Право на жизнь

Остановившись на красный свет, она снова увидела его лицо. И снова – не злость, а жалость, острая и неуместная, шевельнулась где-то глубоко внутри. Она ненавидела себя за эту жалость. Это было предательство. Предательство по отношению к памяти Максима.

Войдя в квартиру, она с силой захлопнула дверь, прислонилась к ней и зажмурилась. Тишина. Знакомая, давящая тишина. Но теперь ее нарушал призрак нового призрака. В тени у гардеробной ей чудилась его сутулая фигура. В отражении в окне – его бледное лицо.

Она подошла к стеллажу с их общими фотографиями, взяла в руки рамку со снимком счастливой, улыбающейся пары в Крыму.

– Прости, – прошептала она, глядя в глаза улыбающегося Максима. – Я не знаю, что со мной происходит.

Она ждала, что на нее снизойдет чувство вины, праведный гнев. Но вместо этого была лишь усталость. Бесконечная, всепоглощающая усталость.

Вечером она не стала принимать таблетку, которую прописал врач. Она сидела в темноте, в гостиной, и смотрела в окно на огни города. И думала о том, что где-то там, в этом же городе, сидит в своей квартире (а есть ли у него теперь квартира?) человек по имени Матвей. И он, наверное, так же, как и она, смотрит в ночное окно. И так же ничего не чувствует, кроме ледяной пустоты внутри.

Их связала невидимая нить. Нить из общей трагедии, вины и боли. И Лиза с ужасом понимала, что порвать ее она не хочет. Потому что в этом аду, в котором она оказалась, он был единственным, кто понимал ее без слов. Даже если это понимание было проклятием.