Подранки. Горечь желторотая

Часть 2 Маришка Глава 1 Стыд

Стоя на краю, девчонка упрямо не замечала метропоезда, приближающегося к пассажирской платформе с огромной скоростью. Носы её кроссовок уже наполовину свесились вниз и потеряли опору под собой, а тело наклонилось в сторону опасной ямы с контактными рельсами. Застыв на месте, девчушка словно ждала чего-то, раздумывала, сомневалась и пока еще не решалась сделать шаг. Туда, в вечность, что освободит ее, унесет на крыльях и сделает свободной и счастливой. Или, все же, ввергнет в темную бездну?

Он крепко схватил её за плечо, оттолкнув от промчавшейся мимо железной махины в самую последнюю секунду.

– Что ты делаешь? Дура! Не видишь, что ли?

Она испуганно оглянулась, бледная, словно сомнамбула, очнувшаяся от беспробудного сна. Боязливо отшатнулась, избавившись от его руки на своём плече. Побелевшими губами тихо прошептала:

– Простите.

– Тебе плохо? Ты чуть не упала.

– Простите. Просто голова закружилась.

Смешные косички, золотистые крапинки на лице, будто солнышко прикоснулось и оставило солнечный поцелуй на её щеках, лучистые зеленые бедовые глаза. Симпатичная девчушка. На вид не больше четырнадцати лет. Милая школьница.

Стало жаль ее. От чего-то щемяще -печального в ее глазах  в грудине захолонуло, будто что- то ледяное забралось к нему в душу, сердце отозвалось зудящим покалыванием. У него ведь тоже дочь- подросток.

«А если бы она вот так… Не допусти, Господи!»

– Давай, провожу тебя.

Испуганно взмахнула ресницами.

– Не нужно. Все хорошо. Я пойду. Спасибо Вам.

Она брела по платформе к выходу. Худенькая, длинноногая, совсем ещё подросток. Школьная форма, ленточки и бусинки, рюкзачок с множеством пристёгнутых смешных девчоночьих пушистиков, светящихся шариков и блестящих бабочек. Все вроде бы так и должно быть. Но в ее глазах…была такая вселенская боль!

«Сколько ещё таких, как она, со взглядом раненого оленёнка, ходит вокруг нас? А мы и не замечаем. Может быть, пойти за ней? А смысл? Что я могу? Ну, провожу её до дома. А дальше что? Да и на работу уже опаздываю, времени осталось впритык. В конце концов, у неё наверняка есть родители, учителя, наконец. Разберутся без меня. Вот и электричка моя прибывает».

***

Маринка нехотя ковыряла вилкой полуфабрикатную хлебную котлету из соседнего гастронома, второпях поджаренную матерью. Та работала на трёх работах, получая за тяжелый физический труд сущие копейки, и ничего не успевала. Несчастливая и озлобленная на целый мир. На кого злилась? На житуху свою. На отсутствие достатка денежного, на долю свою безмужнюю, горемычную и одинокую.

На одну только Маринку надеялась, на дочь.

– Вот закончишь, Маришка, школу с золотой медалью. Поступишь в институт, непременно на бюджет. У нас ведь денег нет на платное. А потом устроишься на престижную работу, где будешь грести деньги лопатой. Вот и заживём, Мариша, заживём! Ни в чем отказывать себе не будем!

– А если не получится с золотой медалью?

– Нет, это что за разговоры? Ты чего это мать нервируешь? Я тебя кормлю, пою, одеваю, обуваю. А ты, негодяйка, хочешь мне чёрной неблагодарностью отплатить? Сейчас отхожу тебя ремнём! Попробуй только без медали! Башку оторву! Я уже всем соседям, родственникам сказала, что ты закончишь на одни пятёрки. И что? С каким лицом я перед ними буду светиться? Ничего знать не хочу. Поняла? Ешь давай, да садись за уроки. Экзамены на носу. Ишь ты, разговорилась! Без медали! Я тебе дам, без медали! Ты знаешь, каково мне приходится поднимать тебя? Я пашу, как лошадь, на трёх работах, чтобы тебя одеть, обуть, накормить, выучить. А ты что? Свинья неблагодарная. Нервы ещё мне треплет! Иди с глаз, негодяйка. Видеть тебя не могу. Вся жизнь моя из-за тебя наперекосяк. Иди в свою комнату и учи уроки!

Маринка встала, послушно побрела к себе в комнату, оглянувшись на пороге:

– Мама, а ты меня любишь?

– Иди отсель, взвинтила мне все нервы, мерзавка, пакостница бесстыжая. Вопросы ещё она задаёт, паршивка этакая!

***

Не спится. Мысли бегут, обгоняя друг дружку. Печальные, мрачные мысли. Дождалась, пока мать перестала греметь посудой, как заскрипела кровать под её грузным телом.

Наконец-то, захрапела!

Тишина.

Теперь можно подумать.

Села девочка на подоконник, любуясь красочной рекламой, ярким светом фонарей, золотистой автомобильной рекой проезжающих мимо машин с включенными фарами, и задумалась о себе, о жизни, о матери, о злосчастной школе.

«А зачем я на свете живу? Для чего? Мать говорит, для того, чтобы выучилась и деньги гребла лопатой, чтобы освободила ее от тяжёлой работы. Откуда мать может знать, как все получится? Ведь не будет у меня золотой медали, никогда. Не тяну я ни физику, ни математику, ни химию. Трояки сплошные. Мать ради смеха хоть раз посмотрела бы в дневник, или сходила на родительское собрание. Не поступлю я с такими оценками на бюджет. Да и куда поступать? Самое большее – в технарь. Об институте страшно подумать. Какое там! Я даже и не мечтаю. И с чего это мать взяла, что я должна закончить с золотой медалью? Ах, да. Она меня кормит, поит, одевает. Я ей должна. И не её проблемы, как я это сделаю, но обязана ей отплатить, обеспечив материальными благами.

Как тяжело жить на свете! А что будет, если я умру? Вот не будет Марины, и дело с концом. Кто же тогда мать обеспечит? Она снова назовёт меня неблагодарной паршивкой, что не оправдала её надежды? И вокруг всем ведь растрезвонила, что я на пятёрки закончу. Стыд то какой! Глаза поднять не смогу, когда все откроется. Сколько раз уж ей говорила, что проблемы у меня с учёбой. На родительские собрания не ходит, ничего про меня знать не хочет, а трезвонит.

Через три недели экзамены…

Не хочу идти на экзамены. Опозорюсь.

А если всё-таки уйти, скрыться? Умру, и не увижу, как надо мной будут смеяться, как будет орать на меня моя мать, снова унижая и оскорбляя последними словами. Не хочу. Больше ничего не хочу.

Я знаю, чего хочу.

Хочу умереть.

Ведь в смерти так спокойно! Никто уже не загонит меня в угол со своими желаниями и хотелками, никто не предъявит претензий.

Но мне ведь жалко маму. Как она без меня будет?

Да ей легче станет! Уже не придётся на меня деньги тратить, кормить, поить и одевать. Все заработанное, наконец, будет тратить сама на себя. Я ей только мешаю, нахлебница на её шее. Она даже никогда мне не говорила, что любит меня.

Нет, никто меня не любит. Даже Колян. Сколько раз до дома провожал, даже поцеловать не решился. Я и ему тоже противна, рыжая лахудра. Никому не нужна.

Даже отец мой меня бросил. А если бы вместо меня родился мальчик, то он бы мать не бросил. Все папы хотят сыновей.

И зачем я на свет родилась, такая горемычная!?»

***

– Вставай, просыпайся. В школу пора. Слышишь? Кому говорю?

Злой и раздраженный голос матери с утра пораньше – хуже любого противного будильника. Встала Маринка, нехотя собралась.

– Иди завтракать, куда не евши?

– Не хочу, в школе перекушу чего-нибудь.

– Ну, смотри, старайся там у меня!

– Хорошо.

«Вот, рыжуха кудлатая. Все нервы мне вытрепала. Ничего. Пусть старается, учится. Зря что ли я на неё деньги трачу, жилы тяну? Пусть и она постарается, булками подвигает. А то, видишь ли, не получится у неё золотая медаль! Нет, у меня свои мечты и планы. Я дочь родила, выкормила, а теперь пускай она меня кормит.

Развлекаться хочу, на курорты всевозможные ездить. Мужика хочу встретить на тех курортах. Что же я, хуже других, что ли? Недостойна в Турцию или Египет рвануть? А то и в Тунис. Чем я хуже Маньки из 5 квартиры? Ничем. А она, страшная обезьяна, нашла себе в этих заграницах мужичка турецкого, к себе привезла, обхаживает, никому взглянуть на него не дозволяет. Вот хохма! Скоро паранджу на него наденет, чтобы никто не увидел красавца черноокого, да не отбил у неё.

Так что, милая моя доченька, никуда ты не денешься. За все со мною расплатишься. Что ж, пора на работу, а то размечталась тут. А дела сами себя не сделают».

***

Маринка нехотя брела в школу. Вдруг остановилась, увидев чёрного котёнка, пробегающего через дорогу.

«А зачем я иду в эту ненавистную школу? Я все уже решила для себя. Значит, идти уже незачем? И я больше не буду страдать от стыда, что не оправдала надежды, что оказалась никчёмным и никому не нужным существом. Там, в вечности, я ничего не буду чувствовать, и мне больше не будет больно».

Глава 2 Терзания

Маринка остановилась на перекрестке, поглядывая на светофор. Тот подмигивал ей то красным, то желтым, то зеленым светом, а она все стояла и не решалась шагнуть на пешеходную «зебру».

«Куда идти? В школу, ненавистную и противную? Зачем? Я уже все решила. Или нет?»

Красный, желтый, зеленый. Красный…

Задумалась, и не сразу заметила автомобиль, притормозивший рядом. Она раньше видела такие только на картинках или в кино. Красная, блестящая иномарка с открытым верхом. Она даже не знала, какой марки этот автомобиль. Не важно. Просто очень красивый.

Девчонка не раз представляла себе, как она, уже взрослая, одетая в умопомрачительно дорогой, отпадный брючный костюм ослепительно белого цвета, с ярко-красной помадой на губах и легким воздушным шарфом из органзы в тон расцветки автомобиля, элегантно повязанным на ее шейке, прокатится на такой шикарной машине с открытым верхом.

Но это были только мечты. Сокровенные, несбыточные, недосягаемые девчоночьи мечты. Она не сразу поняла, что парень из автомобиля обращается к ней.

– Привет. Кого ждешь?

Он сидел на пассажирском сиденье, улыбался самой очаровательной улыбкой на свете и смотрел на нее. Она даже обернулась назад. Возможно, кто-то стоит сзади, и вопрос адресован не ей? Ведь этот красавчик просто не мог с ней разговаривать. Он и не посмотрел бы никогда в ее сторону и не удостоил вниманием столь ничтожное серое существо.

– Вы мне?

Он рассмеялся.

– Конечно. А ты еще кого-нибудь рядом видишь?

– Никого я не жду. Просто иду в школу.

– Ты еще школьница? Не скажешь. Красотка еще та! Так, может, тебя подвезти?

Задумалась…

«И мать, и в школе всегда твердили о безопасности, что нельзя садиться в автомобиль к незнакомым, особенно к мужчинам, тем более, если они настойчиво предлагают прокатиться на их автомобиле. Если поеду, то что может произойти? Изнасилуют и убьют? Так я и сама больше не хочу жить. Зато самой не придется сводить счеты с жизнью. Будь, что будет».

– Да.

Пожалуй, он не ожидал такого ответа. Улыбка превратилась в усмешку, глаза как-то недобро сверкнули. Лицо преобразилось в высокомерную холодную маску.

– Ты уверена, девочка?

– Да, – голос ее предательски задрожал.

– Эдик, на хр.на тебе эти проблемы? Еще школьницы нам не хватало, – парень, сидевший за рулем, был тоже очень красив, и оценивающе ее рассматривал, – и вообще, тут везде камеры. Мне потом проблемы не нужны.

– Б.я, точно, камеры. Ладно, детка, расти дальше. Становись красоткой. Может быть, когда-нибудь встретимся и приятно проведем время, общаясь мило и непринужденно тет-а-тет.

Автомобиль взвизгнул тормозами и, набрав скорость, скрылся из виду.

«Расти дальше? Вряд ли. Дураки. Может быть, мне самой очень хотелось попасть в передрягу? Может я мечтала, чтобы меня изнасиловали, избили, измучили? Тогда мама пожалела бы меня хоть немного, отказалась бы от своих бредовых мыслей и желаний. Ведь я ее доченька. Не может она не любить меня. Так ведь? Что же делать? Надо встретиться с Коляном. Может, он что-то придумает? Он ведь старше меня, как-никак второгодник».

Вытащила из кармана мобильный.

– Привет. Ты на уроках? Нет? И я. Встретимся? К тебе? Ок.

***

Маринка еще никогда не была у Коляна дома. Старая занюханная общага-хрущевка воняла как все общаги: грязью, канализацией, кислятиной, прогорклым маслом, тухлой селедкой и перегаром. Сам он не стеснялся, где и как он живет. Типа, не хочешь, не приходи к нему, не больно-то и хотелось. Его самого все устраивает. Другого жилья все равно не предвидится. Так что… «кому не нравится, идите лесом».

Грязный затоптанный пол, чуть приоткрытая, ободранная, с облупившейся краской, дверь.

– Коль, Коля, ты здесь?

– Ну, заходи, если пришла. Чего не в школе? Ты же вроде стараешься, уроки учишь. Мечтаешь долбанную школу с золотой медалью закончить.

Он лежал на кровати прямо в обуви, курил спайс, выпуская изо рта клубы вонючего дыма.

– А ты почему не в школе? – присела на табурет, пододвинув его поближе к кровати, точно пришла навестить больного.

– Да нафиг она мне нужна. Я и без нее проживу. Покурить хочешь?

– А ты с кем тут живешь?

– С матерью. А папаша в тюряге. Еще вопросы будут? Че пришла?

– А она где сейчас, мама твоя?

– На работе, где же еще?

– Ты, значит, один?

Она все не решалась задать вопрос. Оглядывала комнату, разделенную старым облезлым шифоньером на две половины, и удивлялась, что некоторые люди живут еще хуже, чем они с матерью. У них хоть хрущевка, но двухкомнатная. Есть где от матери скрыться и не слушать ее воплей. А здесь… Оборванные заляпанные обои, застиранные выцветшие тряпки на окнах вместо занавесок, обшарпанный дощатый пол, грязный и заплеванный.

С любопытством засмотрелась на множество больших и маленьких, круглых и квадратных картинок с обнаженными красотками над его кроватью. Вероятно, они закрывали грязь и дырки на обоях. Осматриваясь по сторонам, не заметила его оценивающего взгляда, скользнувшего по ее лицу, шее, груди, голым коленкам.

– Тебе тут не музей, че пялишься? Говори, что хотела, мне некогда тут с тобой.

Маринка закашлялась, в горле запершило от вонючего едкого дыма от Колянова курева.

– Что за гадость ты куришь?

– Хочешь попробовать?

– Хочу.

Он аж подскочил, сев на кровати и вытаращив на нее глаза.

– В смысле? Будешь курить?

– Да. И еще…Я хотела тебя спросить… Ты мог бы со мной переспать?

Он поперхнулся, лицо покраснело. Задыхаясь в тяжелом грудном кашле, он судорожно отхаркивался, будто во время купания наглотался речной воды.

– Зачем?

– Ты не хочешь?

– Ну…

– Давай, я пока покурю, а ты подумаешь. Давай, показывай, че там и как, как вдыхать и как выдыхать.

***

Маринка очнулась от невыносимой головной боли.

«Где я? Очень темно, ничего не вижу. Ночь уже, что ли?»

Где-то далеко слышались голоса, как будто кто-то ругался. Но она пока не могла сосредоточиться. Сознание очень медленно к ней возвращалось.

Поморщилась. Страшно болело все тело, словно его до этого били и пинали. Ощупала себя руками, смутно осознавая, что она совершенно голая. И еще… Невыносимо, жутко, мучительно болело внизу живота. Осторожно ощупала промежность, почувствовав что-то склизкое, сырое, тягучее, похожее на кровь.

«Что со мной?»

Сильно саднили груди, соски обдавало жгучим колющим жаром. Осторожно потрогала лицо, живот, руки, и застонала от невыносимой боли. Все тело было в кровоподтеках, ссадинах, укусах, будто тело ее терзали бешеные собаки.

Из горла вырвался протяжный стон, отчаянный и жалобный.

В комнате ярко вспыхнул свет, заставив Маринку зажмуриться.

– Слава Богу, очнулась!

Незнакомый женский голос, визгливый и неприятный, заставил Маришку с трудом открыть глаза.

– Ты что же это, ш..ль подзаборная, хочешь наших парней под статью подвести? Пришла к нам в общагу, ноги раздвинула. Кто же на халяву не позарится? Я, когда с работы пришла, поди пяток жеребцов отсюда повыгоняла. А ты, прос.....ка, о чем думала, когда в этот вертеп пришла? Колька мой изо всех сил отбивался, чтобы тебя защитить, не дать другим полакомиться такой шал..ой. Уж и досталось ему. Вместо лица- месиво кровавое. Все из-за тебя, ш..ха тупая. Разлеглась здесь! Давай, вставай. Отмою тебя сначала. Вставай в таз!

Она дернула Маринку за руку, заставив ее подняться. Девчонка застонала от боли, заплакала. Окунула ноги в таз с водой, поднялась, шатаясь от жуткой дурноты.

Злая тетка, отмывая с ее тела кровь, бубнила:

– Ничего. Это наше, бабское дело. Ну, позабавились ребятки. Все пройдет у тебя немного погодя. Все бабы через это проходят. И я через это прошла. Слышишь, что говорю? Нечего было ноги раздвигать. Да еще и накурилась, ш…ва подзаборная.

С трудом натянула на девчушку школьное платье, не обращая внимания на Маринкины стоны и крики.

– Трусов нет. Разорвали охочие до блуда мужики, которые тебя пользовали. Сейчас тебя мой сосед дядя Федя отвезет домой, куда скажешь. Идти-то ты вряд ли сейчас сможешь. А он старый, для него уж ноги не раздвинешь, пр……тка малолетняя. Ты это…в полицию пойдешь?

– Нет, – прошептала Маришка и не узнала своего голоса.

Глава 3 Предел

Изнасиловали, избили, вытерли ноги.

УНИЧТОЖИЛИ.

Она плакала, глотая слезы, даже не стараясь их унять. Раны на лице саднило от слезной влаги, и от того было еще горше, больнее и обиднее.

«Мама, мамочка! Теперь ты пожалеешь меня и поможешь мне остаться на этом свете? Посмотри, что я сделала с собой, чтобы достучаться до тебя. Ты пожалеешь твою маленькую девочку, и тогда я не буду думать о том, что я – ничтожное, серое существо, недостойное жить на этой земле. О том, что не справлюсь с задачей, которую ты на меня возложила. Не по силам мне этот груз на моих детских хрупких плечах. Мамочка. Помоги мне, родная, милая мамочка. Вытащи меня из этой ямы. Я погибаю, мамочка! Я уничтожила себя. Пускай это были чужие руки, измывавшиеся над моим телом, но я сама так решила. Чтобы ты услышала меня, пожалела, увидела мои мучения. ПОЛЮБИЛА меня, мама! Обними свою доченьку, прижми покрепче, не отпускай. Только не отпускай меня, мама, никогда не отпускай».

– Эх, девонька, жалко тебя. Как-то тебя сейчас родители-то встретят? Может тебе в больницу надо? Так я тебя отвезу, горемычная. Пускай Тонька мне и наказала отвезти тебя домой, но я тебя доставлю, куда скажешь. Она ведь мне не указ. А, девонька?

Пожилой водитель, дядя Федя, искренне переживал за девочку. Много он повидал на своем веку. И таких вот несчастных, как она. Сколько же наивных, молоденьких вишенок прошло через общагу, коих уничтожили, растоптали и унизили! Одни сгинули, не выдержав издевательств и оскорблений, другие заболели дурной болезнью, лишившись здоровьица на всю жизнь, а третьи так и не смогли выйти замуж, а пошли по дорожке кривенькой, измываясь над телом своим в доме блуда да разврата.

«А что с этой подранкой дальше станется? Сильнёхонько ей досталось. Вся покорежена, места живого нет. Сидит, слезами умывается. Надоть ее проводить до квартиры. Только ее родителям показываться не стану. Вдруг на меня все свалят. А мне проблемы не нужны».

– Ох-охоюшки, горемычная. Ночь-полночь на дворе. Тебя, поди, заждались-обыскались? Ну вот и приехали. Тебя проводить?

– Спасибо. Я уж сама как-нибудь.

– Ну, ступай, дочка. Выздоравливай. Ты уж сильно сердечко свое не надрывай. Все забудется, перетрется, и мука будет.

***

Мать всю ночь не находила себе места.

«Где же эта паршивка шляется? И в школе не была, дрянь такая. Так-то она готовится к экзаменам?! Придет, убью ее, негодяйку!

Долгожданный звонок в дверь…

Чуть не бегом пустилась открывать и…не поверила своим глазам.

Грязная, оборванная, избитая. Лицо в синяках и ссадинах, один глаз заплыл и закрылся, а вместо губ – выпуклая уродливая кроваво-сизая улитка. Шея в черных следах от засосов и отпечатков пальцев чьих-то рук. Голые ноги в кровавых подтеках. Зрелище…

Лицо матери побагровело, затряслось мелкой трясучкой. Вытаращив глаза и вращая бельмами, она истерично завизжала, что есть мочи:

– Ты откуда явилась? Где ты шлялась, что тебя так уделали? В публичном доме? Пр……ка! Ш…ва подзаборная! Т..рь подколодная! Кому ты раздвинула ноги, бесстыжая? Кто же тебя пользовал с таким удовольствием, что живого места на тебе не оставил? Отвечай, п....да!

Она размахнулась и со всего маху ударила дочь по лицу.

Маринка стукнулась головой об косяк и упала. Из носа фонтаном брызнула кровь.