Александрийский код, или Веселая наука быть серьезным. Философия, приключения и юмор в одном флаконе

– Что ж вы повесили нос, господа хорошие?! Нет пока абсолюта – дрессируйте свои пороки! Утром победили лень, вечером – жадность, ночью – зависть. Жизнь коротка, чтоб сидеть сложа руки, господа! Пойдемте маленькими шагами к большому счастью!

Философы зашумели, явно желая оспорить смелые утверждения оратора. Но Антипатр лишь хитро прищурился и тут же отвесил новую шпильку:

– Добродетель – это когда голова управляет аппетитом. Откровенно говоря, в большинстве случаев побеждали аппетиты. Особенно когда речь шла о настоящей вкуснятине, от которой язык можно проглотить!

Собрание снова забурлило, оратор взмахнул рукой, требуя тишины от самых буйных:

– Потише, господа! Но, согласитесь, добродетель – вещь прекрасная, но чертовски неудобная. Стать приличным человеком крайне сложно, особенно когда вокруг столько соблазнов, способных сбить с пути истинного!

Одни согласно закивали головами, другие смущенно покраснели, поймав взгляд философа.

– Совершенно примитивная задачка! – произнес Антипатр, снисходительно улыбаясь. – Зажечься идеей высоких знаний и моральной чистоты нетрудно. Другое дело – воплотить ее в жизнь. Может, начнем с легкого опыта – прекратим баловать себя горячими утренними булками?

Антипатр окинул аудиторию испытывающим взглядом, задержавшись на округлом лице Леонида, любителя жирных блюд и сладостей, и нахмуренном Климии, хозяине множества городских пекарен. Между тем, представив запах свежей выпечки с изюмом, верховный жрец подавился собственным воображением и захрипел так, что, казалось, сейчас покинет бренный мир навсегда. Однако Трисмегист мгновенно среагировал, ловко приложив свой знаменитый жезл между лопаток пострадавшего, возвращая его в земную реальность. Иначе говоря, из-за одного пустячного вопроса разгорелись страстные споры о судьбах человечества и проблеме бытия. Оратор топтался на месте, машинально почесывая одну босую ногу другой, а в зале стоял непрерывный гул, не давая возможности продолжить выступление. Вдруг из задних рядов громко и задорно вырвался веселый голос, лихо перебив гомон публики:

– Эй, высокочтимые философы! Кто готов добровольно лишить себя роскошного плакуса Эвфимия с ароматным медом и хрустящими орехами?

Народ раскатисто захохотал, понимая, насколько нелегкую задачу поставил философ. Трисмегист смеялся громче всех, покачивая животом. Лишь Антигон, любитель словесных баталий, моментально вскипел, посчитав шутку личным выпадом. Академик был сухонький, жилистый человек с острым взглядом и ранними ниточками седины. Общался учтиво, с ленцой, растягивая слова, будто дегустировал редкие вина. Аккуратный, дотошный, педантичный до мозга костей. Всячески подчеркивал свою ученость и приверженность академическим принципам. Спорить с ним значило подставить собственную репутацию под сокрушительные удары выдержанных аргументов.

– Огромное спасибо, философ, за ваши ценные предложения! – процедил академик сквозь зубы. – Услышав гениальнейший совет забыть вкус любимой утренней булки, почувствовал себя ограбленным! Может, дальше пойдем, Антипатр? Скажем, почему бы нам вообще не отказаться от пищи?

Антигон впился глазами в стоика, подавшись вперед и недвусмысленно намекая, что за свежеиспеченную булку готов драться насмерть.

Однако Антипатр, дождавшись конца колких речей, спокойно отпарировал:

– Неплохая инициатива! Только давай поступим разумно: сначала откажемся от развлечений и ненужных удовольствий. Глядишь, и аппетит угаснет сам собою!

Слова оратора упали на благодатную почву, и он немедленно продолжил:

– Добродетель – это не пустословие, а ежедневная драка с соблазном, победа в которой дарит человеку право называться счастливым!

Довольный собой, стоик распрямился во весь рост и замер, явно наслаждаясь моментом собственного триумфа.

Тут вмешался знаменитый Тимон из Флиунта, славящийся едкими эпиграммами и убийственной критикой, и немедленно приступил к делу с типичной для него язвительностью и ухмылкой знатока человеческих слабостей. Скептик был небольшим, но крепким мужчиной лет сорока пяти, с небольшой рыжеватой щетиной и тяжелым взглядом. Приверженец простоты, носил старую, но чистую одежду, ходил в шапочке, чуть съехавшей набок. Людям доверял слабо, собственное бытие считал разочарованием, поэтому излагал свои мысли исключительно в форме ядовитых сатирических стихов, способных обидеть кого угодно. Одним словом, яркий представитель человеческого рода, сочетавший талант поэта с даром мизантропа.

– Да брось, Антипатр, благородство твое – одна показуха! – заявил скептик. – Подлинная добропорядочность проверяется делами, а не красивыми речами. Но, похоже, твоя добродетель растаяла от жара пламенных речей! – произнес Тимон, криво улыбаясь. – Или ее и вовсе не было?

Стоик, ничуть не теряя хладнокровия, заметил:

– Милый Тимон, если всякое движение вызывает у тебя приступ сомнений насчет устойчивости планеты, пора обратиться к лекарю. Ведь самое лучшее, чего может пожелать человек разумный, – это спокойная совесть и тихое счастье. Как говорится, блажен тот, кому они достались даром!

Зенон, ученик Эпикура, расплываясь в довольной улыбке, решил внести свой вклад в беседу. Эпикуреец был человеком редкой простоты нравов и отменного аппетита. Жизнь понимал, как никто другой. Говорил так: счастье – когда нет никаких проблем, кроме выбора блюда. Философию постигал за столом, изучая учения мудрецов между яствами. Чем больше он ел, тем глубже проникал в тайны бытия. Только хлебнув вина и насытившись кушаньем, приступал к философии. Его друг однажды спросил:

– Скажи, Зенон, почему у тебя такие блестящие глаза после обеда?

На что тот ответил:

– Это потому, дорогой мой, что истина открывается только сытому человеку!

Поэтому прежде чем отправиться на заседание, Зенон тщательно подготовился. Утолив голод парой бараньих котлет и кувшином молодого вина, он почувствовал себя готовым спорить хоть с самим Платоном. Как известно, философия требует крепких нервов и хорошего пищеварения.

– Ах, досточтимый Антипатр! – произнес эпикуреец, бросая вокруг снисходительный взгляд. – Жизнь мимолетна, дни бегут неудержимо! Зачем же обременять себя тяжестью запретов и лишать себя радости жизни?

Сказав это, он добродушно засмеялся, вызывая волну легкого веселого шума и общего согласия в зале. Леонид заливался смехом так искренне, что его лоснящиеся щеки буквально сверкали от избытка счастья. Трижды Величайший, ослепленный этим блеском, поспешно заслонил глаза рукой и некоторое время оставался в полной растерянности относительно сторон света.

– Позвольте мне внести поправочку в вашу теорию, дорогой любитель полумер! – продолжил Зенон, расплываясь в слащавой улыбке. – Человек, сеющей панику перед простыми радостями, очевидно, сам глубоко несчастен и патологически боится наслаждаться жизнью! Типичный случай подавленного жизнелюбия. Настоящий эпикуреец живет широко, ярко и свободно, наслаждаясь каждым днем. Именно таким я вижу себя и призываю всех следовать моему примеру!

Зал зашумел. Леонид заликовал снова. Скрывавшийся за спиной жреца Трисмегист не выдержал и украдкой взглянул на сияющее лицо господина приятной округлости. «Вот оно какое, земное счастье», – усмехнулся внутренне Гермес, внимательно изучая выпуклые очертания Леонида. – «Видимо, финансовое благополучие откладывается прямо на боках и делает людей более округлыми!» – пронеслась мимолетная догадка в голове мыслителя.

В это время стоик отважно отбивался от нападок эпикурейца, проявляя удивительное терпение.

– Послушай, Зенон! – произнес Антипатр, поражая окружающих стойкостью. – Получить удовольствие – пара пустяков! Однако чистые руки и чистая совесть – лучшая страховка от неприятностей.

Ответ Антипатра вызвал одобрение публики. Больше всех аплодировал оратору гражданин Геракл, который был настолько худым, что сквозь него можно было смотреть на звезды, и при этом обладал эрудицией энциклопедического масштаба.

Зенон осмотрел стоика с философским видом и заявил:

– Руки обязаны быть чистыми, совесть – незапятнанной, а душу регулярно следует очищать от пыли уныния и тоски! Потому как радоваться жизни – святейшее право каждого гражданина!

– Мой добрый друг, разрешите пояснить элементарную истину, – обратился Антипатр к эпикурейцу, – общество, где каждый тащит одеяло на себя, думая о личных удовольствиях, закон сильнейшего побеждает справедливость, а честность объявлена вне закона, неминуемо погружается в омут хаоса и страданий!

Эпикуреец закатил глаза и заметил сладким голосом:

– Не преувеличивайте значение моих маленьких удовольствий! Земля, дорогой мой, может спокойно пережить мои наслаждения, они ей нипочем. Справедливость же, знаете ли, штука хитрая. Кто-то рад тому, что другой не страдает, а кто-то наоборот – страдает именно оттого, что другому хорошо!

Оратор прошагал вдоль рядов и остановился напротив Зенона, вперив в него изучающий взгляд.

– Учтите, дорогой мой, самое скверное, что может случиться с человеком, – утратить душевную чуткость! Без чувств жизнь никчемна и безвкусна!

Зенон лишь поморщился и пожал плечами:

– Да бросьте вы, милейший, какая скукотища!

В зале опять поднялся гул, зрители разбились на два лагеря. Верховный жрец кое-как навел порядок среди горячих голов, а красноречивый трибун вернулся на исходную позицию.

– Друзья мои, потерял добродетель – считай, потерял грамоту гражданина! Теперь ты не почтенная персона, а подозрительная личность!

– Ну какой тут вред добродетели, если кто-то позволит себе крошечное счастье? Никакого вреда! Добродетель – материя вечная, любая шалость ей нипочем! – возразил Зенон, растянув рот до ушей и подняв такую волну одобрения, что круглый Леонид затрясся от восторженных аплодисментов. Аркесилай вскочил, будто молния ударила в него, решив разнести в пух и прах всю эту скучную философию стоиков. Академик был высок и худ, двигался осторожно, глядел оценивающе. Говорил медленно, растягивая слова, выводил слушателей из равновесия. Лицо узкое, кожа бледная, сандалии стертые. Белую тунику дополнял простенький пояс. Сомневался во всем, кроме собственного права сомневаться. Любимой фразой Аркесилая было: «Позвольте усомниться». Эти два магических слова звучали повсюду – от трактиров Александрии до научных диспутов Академии. Но самым убийственным являлось короткое: «Докажите!». Это пресекало любые попытки убедить его в чем-то.

– О, какое величие духа, дорогой Антипатр! – язвительно заметил Аркесилай. – Но позвольте усомниться в ваших словах. Итак, начнем с главного, – снисходительно протянул он. – Прежде всего, докажите-ка мне существование добра и зла, а затем поговорим обо всем остальном!

Антипатр поскреб небритый подбородок и укоризненно качнул головой:

– Друг мой! – с видом превосходства отозвался оппонент. – Видишь ли, добро и зло – это вовсе не философские абстракции, а самые что ни на есть конкретные поступки!

Тут он важно поднял палец вверх, потому как понимал, что хороший аргумент нужно подавать вовремя:

– Добро возводит города, зло разрушает империи!

Аркесилай, оттопырив нижнюю губу, процедил с явной брезгливостью:

– Позвольте усомниться, дорогой мой! – резко перебил академик, высоко подняв палец вверх. – Ваши разглагольствования пусты и бессмысленны. Есть только одна правда – личные интересы и ничего больше!

Стоик усмехнулся и приготовился вновь сокрушить противника градом блестящих доводов:

– Искусно излагаете мысли, мой друг. Но человек без высокой цели – пустой сосуд, годный лишь для хранения оливкового масла!

Академик прищурился и заявил с довольным видом:

– Высокопарно сказано! Однако люди хотят простого счастья: хлеба, крова и хорошей стряпухи. Все остальное – лирика для романтиков!

Антигон, стоявший неподалеку, счел нужным снова влезть в спор и внимательно послушать аргументы обеих сторон. Он развел руками и обратился сразу к обоим спорщикам:

– Отличный диспут, друзья мои! Только поясните, ради Афины Паллады, как понять истинность ваших взглядов на добро и зло? Эти понятия подобны сортам вина – ценность каждого зависит исключительно от вкуса дегустатора!

Философ сделал шаг назад, демонстративно сложил руки на груди и замер, дожидаясь продолжения спора. Стоик смело принял вызов и громко заявил:

– Добродетель, господа, подобно хорошей репутации, добывается нелегко, теряется быстро и носится незаметно! Это та самая соль, которая придает вкус добрым делам. Без нее любое дело становится пресным и скучным!

Оратор взглянул на Аркесилая – тот усиленно работал бровями, явно собираясь произнести речь исключительной важности.

– Дорогой мой, – продолжил Антипатр, расхаживая по залу, – разве не совершаются добрые дела из корысти или тщеславия? Конечно, это добро, но где здесь добродетель?

Антигон одобрительно кивнул, и оратор моментально выпустил следующий аргумент:

– А вот другой случай, – протяжно сказал оратор, расхаживая взад и вперед, – человек делает что-то хорошее тихо, скромно, от чистого сердца, ничего не требуя взамен. Вот тут уже видна настоящая добродетель!

Он выдержал паузу и обвел глазами аудиторию. Большинство оживленно кивали и шумели, соглашаясь, были и те, кто молча ожидал свежих доводов.

– Добро – дело житейское, без него никуда. Но добродетель придает ему вкус и аромат, превращая обычное блюдо в кулинарный шедевр!

Оппонент открыл было рот, собираясь выразить сомнение, но тут, откуда ни возьмись, нарисовался Трисмегист.

Гермес поднял руку, требуя тишины, и строго сказал:

– Почтенные философы!

Но споры и шум продолжались, и философы решительно не желали внимать призыву Трижды Величайшего. Гермес свистнул – и светильники дружно погасли, а массивная бронзовая статуя Зевса подозрительно скрипнула и угрожающе наклонилась вперед. Верховный жрец, заметив нелепую угрозу падения священной статуи, молниеносно подставил плечо, приняв позу глубокого мыслителя, и принялся изучать большой палец левой ноги Зевса, лежавшей на его плече. Все разом затихли.

– Граждане, прошу соблюдать порядок! – заявил Трисмегист. – Ваши дискуссии стали такими громкими, что почтенный Клеанф вернулся из нирваны, приняв их за призыв к общей трапезе!

Раздались смешки. Гермес выждал паузу, дождавшись, пока замолкли последние реплики и хихиканье, и приступил к своему выступлению:

– Наблюдая ваши жаркие прения, вспомнил одну старую притчу! – сказал Трижды Величайший, приложив ладонь ко лбу. – Однажды мудрец спросил ученика: «Что есть добро?» Ученик ответил: «Добро – это свет, освещающий путь». Тогда мудрец уточник: «А что есть зло?» Ученик задумался и сказал: «Зло – это тень, сопровождающая свет».

Трижды Величайший помолчал, а потом постарался объясниться яснее:

– Друзья мои, а что, если свет и тьма – всего лишь две стороны одной монеты? – Тут он вытащил золотой статер и покрутил им перед самым носом верховного жреца. – Ведь одно без другого существовать не может! – добавил он, окидывая слушателей хитроватым взглядом.

В этот момент жрец машинально потянулся за монетой, но Гермес мгновенно спрятал ее в одежде, насмешливо щурясь. Когда страсти немного успокоились, воцарилась короткая пауза. Во внезапной тишине предательски громко скрипнула скамья под Аристархом, и все невольно оглянулись. Старец смущенно кашлянул и виновато пожал плечами:

– Признаться, последнее время мое бренное тело приобрело неприятную склонность шуметь, – смущенно пояснил ученый.

Тут Гермес щелкнул пальцами и жизнерадостно объявил:

– Сейчас достопочтенный Аристарх разрешит вечный спор между светом и тенью!

Старец шагнул вперед, морща лоб и подбирая нужные слова:

Ученые галдели вовсю. Аристарх недовольно кашлянул и беспомощно взмахнул руками:

– Спор бессмыслен изначально! – заявил мыслитель. – И какой смысл? Добро существует независимо от наших желаний, оно старше человечества, а вот зло – дело рук человеческих, причем изобретено второпях, буквально наутро после сотворения мира!

Ученые заметно оживились, подняв шум сильнее прежнего. Старец Аристарх, демонстративно игнорируя гам, лишь прибавил громкости своему голосу:

– Скажу проще: добро – стержень мироздания, подарок природы, отпущенный свыше. А зло – плод человеческой неуклюжести, попытка одним прыжком перемахнуть через ограду естественных законов!

Аристарх и сам удивлялся источнику своего вдохновения, однако остановить поток слов уже не имел никакой возможности:

– Эй, граждане философы! Да разве ж добро и зло соперничают между собой? – риторически спросил он собравшихся. – Это все равно что левое ухо воевало бы с правым глазом! Оба понятия крепко-накрепко связаны узами взаимной зависимости! Понять это – значит научиться терпеть ближнего своего и перестать считать чужую точку зрения личным оскорблением!

Слова резко сорвались с губ оратора и ринулись прямо в толпу слушателей, потревожив равновесие двух амфор. Те продемонстрировали трюк с переворотом и звонко разбились вдребезги о каменные плиты. Молниеносно установилась полная тишина, которая была нарушена жизнерадостным смехом Гермеса.

– Ай да Аристарх, ай да мыслитель! Гвоздь программы заколотил! – вскричал он, утирая рукавом проступившие слезы радости.

Веселье охватило всех до одного, и вскоре зал сотрясался дружным хохотом, поддержав инициативу Трижды Величайшего. Высмеявшись, Гермес небрежно махнул рукой, и зрители разом прикусили языки.

– Безукоризненно выраженная мысль, почтенный Аристарх! – заметил Трижды Величайший. – Впрочем, спорить о добре и зле – занятие бесполезное, ибо каждый меряет по-своему!

После этих слов Трисмегист поднял руки, широко раскрыв ладони, собираясь произнести заключительные слова:

– Позвольте закончить встречу традиционной молитвой и словами благодарности нашим небесным покровителям! – громко объявил он, зная, что Леонид незамедлительно направится в ближайшую харчевню, Тимон напишет злорадный мадригал, а верховный жрец уютно развалится на коврах в подвале, подальше от шума. Поэтому закончил он по возможности внушительнее:

– Ступайте с миром, пусть ваша мудрость множится и укрепляется с каждым рассветом!

Как только речь оратора растворилась в воздухе, философы, соревнуясь в скорости бега, дружно покинули храмовую территорию. Последним задержался лишь учитель Геракл, церемонно откланялся и степенным шагом покинул помещение, двигаясь преимущественно боком.

– Бдыщ! И вновь я один! – сказал вслух Трижды Величайший и громко расхохотался.

Тут статуя Зевса возмущенно скрипнула и заняла свою законную позицию, дабы восстановить порядок вещей.

А в это время Аристарх стоял одиноко на пустынной улице. Все кончилось. Город тихо потонул в густых сумерках. В общем-то, идти ему было совершенно некуда, и мыслитель двинулся вперед, куда глаза глядят, рассуждая о прихотях судьбы и пороках человечества. Перед самым носом Аристарха вдруг возникла Александрийская библиотека во всей красе и величии. Белоснежный фасад мерцал ледяным блеском при тусклом свете редких фонарей; огромные колонны встали навытяжку, застыв в почетном карауле. На фронтоне красовалась надпись: «Библиотека». Философ ощутил легкое волнение, которое немедленно выразилось в приступе икоты – вернейший симптом тревоги у интеллигенции. Решительно махнув рукой собственным сомнениям, он направился в роскошный двор, вымощенный мрамором. В центре стоял обычный фонтан, из которого лениво вытекала струя воды, наполняя окрестности влажной прохладой. Аристарх толкнул тяжелую дверь из благородного кедра, на которой значилось: «Познай себя», и сразу уткнулся взглядом в штабеля пожелтевших свитков. Старый радикулит тут же дал о себе знать, и он беззлобно выругался. Ученый зашаркал ногами по огромному читальному залу, добродушно наблюдая за прилежанием окружающих: читатели погрузились в книги с головой, а некоторые умудрились задремать между страницами. Библиотекари носились по этажам, разыскивая нужные рукописи и порой споря о местонахождении особо редких экземпляров. Мыслитель осторожно коснулся края древнего свитка и почувствовал знакомую нервозную дрожь. Среди множества книг о философии и смысле бытия он внезапно осознал, что потерял что-то важное. Но что именно – никак не мог вспомнить. «Ну что ж, – подумал Аристарх, – похоже, настала пора отыскать потерю…»