Холмс в брюках. Ещё до появления соцсетей она всегда знала где я, с кем и в каком состоянии. Материнские инстинкты выше логики и интуиции. Если женщина тебя родила, она кое-что про тебя знает.

– Чем будешь на жизнь зарабатывать? – спрашивает мама.

– Всё тем же. Пока не подвернётся что-нибудь стоящее.

– Ну, езжай с Богом.

– Я думал, тебе не понравится, что я оставляю тебя одну.

– Мне и не нравится. Но так должно быть. Поезжай.

Мама у меня самая мудрая.

0

Мамы – это очень круто. Они нас рожают, и рожают, и рожают. Рея, Зевсова мать, была, например, дико крутой: спрятала чувака, чтобы тот подрос и завалил отче. Папаша-то, Кронос, тоже молодец, конечно: надо же было додуматься есть своих детей. А чего он их ел, спрашивается, больше нечего было что ли? Ан нет, потому ел, что имел предсказание: кто-то из детей его убьёт. А откуда предсказание? От его отца, Урана. Тот вообще так ссал, что один из отпрысков его прикончит, что пришлось младшенькому целестиалу, тому самому Кроносу, отхватить папе яйца серпом, чтобы не плодить сущности. Оскопил Кронос Урана и занял его место, а вместе с тем и отцовский страх унаследовал. Трудно быть верховным богом, как оказалось. У короля и у того друзей нет, а у бога откуда? Понятно, многие хотят на его место, не подозревая, какова цена: так круто, и грустно, и так одиноко, добро пожаловать в отель «Калифорния». Одна надежда – что над тобой отыщется божество другого порядка.

153. Отец

Я работал специалистом торговли в ЗАО Единый Бизнес-Институт. На самом деле это, конечно, был никакой не институт, а крупная сеть магазинов сотовых телефонов. Попал я туда спустя три месяца беспробудных дембельских возлияний.

Хмельного от свободы и пива в огромных пластиковых бутылках, друзья представили меня рыжей девчонке в оранжевых резиновых подтяжках, прямо как у Лилу из «Пятого Элемента». Нечто щёлкнуло во мне, и мигом я стал тверёз и свеж – по крайней мере, ощутил себя так. Дева назвалась Полиной Ривес и сказала, что завтра уезжает жить в Петербург. В шутку или всерьёз оставила мне на прощание свой номер ICQ. У меня тогда даже мобильного телефона не было (мой исчез в армии), домашнего интернета тоже. Встретив Полину, я вдруг осознал, что сторицей компенсировал всё невыпитое за годы службы, и понял, что мне пора остепениться. Протрезвев, устроился работать в ЗАО ЕБИ.

Тренинги в главном офисе в Ростове-на-Дону. Хорошо одетые юноши, шмыгая носами, культивируют в нас гордость за работу в ЗАО ЕБИ и безоглядную любовь к активным продажам как к образу жизни, спорту, философии и даже более того. Каждого переступившего порог магазина нужно расценивать как покупателя. Впрочем, иногда ему и заходить не обязательно. Своими глазами я видел, как бывалый спец ЗАО ЕБИ увлекает в магазин случайного прохожего и через десять минут отпускает его с новым мобильником, парой сим-карт, чехлом и брелоком модели «Золотые Купола». Просто сделай чуть больше, чем можешь.

Стрёмная была работёнка, но кое-что мне в ней нравилось. А именно – что вечером, когда в магазине не было ни клиентов ни управляющего, я мог взять с витрины любой смартфон и написать Полине Ривес в ICQ. Однажды мы даже созвонились. Полина гуляла по Петербургу и говорила со мной по телефону так, будто я шёл рядом. Покупала себе белые лилии, фотографировалась с ними и отправляла мне фото по MMS. Подключив домашний интернет, я получил студийные ню-фото Полины в образе булгаковской Геллы. Потом умер отец Полины. Я поддерживал её как умел. В итоге поехал в Питер и назад.

152. Блюз

Близость лета накалила Таганрог добела. Настала пора встречать Полину.

Такси в четыре утра, «Рада-Семёрка», вместо привычного шансона неожиданный блюз. Возможно, BB King или Muddy Waters, я юн и не знаю имён. Седовласый шофёр представился Лёвой: славянская внешность, грузинский акцент.

Электричка до Ростова-на-Дону. В плеере 'All my Loving' The Beatles, за окнами – рассветные донские туманы кутают берега азовских затонов и озёр. Ультрамариновые косогоры, бурые заросли камыша, дед с внуком гонят на пастбище коз. Маленькие деревеньки испуганно выглядывают из потёмок, у путей стоят кособокие церквушки, а в вагоне глухонемые торгуют иконами.

Встречаю Полину Ривес, и время замедляется. Жар волос на южном ветру, лобзания, слёзы, заря. Сразу покупаем билеты в Питер – через две недели переезд.

Русское Поле – район на краю Таганрога. Здесь обитает Веня Зыль, сооснователь «Пальмового Вора», ныне – гитарист «Торквемады». На балконе его можно курить и смотреть, как ветер развевает пепел среди бескрайних полей, несёт его куда-то за пределы окаймлённого гаражами таганрогского диска, на спины китов и слонов.

Здесь живёт и мама Полины Ривес, тётя Света. Она нас встречает радушно, сопровождает в единственную комнату и, с улыбкой дверь затворив, спешит удалиться на кухню. Моментально понимаю намёк и начинаю Полину раздевать, но она моим ласкам не вторит, а живо переодевается в домашнее и тянет меня к маме. Тётя Света глядит недопонимающе.

– Что это вы так быстро?

Полина реплику пропускает мимо ушей и начинает трещать с маман сразу на все темы в мире. Я особо не слушаю, лишь слежу за уровнем вишнёвой наливки в рюмках. Когда разговор меня касается, улыбаюсь, хвалю салаты. Когда нет – думаю о Великом Но.

0

Когда ты взрослеешь на Земле, постоянно что-то не так. В школе об этом не говорили, умолчали и мама, и профессора в институте, и армейские командиры. Что бы ты ни спланировал, всё происходит иначе. Король в своих мечтах, в реальности ты – насекомое, с чьим мнением не считаются. Ты начинаешь всё снова и снова, но терпишь крах. Приходят бывалые люди, обещают тебе правильный расклад, на деле же – снова провал. И ты видишь, так не только с тобой. Похоже, все знают об этом, только не признаются, хотя каждый из них тоже спотыкается и падает, как только начинает бежать во сне. Другие зовут это иначе или не дают этому имени вообще, но, как и ты, живут с этим каждый день и час. Или, быть может, просто не задаются этими вопросами? Может, они заполнили быт заботами до такой степени, чтобы никогда не вспоминать о своей природе. Зачем я здесь? Откуда и куда иду? Что находится вне? Почему я страдаю? Почему все здесь страдают? Кого спросить? Клириков? Префектов конгрегаций? Они скажут, что дело в первородном грехе, и ты виноват без вины. Удовлетворённый этим ответом может не искать дальше. Неудовлетворённый готов отправиться на край Вселенной, лишь бы узнать правду. Вот только края не видать, так что и отправиться некуда. Значит, разгадка должна быть где-то поблизости, вероятно, прямо здесь, на Земле. Нужно отыскать к ней путь, его не может не быть.

151. Юность

Сквер у статуи Петра I, вид на порт с подъёмными кранами, похожими на далианских слонов. Портвейн с колой, гитары, дарбуки, весь цвет неформального города. Яркое движение: оторвавшиеся от дома студентики, нежногрудые первокурсницы, джигиты на посаженных «Радах», африканцы в национальных одеждах, песня невинности, она же опыта, песнь песней на высоких морских берегах.

Здесь сам Демьян Колдунов из группы Немезида высекает из струн искры. Широкоплечий, с тату Сатурна на руке, чернобородый, как Арамазд, стращает не знающих меры пропойц, играючи, не пропускает в круг наш гнусавых зомби клана Э-Слышь.

О юность, откуда ты льёшься? Последние из наших с Полиной не общих друзей становятся общими. Когда мы наедине, она говорит:

– А давай, у нас с тобой будет конфетно-букетный период?

– Это как?

– Давай повстречаемся.

– Зачем? Мы ведь уже решили жить вместе.

– И будем. Но всё же, пока есть время, давай поспим немного порознь.

– Не понимаю, – говорю. – Разве когда мы спим вместе, мы не встречаемся? Мы даже во сне встречаемся. Разве не здорово, милая?

– Не здорово. Хочу, чтобы мы повстречались.

– Я не понимаю.

Лицо Полины Ривес принимает отсутствующее выражение – впервые на моей памяти. Больше в тот вечер мы не разговариваем, даже когда за нами приезжает такси-блюз и везёт к Полине домой. Не разговариваем и когда ложимся спать на балконе.

Однако среди ночи мои хмельные сны тают от поцелуя. Полина лежит рядом и изучает меня широко открытыми глазами. Целую её иссохшим ртом, проникаю рукой под жёсткое кружево цвета фуксии. Ворочаемся в узком пространстве, среди вещей не первой необходимости. Слышно, что в комнате пробудилась мама Полины. Ей достаточно приподняться на постели и взглянуть в окно, чтобы увидеть, как дочь её, закусив губу, движется в ритме бодрого джазового соло на ударных, крепкие бёдра её на опасной скорости исполняют доминиканскую бачату, а ноги до хруста сжимают мне поясницу.

Валю Полину на спину и, до боли прижавшись к её венериному бугорку, обдаю потоком семени её грудь и живот. Ещё кончаю, а Полина уже говорит:

– А ты мог бы не кончать мне на тело?

– А куда же мне кончать, золотце?

– Не знаю. В постель.

– Может, тогда мне просто дрочить?

– Мне не нравится, что я вся в твоей сперме.

– Ты можешь её глотать.

– Как сказала одна моя подруга, мужикам, которые так говорят, стоило бы самим хоть раз попробовать.

– Какая умница. У неё есть парень?

– Нет.

– Удивительно. А разве не ты мне говорила, что моя сперма на вкус как шампанское?

– Давай спать.

Так закончилась моя юность. В первое утро молодости я узнал, что умер Деннис Хоппер.

150. Крутость

Все, кого я знал, были на кого-нибудь похожи. Кроме него. Я знал Животное с детства. Он появлялся в моей жизни с некоторой регулярностью, но всегда как будто невзначай. Познакомились мы в знаковом месте, а именно – хуй знает где. Животное просто как будто всегда был.

Я уже упоминал о жестокой мантре его авторства «Гу-ка – в ар-ми-ю», но то была лишь половина истории. Уже после армии я проходил как-то по Октябрьской площади (в народе – «Лысине»), где стоит памятник Ленину, а рядом косматые геологи поют о том, как хорош он был в качестве вождя. Вдруг слышу звуки гитары и ещё каких-то инструментов да несколько голосов, распевающих знакомый первобытный мотив:

– Гу-ка – в ар-ми-ю! Под зву-ки ман-до-лин! Гу-ка – в ар-ми-ю! Под зву-ки ман-до-лин!..

С восторгом и ужасом я осознал, что с лёгкой руки Паши Животного стал персонажем городского эпоса. Поющие, конечно, не подозревали, что тот самый Гук наблюдает за ними с расстояния броска кобры.

Пока я был в армии, Животное основал альтер-металл-группу Holy Basement, с которой репетировал в тот самом подвале, где были мои проводы. Команда совершила пару туров по Ростовской области и распалась вследствие наркозависимости одного из гитаристов. Животное тогда уехал автостопом в паломничество на Утриш – заповедное историческое лежбище хиппарей.

Объявился внезапно через полгода на вечеринке у Финна, второго гитариста «Пальмового Вора» с рецептом ликёра из водки и сгущёнки, а также массой историй про голых, обкуренных и просветлённых людей. Животное был везде и всегда своим. Казалось, что эта вечеринка уже не может быть лучше, но потом явился Животное, и она переросла в домашний мини-Утриш, а он – местами в оргию. Кое-кто закончил ту ночь в больнице.

Мы с Животным столкнулись посреди улицы Чехова за сутки до моего переезда. Он выглядел как альт-рок-хиппи: волосы ниже ушей, загорелые татуированные руки в феньках, узкие джинсы, кеды в клетку. Мы зашли в кафе «Фагот», где звучали The Cranberries.

Полистав меню, Животное сказал мне:

– Как насчёт вот этой пиццы с бараниной?

– Которая трёхэтажная?

– Ага.

– С двойным сыром и фрикадельками?

– Именно.

– Чувак, ты глянь, сколько она весит. Мы не осилим.

– Я очень голоден.

– И всё же.

– Давай так, – говорит Животное. – Если мы вдвоём не съедим эту пиццу, ты пожизненно будешь круче меня.

Это было глупо, но оттого вдвойне заманчиво. Я не знал, является ли крутость относительным понятием, а если её можно измерить, то в чём, а также передаётся ли она таким путём, но всё же это было дьявольски заманчиво. Я не знал кого-либо круче Животного.

– Ну а если съедим? – спросил я.

– Статус-кво сохранится.

Я ещё раз взвесил данные и сказал:

– Пицца считается съеденной, когда она будет целиком внутри нас. Если выйдешь из зала, пока не доедим, проиграешь спор автоматически.

– Замётано.

Мы ударили по рукам и заказали пиццу и пиво. Я рассказал Животному, что уезжаю в Питер, а он – как пил с археологами отвар мухоморов. Официантка не без труда вынесла нашу пиццу и водрузила её на стол. Я захохотал.

– Да ты взгляни на эту громадину! Её вдесятером не съесть!

Животное молча решительно заткнул салфетку за ворот футболки и приступил к трапезе. Я съел пару кусков с верхнего яруса и насытился. Паша вгрызался в хрустящее тесто, упивался сыром, смаковал баранью плоть, овощи и грибы, шумно всасывал фрикадельки и выглядел при этом, как человек, который знает, что делает. Я уже было забеспокоился, но, когда Животному оставался до победы всего один кусок, он вдруг отстранился, вздохнул, утёр рот салфеткой и сказал:

– Поздравляю, Серёга. Ты пожизненно круче меня.

– Большая честь, – сказал я.

И немедленно выпил.

149. Блюз

Мы с Животным в яхт-клубе у памятника-корабля, азовские волны лижут наши босые пятки. Шалит рваный бриз. Пиво названо в честь реки, сухари – в честь премьер-министра.

– Что нового на Утрише? – спрашиваю.

– Разное было. Один геолог мне затёр про Великое Но.

Это был первый раз, когда я услышал о Великом Но от кого-то ещё.

– Продолжай, – говорю, скрывая волнение.

– А чего продолжать? Всегда оно есть и никуда не уходит. А если уходит, то ему на смену тут же спешит другое. Как будто без Но и нельзя вовсе.

– Почему так?

– Не знаю, Серёжа. Везде так. Дьявольщина. Блюз.

И верно, блюз. Элегия крепнущих сил, песнь расправляющей плечи молодости. Мы с Животным мало в чём были похожи. Он любимец женщин, баловень судьбы, душа любой компании и разгильдяй, о каких при жизни слагают легенды. Я же слыл тихоней, одиночкой, неприметным из неприметных. Но теперь я был пожизненно круче его.

148. Филиал

Утром я простился с мамой и покинул дом с гитарой и одной дорожной сумкой. Тридцать шесть часов с Полиной в плацкарте, «Звуки Му», поля, леса, тульское пиво с пряником, Останкинская башня, Полина, давай займёмся любовью в туалете, фу, Сергей, какая мерзость, это же туалет, Бологое, Петербург, Ладожская, новый дом, утром на работу.

Работаю я по-прежнему в ЗАО ЕБИ. Меня перевели в Северо-Западный филиал. Офис торговли на улице Ленсовета, 88. Просторно, есть подсобка, туалет и даже кухня – в ЗАО ЕБИ так везёт немногим. Нас здесь около десяти человек.

Наш БОТ (босс офиса торговли) – хрупкая и улыбчивая на вид, но довольно строгая девушка Таня Карамель. Шпилечки, бронзовый загар, блестящая чернь волос, золотые блестяшечки в ушках. Таня ведёт двойную жизнь: днём она руководит офисом торговли, а ночью танцует go-go.

Первый после БОТа – главный специалист Руслан Горбач. Очень серьёзный тип с крайне щетинистым лицом. Ни разу я не видел его ни с бородой ни гладковыбритым – лишь постоянно свежая щетина, не знаю, как это вообще возможно. Ухо Руслана не покидает блютуз-гарнитура, а лицо – выражение усталости от «всего этого дерьма».

Есть и второй главспец – Лизанька Каренина. Приятная высокая девушка, волосы цвета тёмного портера, озорные веснушки, игриво задирается фирменная красная маечка ЗАО ЕБИ. Я сижу за кассовым монитором на ресепшн, и когда Лизаньке что-то от меня нужно, она подходит, становится позади меня и указывает на монитор. Тяжёлая Лизанькина грудь при этом трётся об мою ключицу, а иногда даже трогает мою щёку. Удовлетворив рабочие потребности, Лизанька уходит, качая академично широкими бёдрами. Уходит, чтобы вернуться. Мне, конечно, приятно, но в целом это всё меня волнует мало. Ибо Полину Ривес я люблю страшно.

Страшно.

0

Струны твои протянуты в наши сердца прямиком. Когда одни из нас умирают, другие поднимают головы и впервые прислушиваются к Песне твоей. Она звучала всё время, но они не обращали внимания. А теперь композицию хвалят, рассуждают о значении слов, кивают в такт головами. В концертном зале из пола травой вырастают, стремятся к месту у сцены, чтобы лучше тебя разглядеть. Кто-то стоит себе мирно, явившись вовремя, а иной вперёд пробивает дорогу грубою силой, кто-то же девой родился и теперь садится на плечи мужчины, а бывает и наоборот: муж взволакивает свои мускулы, кожу да кости на фемину хрупкую, нежную. Кто-то слэм начинает с ближними, а иные уходят от хаоса в дальний ряд, где порядок царствует, но слышна так же ясно Песнь твоя. В вышине же над бурным месивом, что пестрит всеми кож оттенками, восседают легионеры, молчаливые слуги времени, завсегдатаи VIP-лож. Ложа синяя теми полнится, что подобно тебе по струнам бьют, что услышать способны главное, сохранить и другим спеть Песнь твою. Носят в добрых сердцах тебя они, пролагая свой путь в топ чартов. В ложе белой галдят счастливчики, что проход за кулисы выиграли, дозвонившись в радиоэфир. Уж они не продадут твою любовь за билеты на твой же концерт. В ложе чёрной те воспеватели, что поют от твоего имени, говорят, ты им лично передал эксклюзивное право на Песнь твою. Логотип твой на шапках высоких их отвлекает от фальши внимание, и не всякий услышит различие с оригиналом Песни твоей. В ложе красной собрались те, кто другим продаёт билеты, хотя вход на концерт свободный. Завсегдатаи красной ложи знают друг друга в лицо. На знамёнах их в массе присутствуют все цвета твоей сценографии.

<1234...6>