- -
- 100%
- +
Марина подумала, что надо бы навестить Юру в ближайшее время. На Рождество, купив апельсины, вишневого сока, сладостей, она с Павелецкого вокзала отправилась в Белые столбы. Найти Юру было несложно. Ей пришлось назваться двоюродной сестрой, так как по правилам к пациентам Белых столбов допускались только родственники.
Сначала Марина даже не узнала Юру. До этого живой, динамичный, слегка худощавого вида юноша теперь стал неузнаваем, в аморфном состоянии, обрюзгший, напичканный транквилизаторами, опухший, с признаками дебилизма на лице, с вялыми нескоорди-нированными движениями и трясущимися руками.
Юра очень обрадовался Марине – в течение двух с лишним лет его никто не навещал. Родственников у него не было, а другом оказалась одна Марина.
В двух словах Юра рассказал о суде, о статье по которой был осужден, о тюрьме, о своей якобы симулированной болезни.
– Здесь, в больнице не сладко, жаловался он, – но в тюрьме было в сто раз хуже.
Как отрывочные кадры роликов из малосвязных воспоминаний Юры, Марина представила камеру, уголовников, Юру, ставшего предметом забав, издевательств и унижений, жившего, как собака, рядом с отхожим местом, его миску с крысами и тараканами, наполняемую на угощение сокамерниками.
Марина увидела, что Юра, увы, не симулирует. Он был действительно болен. На прощание она пообещала вернуться и забрать его из больницы. Юра же, в свою очередь, с какой-то детской благодарностью передал ей самое сокровенное, чем располагал в данное время – тетрадку со стихами. Уходя, Марина заметила похожего на Юру, более молодого юношу, смотревшего на нее любопытно-ревнивыми, но вялыми глазами. Этот пациент явно чувствовал опасность, исходящую от гостьи его друга, наверное, любовника. В глазах его читалось нетерпение и нескрываемое ожидание ее ухода.
Вечером, возвратившись из Белых столбов, Марина с любопытством открыла тетрадку. От прежнего Юры, профессионально-утонченного, не было и следа. Тяжелые, полуграфоманские, косноязычные строки человека, выбившегося из ритма обычной жизни, с ее страстями, увлечениями, тягой к прекрасному.
Читая написанное Юрой, она сама погружалась в омут его болезненных комплексов, в мир душевно изуродованного человека – нестройных образов, мыслей, слов, стилистических и орфографических ошибок. Компания, тюрьма, больница и лекарства сделали свое черное дело: умер поэт.
Однако это не остановило Марину, и она сдержала свое слово: спустя месяц на правах названной двоюродной сестры забрала своего бывшего ученика из Белых столбов. Привезла сначала к себе. Дала немного денег на первое время.
Пока она готовила ужин, Юра, прежде общавшийся в основном с ней, теперь вертелся возле ее мужа. После ухода Юры, Александр, муж Марины, подошел к жене и заметил: «Твой ученик окончательно поголубел – предлагал мне свои услуги».
– А ты что? – в тон мужу спросила Марина.
– Послал туда, на что он напрашивался.
Несколько дней Юра не показывал носа. Воздух свободы опьянил молодого человека. Дома он пытался подключить молчавший несколько лет телефон. На АТС ему ответили, что точку восстановят – только плати.
Тут он опять вспомнил о Марине. На сей раз разговор был коротким: Марина попросила забыть ее адрес, телефон и имя: «У тебя – своя жизнь, у нас с мужем – своя».
С этого дня больше она Юру не видела.
Алевтина уговорила Леонидика отвести ее туда, где она могла бы встретиться со своим супругом. Выдержав многозначительную паузу, тот согласился: «Но за стол платишь ты».
«Голубой павлин» произвел на Алевтину двойственное впечатление. Соединение восточной роскоши и садомической мистерии ассоциировалось с эпохой времен распада Римской империи.
Гай Светоний Транквилл писал о жизни Нерона: «Постепенно пороки укреплялись… Пиршества от полудня он затягивал до полуночи, причем часто подбадривал себя теплыми, летом же снегом охлажденными ваннами… Прислуживали ему проститутки, собранные со всего города и сирийские танцовщицы… Помимо сношений с мальчиками благородного происхождения и содержания у себя в наложницах замужних женщин, он учинил насилие одной деве-вестал-ке… Мальчика Спора он посредством оскопления пытался даже превратить в женщину, снабдив его приданым и одев в подвенечное покрывало, он в брачном торжестве, отпразднованном с пышностью, привел его к себе и стал жить с ним, как с женою… После того как проституированием своего тела он осквернил все свои члены, он придумал, в конце концов, такой род игры: покрытый звериной шкурой он выскакивал из клетки и набрасывался на половые органы мужчин и женщин, привязанных к столбу, затем, когда он вполне утолял свою потребность в таком неистовстве, его поражал вольноотпущенный Доремах, он отдавался ему так же, как Спор ему самому, причем подражал стонам и крикам насилуемых девушек…»
К столику, за которым уединились Алевтина с Ле-онидиком, раскачивая ярковыраженными бедрами, как русалка в серебристом, плотнообтягивающем фигуру, открытом сверху платье и длинным, чуть ли
не до ягодиц, разрезом, подплыла женщина лет тридцати с небольшим. Ее пепельные, словно пена морской волны, слегка вздыбленные длинные волосы были зачесаны на левую сторону лица, обнажая правое ухо с массивной позолоченной серьгой.
– Хелло, честной компании! – слегка склонившись над столиком, поцеловав Леонидика в щечку, – пропела она высоким дискантом.
– Знакомьтесь, представил дам Леонидик:
– Марго – Алевтина.
– Не помешаю ли я вашему дуэту, хотя я знаю, что Леонидик не по женской… – Марго, не закончив фразу, слегка стушевалась.
– Присаживайся, у нас будет премиленький девичник, – самоуверенно улыбнулся Леонидик, разливая шампанское на троих.
Маргарита, со школьной скамьи привыкшая к прозвищу «Марго», старалась подчеркнуть всем своим видом замашки светской львицы. Девочки из провинции часто страдают комплексами неполноценности. И от этого нередко ведут себя вызывающе в той ситуации, в которой женщины-аристократки держат себя куда естественнее и скромнее.
Марго, бывшая стриптизерша «Голубого павлина», сейчас находилась в свободном творческом полете и поиске. Наверное, это давало ей возможность не зависеть от сутенера и всего бюрократического аппарата ночного бара. Клиентов она выбирала, ориентируясь только на свой вкус. А вкус у нее был специфический: увесистому толстосуму-борову она, в отличие от своих коллег, могла предпочесть нищего поэта, художника, актера и просто сексапильного молодого человека.
Алевтина изучала и оценивала новую знакомую.
– Марго! – советую тебе особо не высовываться, Алевтина у нас экстрасенс – и проводит следственный эксперимент… – предостерег и заинтриговал Маргариту Леонидик.
– О, как интересно! А бесплатный вопросик можно задать?
– Почему бы и нет! – ответила Алевтина.
– Раз вы ясновидящая, думаю, не стоит долго объяснять мой род занятий. Появился у меня недавно один знакомый. Бог знает, что – ни рыба, ни мясо, не поймешь, с чем едят. Но скажу вам, что на мужиков у меня глаз – алмаз.
– Да, этот человек не от мира сего. Это тебе Божий посланник. И жизнь твою он резко изменит. Пока больше сказать ничего не могу. Чувстую только, что близости между вами пока не было. Но ему этого и не надо. Ему душа твоя нужна.
– Голубой, что ли? – не удержался Леонидик.
– А вшивый все про баню, – ухмыльнулась Аля.
– Нет, он докажет, что не голубой, но не сразу.
Марго слова Алевтины пронзали, как рентгеновские лучи. Она почувствовала себя невероятно усталой и разбитой, точно из нее, как из апрельской березы, выпили сокровенные жизненные соки. Маргарита, вспомнив слова Леонидика, закрылась.
В этот вечер Григорий в «Голубом павлине» не появился. Женщины, обменявшись телефончиками, вскоре расстались. Леонидик, подцепив какого-то мужика с важной физиономией мецената, слинял еще раньше. Расстроенная Аля уехала домой, а Марго еще долгое время, уйдя в себя, сидела в полутемном уголке бара, время от времени «отшивая» липнущих, как весенние мухи, похотливых мужиков.
ГРЕШНИЦА
Родом Марго была из Тверской области. Поселок Радченко находился на берегу Волги, недалеко от загородной резиденции генеральных секретарей ЦК КПСС, а теперь ставшей одной из многочисленных вилл нынешнего президента Рельцина.
Широкая, на километры разлившаяся Волга, с множеством больших и маленьких островков, как зелеными заплатками на голубом полотне, заманивала рыбаков и туристов своей девственной, нетронутой природой.
Прямо напротив поселка расположился один из самых крупных туристических комплексов этих заповедных Завидовских мест. Основной многоэтажный корпус Дома рыбака в форме белого паруса нижним клином спускался к воде и был как бы готов отправиться в романтическое путешествие по Волге.
Песчаный берег пансионата служил в то же время пляжем для жителей поселка Радченко, а также близлежащих деревень.
Все свои летние каникулы Марго пропадала на этом пляже. Семья ее была малообеспеченная и позволить себе морские вояжи не имела возможности.
В год окончания школы Маргарита так и не удосужилась серьезно подготовиться к поступлению в институт. С грехом пополам сдавая на тройки экзамены на аттестат зрелости, она беспечно целыми днями с утра до вечера валялась на пляже, держа в руках учебник, уставившись отвлеченным взглядом в застывшую страничку. Ее стройное красивое тело покрылось почти что южной бронзой загара. Благо тогда июнь выдался теплым и солнечным.
У Марго был на пляже свой, можно сказать, забронированный уголок. Когда кто-нибудь посягал на ее собственность, то она своим девичьим нахальством запросто выживала любого захватчика.
Мужчина средних лет, который, по ее мнению, беспардонно вторгся в ее владения, присоседившись к месту, где находился лежак, сначала жутко раздражал Марго. Она демонстративно, всем своим видом выказывала ему свое неудовольствие. Но после нескольких любезностей – несвойственных местным парням (погони за улетающей соломенной шляпкой, охраны им по собственной инициативе ее лежака и вещей во время купания) – на пятый день Марго сама и не заметила, как стала здороваться с ним, точно с хорошим знакомым.
Дотошного соседа, оказалось, звали Аркадий Викторович, ему перевалило за сорок. Он работал в «Промышленной газете» редактором отдела информации. Семейный, чего он и не скрывал от Марго. Жена врач-гинеколог, сын – студент второго курса журфака МГУ.
В этом году жена защищала кандидатскую диссертацию и, с ног до головы погруженная в научные изыскания, спокойно, без задней мысли, отпустила мужа на волю-вольную – в отпуск по профсоюзной путевке.
Отдых заканчивался. Аркадий Викторович предложил Марго прощальный ужин на пляже. Девушка, немного пококетничав, согласилась. Вечера у реки всегда прохладные. Но двадцать второго июня, в самую короткую ночь в году, погода на удивление была невероятно теплой. Поэтому в потертых американских джинсах, плотно обтягивающих ее длинные ноги, Марго было тесно и жарко.
Аркадий Викторович взял напрокат лодку, где-то раздобыл шампуры и легкую палатку на двоих, одеяло прихватил с казенной постели Дома рыбака. На местном рынке купил свиную вырезку, а в сельском магазинчике – две бутылки сухого вина «Алиготе». К этому прибавил всевозвожной зелени.
Марго, не привыкшая к подчеркнуто джентльменским ухаживаниям, была тронута его обхождением.
Уединившись с девушкой на одном из необитаемых островков, Аркадий Викторович разбил палатку, собрал костер, нанизал приготовленные заранее куски мяса на шампуры, нависшие над еле мерцающими огоньками костра. Марго почувствовала себя королевой бала, все желания которой угадывались и предупреждались. Но до первой кружки вина разговор не клеился. Да и после первой – тоже не заладился. Стеснение покинуло ее после опустошенной бутылки.
Аркадий Викторович, слегка разгоряченный вином, шашлыками, был более словоохотлив. Вспомнил как бы невзначай, что двадцать второго июня – самая короткая ночь в году. Что в народе она называется ночь на Ивана Купала. Что в это время охотники за удачей, по преданию, ищут цветок папоротника, распукающийся именно в эту ночь, и что счастливчику, нашедшему его, даруется успех в любви и открываются клады. А еще в эту ночь по языческим обрядам влюбленные юноши и девушки – устраивали совместные купания, а поскольку бикини в те далекие времена были не в моде, то плавали нагишом…
И, подливая вина из новой открытой бутылки скованной собеседнице, Аркадий Викторович предложил поискать цветок папоротника в густо разросшемся небольшом перелеске островка.
Маргарита, слегка покачиваясь от головокружения, вызванного непривычной дозой горячительного, опираясь на локоть заботливого кавалера, ахая и нарочито – обворожительно взвизгивая от каждого лесного шороха – будь то случайно сломанная под ногой ветка, или же испуганная ночными незванными гостями лягушка, первая направилась вглубь причудливосказочного и пугающего байками про леших, упырей и русалок лесочка. Аркадий Викторович, одной рукой поддерживал спутницу, другой – освещал путь с помощью тлеющей головешки, взятой им из костра. Когда огонек на конце коряги начинал меркнуть, он, пыхтя, как паравоз, раздувал его.
– Ой! Нашла, нашла!!! – оглушила хлопаньем ладоней и восторженным криком полусонные окрестности Маргарита. Предупредительный Аркадий Викторович первый нагнулся и сорвал прямо у нее из-под ног лютик малинового оттенка, видно, случайно затерявшийся в труднопроходимых зарослях папоротника. Благоговейно вплетя в распущенные волосы девушки цветок, он неожиданно поцеловал ее в губы…
– С счастьем тебя, моя девочка…
Марго даже не успела опомниться, как оказалась на руках Аркадия Викторовича, который понес ее на удобно устроенное из одеяла ложе. Он разлил по кружкам остаток недопитого вина.
– За эту чудную, волшебную ночь, за нас с тобой… – поднял тост «гусар не первой свежести».
– А теперь, по языческому обычаю, купаться нагими, как наши древние предки.
Марго, опьяненная ночью, вином и мужскими байками, стояла в растерянности, но, как всегда, расторопный Аркадий Викторович уже расстегивал молнию на ее тугих джинсах. На траву полетели кофточка, лифчик и, следуя обрядовому культу, – медленно снимаемые трусики…
Теплые, слегка влажные от жадных губ взрослого мужчины, поцелуи, словно иголками отходящего отмораживания, пронизывали равномерно все ее тело сверху донизу…
– Боже! Какая ты прекрасная! – с придыханием, чередуя слова с лобзаниями, шептал Аркадий Викторович. – И эта длинная шея, плечи, грудь, изгиб талии, а ноги… ноги… просто загляденье… Венера моя – давай я отнесу тебя в твою исконную среду – пену… – и, слегка запнувшись, точно заглотив слюну, уже более прозаично добавил с учетом местности:
– …речную.
Режиссер, разыгравший мистерию купания, был бесподобен: его проворные руки то обнимали ее талию, бедра, то скользили по спелой и округлой, как белый налив, груди, то спускались по животу к мягкому пушку на лобке, то подбрасывали ее тело вверх над расходящейся стальными кругами гладью умиротворившейся реки, то как невидимые путы водяного пытались затянуть на илистое, зыбкое дно, в омуты страсти и вожделения.
При этом Аркадий Викторович продолжал осыпать ее терминами из мифологического словаря:
– Нимфа моя, Афродита, Ундина златокудрая, Русалочка…
* * *Утро выдалось туманное, казалось, стакан цельного парного молока опрокинулся и разлился по причудливым кренделям деревьев, голубой скатерти реки, перетекающей в розовое предрассветное небо. У Марго от выпитого за ночь еще болела голова, тело ныло от поцелуев и прочих ласк. Причесывая растрепавшиеся, спутанные от ночных игр волосы, она наткнулась на забытый, увядший цветок. Недаром говорят: «Утро вечера мудренее». Точь-в-точь такими же лкУгиками пестрела поляна, что находилась поодаль от реки, перед сосенками. Но здесь, в зарослях папоротника, ночью цветок был единственным и неповторимым.
– С добрым утром, Русалочка, – приветствовал ее уже вставший, успевший искупаться и умыться в волжской воде Аркадий Викторович.
– У тебя красивые, ниспадающие, как водопад, волосы – я люблю такие… А у моей жены – стрижка, да еще вытравленная химией и краской. Вечером она накручивается и всю ночь ворочается, и потом эти железные бигуди… Хочется женщину приласкать, погладить по головке, а рядом с тобой на подушке какой-то металлический агрегат из кухонного обихода…
Но, заметив вопрошающий, пригвоздивший его взгляд Маргариты, замолк и больше не говорил.
Молча собрались, оделись, он по обычаю любезно подал ей руку, помог сесть в лодку.
Марго все ждала, что Аркадий скажет ей что-то очень важное. То, что произошло, переворачивало всю ее жизнь. Она уже не представляла, как они смогут обходиться друг без друга… Но он молчал. Молчала и она. Так они и доплыли до Дома рыбака, поднялись на причал, сдали снаряжение, направились к выходу, уже на подходе к ее поселку он остановился.
– Ну, что! Прощай, моя прекрасная королева Марго! Точнее, до свидания, – быстро поправился он. – Будешь в Москве, звони на работу… – он протянул ей визитку с рабочим телефоном, – сходим с тобой в ресторан Домжура – там от твоей внешности все с ума сойдут и начнут наперебой брать у тебя интервью, как у какой-нибудь секс-звезды.
* * *Может, за то, что красива – так ни за что и пропала…
Бродит нечистая сила в ночь на Ивана Купала.
Наворожили…
И вроде —
были часочек счастливы, когда набухали груди, белые,
словно наливы.
Боже!
За что же на милость таинство это меж нами?
Крадучись, утро стелилось туманными простынями…
Недели три Марго была не в себе, ходила, как под гипнозом. Аркадий Викторович, несмотря на своевременное созревание восемнадцатилетней девушки, стал ее первым мужчиной. Ответы ее были невпопад. Она не замечала и, кажется, не узнавала знакомых. Чуть не завалила последний экзамен. Аттестат зрелости ей выдали в большей степени из стремления не понижать средний процент успеваемости школы.
Месяца два Марго не задумывалась о своем будущем. Идти в турбазу, там, где работал ее отец, – участь горничной, к которой каждый второй отдыхающий норовил залезть под юбку, ее не вдохновляла. В РОНО – место службы матери, ее не звали. Оставалась лишь перспектива устроиться на птицефабрику – рабочее место тетки. Но один аромат, исходящий от производственных цехов, уже отбивал всякое желание находиться в этой тюрьме куриных экзекуций.
А тут еще в начале августа Марго почувствовала, что «залетела». И когда уже никаких сомнений не могло быть, она решила наведаться в Москву.
Прямо с вокзала позвонила Аркадию Викторовичу. Мужской голос, который она сразу узнала, долго выяснял, с кем имеет дело, называя разные женские имена. А когда, наконец, понял, то после некоторого замешательства предложил ей зайти на следующий день, ближе к вечеру. И уже начал диктовать адрес. Но она, перебив его, сообщила, что в городе ей негде остановиться. На другом конце трубки возникла пауза – ей даже показалось, что телефон отключился.
– Ну, ладно, приезжай, – буркнул не слишком обрадованный ее визитом Аркадий Викторович. – Есть ключи от квартиры приятеля. Он сейчас в Сочи.
Войдя в здание, находящееся недалеко от станции метро «Белорусская», она стушевалась. Но, взяв себя в руки, с подсказки милиционера-охранника отправилась в бюро пропусков.
«Промгазета» находилась на пятом этаже издательского комплекса. Помимо Аркадия Викторовича в тесной комнате сидели еще два человека – молодой мужчина и женщина средних лет, которые повернули головы, как только она показалась в дверях.
Аркадий Викторович ждал ее, он взял уже собранный дипломат и, не представляя коллегам свою гостью, сделал звонок к себе домой:
– Раечка, шеф придумал какую-то дурацкую местную командировку. Буду поздно.
Повесив трубку, демонстративно обняв Марго за талию, он в стиле танго мягко повел ее к выходу, кинув через плечо сослуживцам: «До завтра!»
Квартира приятеля находилась у речного вокзала, в десяти минутах ходьбы от метро. По дороге Аркадий захватил бутылку вина и шоколад «Вдохновение» – на закуску.
Подъезжая на лифте к восьмому этажу, где находилась квартира, он обнял Марго и, нагнувшись, стал целовать ее в губы. Маргарита была послушной, но бесстрастной. Ее холодность как будто укоряла его.
Однокомнатная холостяцкая квартира выглядела не слишком богато обставленной и убранной. Впрочем, все необходимое здесь было. Аркадий вполне по-хозяйски пошарил по сусекам, нашел недоеденные вафли, банку сайры и словно специально оставленную гостям бутылку пива.
Ужин не был ни романтическим, ни изысканным. На журнальном столе вместо скатерти положили «Промышленную газету» с его статьей, подписанной «Аркадий Харламов». На сей раз он не слишком церемонился с Марго, все этикеты и комплименты были забыты там, на необитаемом островке посередине Волги.
Марго не узнавала Аркадия Викторовича, своего прежнего восторженного рыцаря. Она искала момент и никак не решалась рассказать ему о своих и не только ее касающихся проблемах.
В этот вечер она мало пила, да и «Вдохновение» только надкусила. Аркадий же сам почти уговорил бутылку и закусил сайрой. И, наконец, мощным напором потащил Маргариту на диван. Но Марго не по-девичьи отрубила его.
– Хватит, уже доигрались. Тебе не интересно узнать, что я беременна?
Аркадий поперхнулся и быстро отрубил:
– И что из этого? Ты приехала сказать мне, что я – виновник торжества?
– Думаю – ты не мальчик, и сразу мог догадаться, что был у меня первым.
– В ту сказочную ночь я, кроме тебя, ничего не замечал.
– А что же прикажешь мне теперь делать? Увы, эта сказочка выходит не со счастливым концом.
– Успокойся, Марго. Что-нибудь придумаем. Сроки еще не упущены. Все расходы на медицину я беру на себя. А пока все же давай продолжим наш роман.
Марго в какой-то момент покорилась Аркадию.
Аркадий Викторович действительно принял участие в судьбе Марго. Не будучи специалистом по женским вопросам, но являясь законным супругом вра-ча-гинеколога, он не мог придумать ничего лучшего, чем направить Марго на осмотр к своей благоверной.
При этом выдал сопроводительную информацию о том, что забеременевшая девица является родственницей их главного, что она студентка МГУ, приехала из провинции в Москву.
Марго впервые посетила женскую консультацию. Дама в белом халате в возрасте от сорока до сорока пяти лет, уже потерявшая фигуру, слегка оплывшая, с провисающей жировой прослойкой второго подбородка, с мешками под глазами, но с относительно гладким беспристрастным лбом, равнодушно кивнула Марго в сторону гинекологического кресла с приделанными к нему и испугавшими пациентку крыльями-наручниками.
– Раздевайся до пояса… Да не сверху – снизу. Ты как первоклассница… Не руки, милая, закидывай, а ноги.
Марго казалось, что эта женщина послана ей для того, чтобы принародно подвергнуть ее какой-то унизительной и даже оскорбительной пытке.
– Да расслабься же ты, дуреха. Видишь, мой инструмент не больше того, который тебе ребенка заделал, – пошутила врачиха. – Так, девонька, у тебя уже третий месяц пошел. Пора определяться – будешь рожать или – аборт. Отец-то ребенка где?
Марго заплакала. Эти слезы мало тронули видавшую виды Раису Павловну – каждая третья женщина плакала в ее кабинете.
– Аркадий Викторович передал мне, что ваш дядюшка просит сделать аборт. Как я понимаю, вы не замужем.
– Аборт так аборт, – вздохнула Марго.
– Значит, решено. Чтобы удружить вашему дядюшке, я дам вам направление к своему доброму знакомому – главному врачу роддома. Он все чисто сделает и бесплатно, как студентке.
– Неверова, на операцию, – позвали Маргариту.
Когда Марго подошла к операционной, в дверях она столкнулась с медсестрой, выносившей судно с кровавыми мясистыми сгустками. Ей стало плохо, захотелось убежать домой, на Волгу, спрятаться в объятиях мамы. Вдруг вспыхнуло острое чувство материнства, она испугалась за то маленькое беспомощное существо, которое уже жило в ней и по ее же воле обречено было через несколько минут превратиться в такое же кровавое месиво. Но врожденные комплексы провинциалки, боявшейся людской молвы, осуждающей женщину, приносящую в подоле, взяли верх, и Марго резко открыла дверь операционной.
Она даже не успела ощутить стеснения перед вра-чом-мужчиной. Все было так молниеносно – укол в вену, приказ: «Считайте – один, два, три, четыре, пять, шесть, семь…»
Сознание словно отдалилось от ее плоти, и она ощутила ватными свои губы, веки, руки, ноги… Потом провал в темноту и – возвращение… Но уже не в больничную палату, а в какой-то мозаичный лабиринт, где, как средневековые витражи, светились лица людей, состоявшие из разноцветных частичек. Такие образы могут родиться только в воспаленном воображении художников-авангардистов, принявших изрядную дозу кокаина. Марго нестерпимо хотелось вырваться из этого затягивающего многоцветного неживого плена. Но все та же немыслимая вялость во всех органах сковывала ее.