Мой рай и ад: я работала в школе

Хочу посоветовать, и если попробуете – вы увидите, что это работает, потому что вам небезразлично, как ваш ребенок овладевает знаниями, вам интересно видеть, как он растет! – посадите ребенка рядом, пока готовите ужин, пусть он читает вам вслух. Тем самым вы еще и лишний раз покажете ему: я рядом, несмотря на свою занятость, я всегда с тобой, я бегу домой, чтобы узнать, как у тебя дела, чтобы помочь разобраться в том, что ты не понял или прослушал, я соскучился и нуждаюсь в тебе. Даже если он ноет, кочевряжится, ленится, он не может не оценить ваше участие в его жизни. Подросшие дети многое могут простить родителям, но не равнодушие. А участие – оно и складывается из такой ежедневной, муторной, казалось бы, работы, скучной для нас, взрослых. Только это должно быть не от раза к разу, а привычкой, системой, образом жизни. Не надо возмущаться: «Что она тебе там опять задала, достало все!» – ребенок перенимает такое отношение к школе, а ведь причина его – ваша усталость и нежелание взять себя в руки.

В одной из школ, где я работала, группа родителей требовала моего увольнения, потому что они… хотели гулять, а не сидеть с ребенком за книжками. Одна мама так и говорила, добившись своего: я так счастлива, я теперь гуляю! Это говорил взрослый человек. При этом родители считали, что с грамотностью, чтением и математикой, да и вообще с домашним контролем у них все в порядке. Позже, через пару лет после того, как я уволилась из школы, классу дали «сверху» пробную городскую контрольную работу – познакомиться, потренироваться. В чате поднялась настоящая буча: очень сложно, дети этого не знают, а как бы так сделать, чтобы эту работу не писать? Достаточно просто не прийти в школу? У мамаш даже не возник вопрос, а почему эта работа показалась им и их детям непомерно сложной? Как это исправить? Что нужно сделать, чтобы они смогли ее написать?

Придя в школу настроенными учиться, что получают дети? Сплошной праздник под названием «первый класс». В начале моей карьеры я увидела, что только самые сильные школы, вроде гимназии Фридмана, стояли тогда на прежних позициях, оставляли за собой право никого не слушать, учить, как считали нужным, отвечать родителям «Сами разберемся, не нравится – до свидания, в школу через дорогу!» При всей несправедливости ситуации, которая произошла там со мной, не могу не признать: там умели учить детей, и потому показывали самый высокий результат. Люди с раннего утра дежурили возле школы, чтобы в день записи в первый класс попасть в списки всего лишь на собеседование, без гарантии быть зачисленными. Молот – гений, ас педагогики, к ней ломились. Но она гений, увы, в ущерб человеческим качествам.

Сашина мама умерла, когда ему было всего три или четыре годика. Отец сидел в тюрьме. Но у меня не повернулся бы язык назвать семью, в которой он рос, неблагополучной. Опеку оформила тетя Саши, Настина мама. Она работала в госпитале медсестрой и Настю воспитывала одна. А Галина Сергеевна приходилась этим детям даже не бабушкой, а была сестрой их родной бабушки. Она рассказывала, что когда-то гадалка напророчила ей: у тебя не будет собственных детей, но всегда ты будешь жить среди детей.

Галина Сергеевна страдала от заболевания, с которым при лучшем исходе живут до сорока с хвостиком. Она редко выходила на улицу, задыхалась. Это был ревматизм, у нее было огромное (в прямом и переносном смысле) сердце. Иметь детей при таком диагнозе нельзя. Галина Сергеевна была потрясающе начитанным человеком, с хорошим образованием и очень сильным характером. Все понимали: она стержень этой семьи. Слушались ее, бежали к ней в трудные моменты. Я часто поражалась ее прозорливости. Бывало, что даю себе слово не рассказывать ей о неприятностях и иду заниматься с Сашкой. Но она все видит. Сажает меня за стол, наливает суп, потом чай (почему-то ели у них днем только первое, думаю, из-за не очень хорошего финансового положения, хотя это не афишировалось), и разговаривает так, что хочешь не хочешь, а все выболтаешь. Она называла меня Иринкой.

С детьми занималась Галина Сергеевна. Заставляла их, если ленились. Радовалась их успехам. Ругалась. Они иногда плакали, но все равно с проблемами бежали не к мягкой и не очень образованной родной бабушке, а к ней.

Когда-то давно кто-то из вузовских преподавателей обсуждал с нами, почему дети тянутся всегда к строгому учителю, хотя с либеральным проще. Он же не заставляет, не давит. Действительно, почему? Нравиться учиться? Да конечно, нет. Мало кому нравится этот тяжелый процесс. Разгадка проста и сложна одновременно. Психологи уже задавались этим вопросом. Оказывается, важнее естественных человеческих потребностей – в еде, в тепле и так далее – чувство безопасности. И дети чувствуют, что тот, кто строже, в случае опасности не растеряется и защитит их. Ребенок инстинктивно тянется к силе за защитой.

Вот такой и была Галина Сергеевна. Тогда еще была жива ее мама, совсем пожилая женщина, она почти не вставала с постели и соображала уже не очень хорошо, но как-то сказала домочадцам: «Галка умрет – все у вас развалится». Никто не решился возразить, все понимали: Галина Сергеевна тяжело больна, она живет уже намного дольше отмеренного ей врачами, но она является стержнем дома. Даже я, чужой человек, понимала: моя жизнь тоже разломится на «до» и «после». Я привыкла прислушиваться к советам Галины Сергеевны, она говорила мне: здесь я бы сделала так-то и так то, а это мелочи, забудь – и она никогда не ошибалась. Я очень любила ее и не представляла, как буду без нее жить.

Самое главное, что сделала Галина Сергеевна – она научила меня верить в себя. Настя и Сашка были отражением моего труда. Благодаря Галине Сергеевне они впитывали как губки все, что я говорила, работы были одинаково хорошо выполнены у обоих, все ошибки проработаны. К завершению начальной школы они решали задачи, делали все виды разборов, умели работать в необходимом темпе, отлично читали и владели основами литературного анализа. Пересказывали английские тексты и разбирались в четырех основных временах. Это не я одна была такая молодец, это было достижение всей семьи. Я осторожно расспрашивала Галину Сергеевну, как дети отреагировали на то или иное задание, как долго его выполняли, самостоятельно или с помощью. Для меня это было лакмусовой бумажкой в освоении педагогической науки. Мне важно было знать, что я все делаю правильно.

Однажды на родительском собрании кто-то сказал с упреком: «А мы уроки до ночи делаем!» Это были предвестники яжематерей, которые через несколько лет станут обычным явлением в любом классе. На что мама Насти крикнула: «Бросьте ерунду говорить, моя за сорок минут с русским справляется, все задания несложные. А если ребенку постоянно надо то попить, то пописать, пока он делает уроки, то так их можно и до утра делать…» Я мысленно поблагодарила Настину маму за поддержку и лишний раз поразилась, какая ответственность за образование и воспитание была в этой замечательной и в чем-то такой несчастной семье.

С годами я убедилась, что огромную роль играет наследственность. Настя от природы была способнее, но при этом и старательнее. Если она чего-то не понимала, то сидела, разбиралась, мучила окружающих вопросами, долбила и долбила неподдающийся материал. Она окончила с красным дипломом Московский университет тонких химических технологий и стала очень успешным человеком.

Мать Саши, как я потом догадалась, умерла из-за наркотической зависимости. Она была потрясающе красивой, ее любил Сашин отец, но и он растратил себя на разгульную жизнь, которая привела его в тюрьму, и умер тоже, вероятно, от передозировки. Надо сказать, он был человек потрясающего обаяния, с чувством юмора, но всегда говорил: «Мне надо знать, что дома все в порядке, я заглядываю проверить, как дела, и снова убегаю, не могу быть на одном месте». Такое трудно принять. Прозорливая Галина Сергеевна говорила ему: «Ты живешь по расписанию наркомана». Она била в самую точку, он возмущался, как пьяница, который заявляет: «Я не пьян! Мне завязать – раз плюнуть!», не желая признавать проблему.

Однажды мы поехали гулять на Красную площадь, Сашка отстал от нас, мы обернулись, и он шутливо закричал, догоняя: «Мама! Папа!» И тут его отец сказал мне: «Я знаю, что я должен выбрать тебя, но я не могу. Я не хочу ломать тебе жизнь». Я была изумлена и подумала, что выбирает он между мной и еще какой-то женщиной. Рассказала об этом Галине Сергеевне, и она грустно рассмеялась: «Ты ничего не поняла?! Девочка моя, Иринка, да он знает, что лучше тебя для него и его сына никого не найти, но он не может отказаться от наркотиков!» Я впервые не поверила ей. Думала, она меня так успокаивает. Но на самом деле тогда я просто представления не имела о том, какое это на самом деле зло, какой стыд перед окружающими. Как отчаянно скрывали это в семье, как старались вырвать младших детей из грозящего им ада. Галина Сергеевна положила на это свою жизнь. Она жила столько, сколько хватало сил бороться за себя и своих внучат.

Я продолжала учить Сашку английскому. К четвертому классу с него сняли инвалидность, и он смог ходить вместе с Настей в школу.

Я видела Сашиного отца еще несколько раз и говорила с ним. И в какой-то момент увидела: эти глаза. Он вроде бы с тобой, но не с тобой. Они вроде бы не остекленевшие, но они видят что-то совсем не то, что ты сейчас. Они смотрят на тебя – но и не на тебя. Они тебя не видят. Если он отвечает впопад – то часто это случайно. Теперь я не перепутаю. Это глаза наркомана. Долгое время мне казалось, что достаточно будет его желания, и он справится с недугом. Но нет, это сильнее. Еще никому не удалось.

Я поняла, что Галина Сергеевна оказалась права в очередной раз. Я очень любила Сашку и Настю, усыновила бы обоих! Но в тот момент поняла: есть еще какая-то высшая сила, Бог, судьба, и меня отвело от этой семьи и от этого мужчины. Я переживала бы, боролась, но это была бы борьба не за него, а борьба с зависимостью. А она сильнее человека. Рука моя слишком слаба, чтобы ему помочь. Я поговорила с Галиной Сергеевной. И она искренне обрадовалась. Она сказала: «Иринка, я хочу успеть подержать на руках твою дочку, она у тебя будет». Она понимала, что ей остается недолго.

Меньше чем через год я познакомилась со своим будущим мужем. Моя старшая дочь родилась в 2007 году, когда Сашка и Настя были уже классе в восьмом. При первой же возможности, в сентябре, когда дочке исполнился месяц, я положила ее в коляску и пешком пошла к Галине Сергеевне, в квартиру, которую мы с ней вместе ремонтировали, чтобы они жили с Сашкой уже отдельно. Настина мама тогда второй раз вышла замуж. Я поднялась на этаж, позвонила в дверь. Мне открыла Галина Сергеевна, и я молча передала ей на руки свою дочь Наташу.

Через месяц Галины Сергеевны не стало. Я успела.

Каждый год я приезжаю на кладбище, пытаюсь поговорить с ней. Еще не раз в жизни мне так нужны были ее поддержка, ее совет. Но почему-то ни мне, ни ее семье (мы говорили об этом) она никогда не является во снах, не помогает. Словно хочет сказать: поживите теперь сами. Сами! Я живу. Пытаюсь не оплошать перед ней. Все время представляю: что она сказала бы? Не стыдно ли ей за меня? Не знаю… Зато теперь, случись что, есть человек, который там меня ждет. Мне не страшно.

Через пятнадцать лет случилась невероятная вещь: судьба меня свела еще с одним с человеком – тоже бабушкой одной моей ученицы, как две капли воды похожей на Галину Сергеевну. Она сыграла в моей педагогической судьбе почти такую же роль. Похоже было все: голос, внешность, рост, одежда. Мудрость, умение не осудить, а подсказать, постоянная заряженность на поиск положительного в жизни. И колоссальная поддержка меня как учителя. Два года назад не стало и ее. Тоже знак мне. Я чувствую ответственность перед ними.

Ад:

Что касается школы, где я встретилась с Сашкой и Настей, во многом это было счастливое время. Но я столкнулась на работе с ужасающими вещами, и от некоторых не могу оправиться до сих пор.

По наивности своей я предполагала, что в школу приходят работать лишь стопроцентно порядочные люди. Мне и до сих пор хочется так думать, но приходится снимать розовые очки. Я сталкивалась и с обманом, и с воровством, и с предательством, но все равно казалось, что цель-то у нас одна, и все люди с высшим педагогическим образованием должны быть интеллигентными. Оказывается, ничего подобного. Рядом со мной работала учительница, хитрости и ловкости которой я поражалась, а главное, не могла понять, для чего она все это делает? Какая выгода ей от этого?

В школе проводили веселые старты среди третьеклассников. Остальных пригласили поболеть. Мы с моими первоклашками пришли. Выиграл класс учительницы, о которой идет речь. Выиграл и выиграл, сегодня – ты, завтра – я, это спорт. И вдруг ко мне подходит учитель класса, который потерпел поражение, и рассказывает: к ее детям подбежали несколько победителей и, видимо, сочувствуя проигравшим (есть же честные дети, несмотря ни на что!) объяснили: «Вы не расстраивайтесь, вы знаете, почему мы выиграли? Мы каждый раз одного человека пропускали. Учительница велела».

Я не могла поверить. Зачем, ради чего ей, взрослому человеку, такой ценой была нужна эта «победа»?! Но это еще не все. Я спросила у учителя проигравшего класса: а почему вы молчите? Надо пересмотреть результаты, чему же мы учим детей? Но та не захотела разбираться. Выходит, ей было все равно? Детям она сказала: «Да, делайте выводы, какие бывают нечестные люди. Они нечестно выиграли, а мы с вами честно проиграли!» С этой формулировкой я тоже была не согласна. Тогда я сама пошла к организаторам веселых стартов и все им рассказала. Каково же было мое изумление, когда это не произвело на учителей ровно никакого впечатления. У меня было чувство, что я вляпалась в дерьмо.

Ад:

Следующий случай произошел в четвертом классе, когда все готовились к выпуску из начальной школы, и даже не говорившие по-русски дети уже многому научились. Хотя я и была ими недовольна, но было ясно, что итоговые работы они напишут более-менее достойно. И тут ко мне в класс приводят новенького мальчика, тоже кавказца. Я попыталась с ним поговорить, спросить что-то элементарное по предметам, проверить, как читает. И пришла в ужас. Он не знал ничего. Он не понимал меня. Совсем. Что я могла сделать для него за оставшиеся полгода?! Выяснилось, что у него умерла мать. Как они с отцом оказались в России, я не выясняла, нужно было как-то вылезать из ситуации, хоть что-то он должен был освоить за это время. Наивно полагая, что и он сам, и его отец понимают масштаб бедствия, я стала проверять его домашние работы за первую неделю и с ужасом обнаружила, что задания не выполнялись от слова «совсем». Я выставила в журнал «двойки», беседа с отцом ничего не дала, и скоро меня вызвали к директору.

– Вы ставите этому ребенку «двойки». А вы поинтересовались, почему он не выполняет задания?

– Я не понимаю вопроса. Домашнее задание дано, надо его выполнить.

– А вы знаете, что у ребенка нет матери?

– Знаю, сочувствую. При чем тут его обучение? Я ходила два года к надомнику, у которого нет ни отца, ни матери, он ни разу не позволил себе не сделать уроки!

– У вас есть мама?

– Есть.

– А если не станет мамы?

– Значит, я буду учиться жить без нее (типун вам на язык)… а что мне делать?!

– А у этого ребенка нет мамы. Имейте в виду, что ему по итогу должны быть выставлены положительные отметки.

– За что?! Почему он должен получить столько же, сколько дети, которые трудятся?

Я вышла в шоке из кабинета директора и все пыталась отгадать, какой составляющей здесь, в этом пазле, не хватает. Поделилась сомнениями с коллегами и Галиной Сергеевной. И услышала: «А ты разве не поняла? Она берет в школу за деньги весь «кавказ», который живет в общежитии без регистрации». Пазл сложился.

Отметки я не исправила.

В школе я вела еще и уроки музыки. Видимо, не получалось найти учителя на эти часы, и попросили меня, музыкальное образование у меня есть. Я задала ученикам выучить текст гимна России. В то время появился простенький учебник по музыке, там рассказывалось, например, о подвиге Ивана Сусанина, и надо было дома это прочитать, а на уроке послушать отрывки из оперы. И вдруг на ближайшем педсовете – буря: «Она домашнее задание по музыке задает! С ума сойти! Нельзя!» Другая учительница вторит: «Мне даже приходится в этот день меньше на дом задавать, потому что им музыку надо делать!» Я недоумеваю, пытаюсь объяснить, что задание и было-то всего два раза: прочитать о Сусанине пять строчек да выучить гимн – разве это не важно?! Тут встает учитель «занковского» класса: «Да вообще зачем им эта музыка! Я лучше с детьми лишний раз математикой позанимаюсь!» Я думала, что ослышалась. Ну не может учитель, человек с высшим образованием и стажем, лепить такое. Угадайте, чем кончилось? Отменили уроки музыки вообще. Совсем. Только чтобы я домашнее задание не смогла задавать. Не надо музыки. А ведь культурными людьми себя считают, наверное…

Галина Сергеевна учила меня: отпусти, все само случится… если не можешь противостоять, остается просто наблюдать. Какой-то нехорошей кармой, что ли, отличалась эта школа, раз такие несправедливости и беззакония в ней происходили. Чувствовалось что-то такое, чего я не могла объяснить и повлиять на это – тем более не могла.

И вот однажды произошло то, что потрясло всех. В декабре, перед самым Новым годом, я пришла на работу и увидела рыдающих учителей. На первом этаже – некролог и фотография в траурной рамке. Погиб одиннадцатиклассник Антон. Я работала в начальной школе, поэтому не знала его, даже в лицо. Постепенно стали известны подробности. Его зверски убили, убили подростки, и некоторые из них когда-то учились в этой школе. Он сам открыл им дверь, думал, зашли знакомые ребята. А им срочно нужны были деньги. Но он даже не знал, где они лежат…

Антона мать воспитывала одна, участвовала во всех его делах, брала с собой в походы, учила его: дружи со всеми, общайся. Дружил. «Друзья» пришли выяснять, где спрятаны отложенные матерью деньги на поступление в институт. Она работала допоздна, а вернувшись, застала страшную картину.

Я прекрасно понимаю, как должны были трясти директора в связи с этой смертью. У меня уже было неоднозначное отношение к руководителю, учитывая ее требования ставить положительные отметки неуспевающему ребенку. Но я понимала: как ни ужасно то, что произошло, директор в трагедии не виновата. И все же…

Она постоянно подчеркивала: «Я люблю всех детей». Это прекрасно, но как бы ты не был предан своему делу, своей учительской профессии – простите все, кто не согласен со мной, – невозможно любить всех одинаково. Эта школа воспитала таких, как Самбел, Антон, Настя, Саша, но воспитала и убийц этого мальчика. И ты продолжаешь любить всех?! Кого ты любишь? Тех, кого берешь за взятки? Тогда бери в школу без знания языка бесплатно! Где кончается любовь? Где эта грань?

Когда Саша избавился от костылей, я потихоньку, на два, три урока начала приводить его в класс. В столовую он не ходил, бесплатных завтраков не ел. Официально еще числился на домашнем обучении. Но директор однажды заметила его и закричала: «Чтобы я этого ребенка в школе больше не видела!». Вот так она любит всех детей…

Директор не виновата в трагедии, но многое происходившее до этого было симптомом, что что-то сломалось в руководстве школы, и когда-то это должно было закончиться, прорваться чем-то таким, что всех ужаснет и встряхнет. Помню ощущение темных дней. Атмосфера преддверия Нового года, с детства такая волшебная, пропала. Я тогда еще вела уроки музыки. Я сидела за фортепиано к детям спиной, иногда оглядываясь, и играла им песенку про снежную бабу, какую-то совершенно глупую, не помню, почему мы стали ее учить:

Снежная баба, снежная —

Очень натура нежная…

Слезы выкатывались у меня из глаз, я поднимала лицо, играла, не глядя на клавиатуру, и закатывала слезы обратно, пока дети не заметили. Мне было бесконечно больно за мать убитого ребенка, которая растила-растила его, одна, единственного, воспитывала… для чего? Чтобы трое подонков убили его однажды? Представляла и переживала раз за разом, что чувствовал этот мальчишка, его боль, страх, то, как постепенно он терял сознание… Я знала примерное время, когда это произошло, и пыталась вспомнить, что я делала в тот момент? Я совсем-совсем не чувствовала, что кому-то сейчас так плохо? Получается, не чувствовала…

Прошло пять месяцев, и здесь, в этой же школе, снова произошла трагедия. Погиб еще один мальчишка, из параллельного одиннадцатого класса – был утоплен в Кузьминском пруду во время пьяной драки прямо в Пасхальную ночь. Говорили, что он сам полез к неблагополучной компании. Вторая смерть. Словно судьба показывала что-то.

И следом – еще один ужасный случай. Девочка совершила попытку суицида. К счастью, все обошлось без последствий. Но вкупе с остальными событиями департаменту этого оказалось более чем достаточно, и директора наконец сняли.

Все окрасилось для меня каким-то черным цветом горя, отчаяния и несправедливости в этой школе, и я почувствовала: надо уходить. Я просто не могу здесь больше оставаться.

Но я еще подумала тогда – может, все будет иначе, когда я возьму следующий первый класс, ведь теперь моя очередь была брать отобранный, «занковский». Я когда-то говорила об этом с директором, и она сказала: все будет честно, выпуск такого класса берет один учитель, потом – другой. Теперь была моя очередь.

Но к моменту набора первоклассников руководство уже сменилось, и новая директор сказала: «Я тебе ничего не обещала. Учителя, которые занимаются по системе Занкова, оканчивали специальные курсы». Я подняла законы и выяснила, что курсы для работы в классах по этой программе не являются обязательными. И озвучила это директору. Тогда она сдалась и честно сказала: «Ира, я все вижу, ты лучше их всех, именно ты должна вести такой класс. Но не могу же я их всех уволить. И вообще, говоря откровенно – наблюдаю за всем, что тут происходит, и советую тебе: если ты действительно хочешь учить детей, уходи. Здесь не надо работать».

Я остановилась и все взвесила. Вспомнила, как я разрешала детям бегать и кричать на перемене и коллеги ужасались: «Они легкие порвут! – а я отвечала: «Не порвут, они должны переключиться и отдохнуть, я отвечаю за это». «Ты их потом не усадишь!» – «Как раз усажу, приходите на уроки, посмотрите». Мне кажется, ученики были мне благодарны за понимание. Уже будучи взрослым, Самбел рассказывал мне: «Из всей школьной жизни у меня в памяти с любовью и благодарностью – только вы и библиотекарь Марина Вячеславовна». Учитель параллельного класса на перемене ставила детей в линеечку по стенке, и они боялись пошевелиться. «Наша главная задача – живыми их вернуть родителям», – говорила она. Понимаю, есть в ее словах рациональное зерно. Если бы не многие «но»…