Мир умирающей магии

Глава 1

**********************************************************************************

Воздух в лаборатории был спёртым и мёртвым, пахший озоном от перегруженных контуров и пылью, въевшейся в страницы древних фолиантов. Этот мирок был её убежищем и тюрьмой, склепом, где она хоронила прошлое, и кузницей, где пыталась выковать будущее.

Когда-то этот мир был живым, дышащим существом, пронизанным магией, как кровеносными сосудами. Реки света текли по жилам земли, а заклинания рождались на устах даже у тех, кто не считал себя волшебником. Звучала Песня Бытия, и всё в мире откликалось на её мотив. Но потом пришла Война. Не просто битва армий, а схватка самих принципов бытия: плоти против стали, веры против логики, живой магии против мёртвого кода. Когда дым рассеялся, от Песни остался лишь гулкий, надсадный шум в ушах.

Магия истончилась, стала редкой, почти мифической. Она больше не лилась свободным потоком, а сочилась, как вода сквозь треснувший камень. Те, кто ещё чувствовал её зуд в кончиках пальцев, скрывали свой дар. Магию боялись. Она стала напоминанием о ране, о той язве на лице реальности, которая никогда не затянется.

Элира была одной из последних. Некромантия – искусство слышать шёпот ушедших и сплетать проклятия в талисманы – теперь была не больше чем жалким фокусом, пародией на былое могущество. Но для неё это была не магия смерти, а магия памяти. И она не могла отпустить. Не могла забыть.

Они были её полярными звёздами, двумя центрами её вселенной. Брат, Лиам, с его бездонным, терпеливым спокойствием. И Аларик – её возлюбленный, чей смех мог разогнать любую тучу. Они были целителями. В мире, где магия угасала, они отдавали частички своей собственной души, своей жизненной силы тем, кто в них верил. Они светились, как угасающие звёзды, и когда их не стало, в Элире погас свет.

Она была талантливым программистом, лучшим в своём поколении. Она верила в то, что душа – это лишь информация, сложнейший алгоритм, энергетическая матрица, которую можно сохранить, скопировать, перезаписать. Если магия не может вернуть их к жизни, значит, это смогут сделать технологии. Она стала архитектором симуляций – призрачных миров, сотканных из кода, куда вкладывала обрывки их голосов, их шутки, их привычки. Она создавала идеальные копии, но они оставались лишь манекенами, повторяющими заученные реплики. Они не знали, кто они. Они не знали её.

Отчаяние было чёрной дырой, поглощающей её изнутри. Особенно ночами, когда её настигала одна и та же память: последний крик Аларика, доносившийся до неё сквозь грохот битвы. Она его не услышала. Вернее, услышала, но слишком поздно. Она была поглощена попыткой запустить оборонительный барьер, сражалась с машинным кодом вражеских дронов, забыв, что самое главное – это живой голос, звавший её по имени. Он звал её, а она выбирала абстрактное «спасение всех» вместо реального «быть с ним». Эта вина стала её вторым сердцем, холодным и тяжёлым.

Их общий коллега, такой же учёный-отступник по имени Каэл, нашёл её в одной из таких ночей, когда она, обхватив голову руками, неподвижно смотрела на мерцающий экран.

«Они не живые, Каэл. Всего лишь записи», – прошептала она, и её голос звучал плоско и безнадёжно.

Каэл, человек с усталыми глазами и руками механика, положил перед ней голографическую схему. «Мы смотрим не туда, Элира. Программа – это склеп. Душе нужна не симуляция, а сосуд. Тело».

Он предложил безумное: перенести сохранённые матрицы сознания – эти квантовые отпечатки душ – в физические оболочки. Не в бездушные машины, а в тела, созданные по чертежам древних магических големов, усиленные и оживлённые технологией. Своего рода, кибернетические ретрансляторы для угасшей магии жизни.

«Может быть, тогда они станут чем-то большим, чем эхо», – сказал Каэл.

Идея витала в воздухе неделями. Но Элиру парализовал страх. Страх окончательной неудачи. Страх увидеть в глазах машины пустоту, где должна быть душа её любимого.

В очередную ночь отчаяния, когда код на экране снова распадался на бессмысленные строки, её взгляд упал на старый, потрёпанный том по некромантии. И тогда в ней что-то щёлкнуло. Она действовала как учёный, но забыла, что сама – всего лишь сосуд. Сосуд, в котором тлеют остатки той самой, древней магии. Магии, которая всегда отталкивала от неё людей холодным дыханием смерти, что она носила в себе. Холодом, который не могли прогнать никакие одеяла. Этот холод не пугали лишь двое – Лайам и Аларик. Аларик, который однажды появился на пороге их дома с улыбкой и словами: «Говорят, у вас тут вечно зябко. Я принёс немного солнца». И остался навсегда.

Она взяла тонкий чёрный маркер. Её рука дрожала. Она поднесла его к холодному стеклу монитора и, не мигая, начала рисовать. Не магический круг, не руну воскрешения – эти символы потеряли силу. Она нарисовала Анх, древний ключ жизни, и заключила его в круг – символ целостности и бесконечности. А рядом, алым маркером, который нашла на дне ящика, вывела грубый, почти детский символ сердца. Это была не магия в её прежнем понимании. Это была её личная магия. Магия её любви, её вины, её памяти. Она вложила в каждую линию всё, что у неё осталось: холод некромантии, тепло воспоминаний, боль утраты, ярость программиста, отказывающегося принять поражение.

Когда кончик маркера поставил последнюю точку, тишину лаборатории разорвала вспышка ослепительно-белого света. Не света монитора, а живого, пульсирующего свечения, исходившего прямо из нарисованных символов. Элира зажмурилась, почувствовав, как по её коже пробежал разряд статики, смешанной с чем-то древним и забытым.

Свет погас. На экране, поверх нарисованных символов, закрутились спирали кода, но это был уже не её код. Он был странным, органичным, pulsирующим, как живая ткань. Программа, которую она не могла запустить месяцами, ожила в тестовом режиме.

И в гробовой тишине лаборатории, сквозь лёгкий гул серверов, раздался голос. Не запись, не симуляция – голос, в котором была усталость, недоумение и та самая, неуловимая мягкость, которую она помнила до последней ноты.

«Дорогая моя… Я здесь. Но где мы? Скажи мне, что это?»

Элира не смогла издать ни звука. Слёзы текли по её лицу, оставляя солёные дорожки на пыльных щеках. Мир умирающей магии только что доказал, что способен на последнее, отчаянное чудо. Но самое страшное и самое прекрасное было впереди. Что будет, когда он откроет глаза? И сможет ли она, наконец, услышать его крик – не как призрак из прошлого, а как голос из будущего, которое она сама и сотворила?

Надежда, которую она чувствовала, была острой, как лезвие, и хрупкой, как утренний иней. Но она была.