Путь домой

«Надо бежать, – хрипло сказала мать, встряхивая Веру за плечо. Её глаза были сухими и очень острыми. – Сейчас затишье. Побегут другие, побежим и мы. В лес».

Они выползли из-под обломков. Саша цеплялся за подол материнской куртки, его лицо было серым от пыли. В руках он держал плюшевого мишку. Он давно не играл с ним, но этот мишка – все что осталось от их дома. Вера бросила последний взгляд в темноту подвала. Тень с мёртвым ребёнком на руках всё так же качалась, напевая беззвучную песню.

Улица встретила их картиной, для которой у человеческого языка не было слов. Только метафоры, жалкие и неточные,ад, апокалипсис, преисподняя. Дома были не разрушены, они были разобраны на части капризным гигантом. Кирпичи, бревна, мебель перемешались в абсурдные скульптуры. Воздух дрожал от жары пожаров и был густ от едкого дыма. И везде лежали люди. Одни неподвижно. Другие двигались, ползли, волочили за собой что-то. Никто не кричал. Стоял гулкий, звенящий шум, составленный из стонов, треска огня, лязга железа и тяжёлых шагов.

Мать потянула их вдоль стены, к окраине, где темнела полоска леса. Их маленькая троица стала частью потока, такого же темного, отчаянного, как они. Вдруг мать замерла. На груде битого кирпича, прямо на их пути, лежал человек. В гимнастерке, пропитанной кровью. Он был жив. Его глаза, широко открытые, метались, ловя их взгляды. Он пытался что-то сказать, но изо рта вырывался лишь хрип, пузырящийся кровью. Рука, грязная и окровавленная, протянулась к ним в немой мольбе.

Мать Веры остановилась как вкопанная. В ее глазах вспыхнула знакомая борьба, та самая, что была у сестры Алисии, но теперь отточенная до мгновенного, смертельного выбора. Жалость против инстинкта. Человек против матери.

«Мама, ну что ты! – прошептал Саша, дергая её за рукав. Его голос сорвался на визг. – Нас самих убьют! Он же… он уже всё! Пойдем!»

Вера смотрела на солдата. Она не видела врага. Не видела героя. Сквозь грязь и кровь она видела мальчика. Ему было лет восемнадцать. Максимум. Щёки, обтянутые кожей от голода и страха. Глаза, в которых плавился ужас. Такие же глаза были у Саши.

Сердце в груди Веры сделало попытку вырваться наружу. Помочь? Подойти? Перевязать? Это означало остановиться. Это означало привлечь внимание. Это могло означать смерть для всех троих. Логика была на стороне Саши. Железная, неопровержимая логика ада. И всё же… Всё же её ноги словно вросли в землю. В груди зашевелилось что-то неуместное, опасное, живое, тот самый огонёк, что она увидела в глазах соседки.

Мать, сжав губы так, что они побелели, отвела взгляд от протянутой руки. В её глазах что-то погасло, закрылось на тяжелый засов. Она резко дернула Сашу.

«Прости, сынок», – прошептала она солдату.

И они пошли дальше, обходя груду кирпичей. Вера шла как во сне, ноги не подчинялись. Она обернулась. Солдат следил за ними взглядом, в котором мольба сменилась пустотой. Его рука медленно опустилась на камни.

И тогда её рука, будто движимая собственной волей, сама потянулась к шее. Пальцы нащупали холодный алюминий фляжки. Последние глотки воды. Ценность. Ресурс. То, за что в этом мире могли убить. Логичный, холодный внутренний голос кричал ей остановиться. Но в её груди бушевало что-то другое, слепой, неразумный порыв, протест против этой железной логики, против этого животного непонимания в глазах умирающего мальчика. Она сдернула фляжку и, не останавливаясь, почти не целясь, швырнула её в сторону раненого. Фляжка звякнула, покатилась по щебню и замерла в полуметре от его ослабевшей руки. Она уже не видела, дотянулся ли он. Она бежала, догоняя мать и брата, а в душе её бушевала страшная буря, стыд за то, что ушла, и странное, крошечное, теплое чувство от того, что попыталась.