Любовь короля. Том 3

Сон Ин широко распахнул дверь, и ослепительные солнечные лучи ударили ему в глаза. Энергично размахивая руками, комнату покинул и он.

Это был первый раз, когда Сонхва причесала Пиён волосы. Он же может стать последним. По правде сказать, она и подумать не могла, что однажды станет собственными руками наряжать сидящую перед ней Пиён – доверившуюся ей. Прежде представить это не могла и сама Пиён. Атмосфера нависла тяжелая и мрачная, но со стороны они напоминали дружных меж собой сестер.

– Готово.

Слегка отойдя от Пиён, Сонхва поглядела на ее волосы – спереди и по бокам – через зеркало. Отражавшееся в нем лицо выглядело пустым. Сонхва успела к этому привыкнуть: не считая их первой встречи, лицо Пиён всегда было таким. А вот в остальном она совершенно не походила на себя обычную. Ее одежды не были истинно роскошны, но и не походили на привычный простецкий наряд, какой она носила, когда занималась ткачеством. Шелковые платья такого цвета и фасона можно было увидеть разве что при дворе или в домах обеспеченных людей, а широкий пояс украшала пестрая тесьма. На первый взгляд она походила на куннё. Мельком взглянув на свое лицо в отражении, Пиён взяла в руки траурную шляпу монсу. Сонхва помогла надеть ее.

– Вы готовы? – донесся снаружи басистый мужской голос.

Распахнув дверь, Сонхва указала Чан Ыю на полностью собранную Пиён.

– Тогда пойдемте, – кивнув, развернулся он.

Кэвон с Ёмбоком, ожидавшие позади Чан Ыя, бросились к Пиён, медленно выходившей из комнаты вслед за Сонхвой.

– Хоть разок взгляни на Нантху напоследок.

– В-в-взгляни на-на-напоследок.

Пиён отвернулась от Ёмбока, державшего на руках ребенка – тот запрокинул головку наверх и широко разинул ротик, – и закрыла лицо полами шляпы.

– Унесите его. Уберите с глаз, – холодно и сухо, хоть и казалась кроткой, ответила она. Смутившись, мужчины отошли на несколько шагов назад вместе с малышом. Ёмбок неожиданно наступил на ногу Пхильдо, скорбно стоявшему неподалеку.

– И-и-извини!

Оттолкнув глядевшего на него в неловкости Ёмбока, Пхильдо шагнул вперед, словно желал преградить Пиён путь.

– Пусти! – не успел он подойти, закричала она. Пхильдо вздрогнул и стал смотреть то на Чан Ыя, то на Сонхву и причитать:

– Так ведь нельзя, господин. Сонхва, разве ж можно?

– Ни к чему об этом беспокоиться, вам особенно, – из-под плотной ткани, покрывавшей лицо, взглянула на него Пиён. Холод ее глаз заставил Пхильдо заколебаться, и тогда она, воспользовавшись моментом, прошла меж ним и Чан Ыем. Он порывался вновь шагнуть вперед – чувствовал, как бы то ни было, что допускать этого никак нельзя, – но Сонхва схватила его за руку:

– Перестань, Пхильдо. Не ты один так думаешь. Но все уже решено.

Тот голову повесил. С губ сорвался глубокий вздох. И все они, один за другим, словно зараза какая их поразила, тяжко вздохнули, глядя, как впереди удаляются спины Пиён и Чан Ыя.

Они шли быстро, но Пиён чувствовала такую тяжесть в ногах, словно ей подложили куски свинца прям в вышитые шелком туфли. Она отчаянно боролась с искушением оглянуться – назад тянуло неописуемо. Спину жгло от полных сожалений взглядов, которыми ее провожали. Надо было улыбнуться! От мыслей о Нантхе, чье лицо не омрачила печаль, у нее сжималось сердце: он совсем не понимал, что мама уходит. Надо было хоть разок взглянуть на него напоследок! Пиён сожалела о том, что была столь упряма в попытках подавить свою слабость. Обернись она, никто бы не осудил, но девушка продолжала неуклонно идти вперед.

Перед глазами промелькнул образ Пхильдо, вдруг шагнувшего ей наперерез. Быть может, именно благодаря ему уйти было гораздо легче. Думая о том, что он стоит позади, Пиён не могла обернуться. Не только оттого, что именно он был тем ужасным, отвратительным и ненавистным ей человеком, который убил Мусока и пытался убить ее саму. При виде него она всякий раз мучилась чувством куда сложнее ненависти. Она отчетливо видела, как Пхильдо пронзил Мусока, поэтому полагала, будто и дышать не сумеет рядом с убийцей любимого, однако в глубине души могла его понять: Пхильдо питал особые чувства и к Мусоку, и к Сонхве, и оттого, должно быть, обнажив свой меч, пребывал в отчаянии.

К тому же, приняв удар на себя, он спас их с Нантхой. У него на лбу до сих пор был отчетливо виден шрам от лезвия меча. Как ни странно, но при виде Пхильдо Пиён всякий раз чувствовала некое родство.

Возможно, причиной тому были слова Мусока, глубоко отпечатавшиеся в ее сердце: «Права была госпожа, другие ошибались. Жертвовать собой не постыдно». В этих теплых словах впервые нашлось утешение ее душевной боли, терзавшей Пиён из-за шрама на его лице. Однако сильнее прочего при виде Пхильдо или при мысли о нем Пиён чувствовала тяжесть на душе.

Непостижимо: она лишилась голоса, своими глазами увидев смерть Мусока, а вернул его не кто иной, как Пхильдо. Даже в тот день, когда Нантха, прежде молчавший подобно ей самой, назвал Пиён мамой, она не сумела произнести ни слова, но вновь обрела голос, когда Пхильдо оказался на грани жизни и смерти. Тогда было не до размышлений – пришлось спешить, но все равно, стоило их взглядам пересечься, Пиён всякий раз смущалась мыслей о произошедшем; так было и пока они переносили раненых в безопасное место вместе с Чан Ыем. Ее тело дало понять: Пхильдо полностью прощен, теперь он один из товарищей, с кем можно жить бок о бок. Вот только правды это не меняет: Мусока убил именно он! Теперь же Пиён чувствовала облегчение: думала, что больше не увидит Пхильдо, всякая встреча с которым приводила ее в замешательство.

– Еще можно вернуться, – прервал ее размышления голос Чан Ыя. Но Пиён продолжила смело идти вперед, не отводя глаз.

– Нет, я не вернусь.

Она шла навстречу смерти.

Семь месяцев назад Чан Ый подоспел как раз вовремя: не приди он на помощь, Сонхва и Пхильдо, Пиён и малыш Нантха, Кэвон и Ёмбок – все они погибли бы, как и задумывал наследный принц, ныне его величество ван. Перво-наперво им нужно было отыскать безопасное место, чтобы оправиться и залечить раны. Поэтому они отправились на постоялый двор в отдалении от порта Пённандо. Место там было неприметное, темное и сырое, там частенько останавливались бродяги и контрабандисты. Выбрали его неспроста. Оттуда люди нередко уезжали с разбитыми головами и переломанными в драках руками и ногами, зато деньгами можно было купить молчание: пока гости платят, там будут притворяться, будто им невдомек, кто останавливается у них на ночь. Да и гостевую книгу заполнят как надо.

Понемногу тратя деньги, которые Лин дал Кэвону, и серебро, которое Сонхва старательно откладывала в Покчжончжане, они бесшумно скрывались в переулках оживленного Пённандо. А когда обдумали все, что им известно, стало ясно: скорее всего, Сан где-то заточили, а Лина наверняка сослали – в одной из грязных портовых трактиров, куда Чан Ый заходил в надежде разузнать что-нибудь полезное, он услышал разговор пьяных моряков, мол, несколько воинов погрузили молодого человека на грани смерти на торговое судно, отбывающее в Мёнджу.

– Нужно спасти госпожу и тайно переправить ее в империю Юань на торговом корабле, – подытожила Сонхва, и все единодушно согласились с ней.

Однако покамест важнее всего было выходить тяжелораненых и проследить за преследовавшими их людьми наследного принца. Теперь, когда он отчасти обратил на них внимание, его высочество не пустит все на самотек. В беспокойстве о грядущем прошли месяцы. За это время мужчины постепенно оправились от ран, а наследный принц стал ваном.

Не обнаружив поводов беспокоиться об опасности, остатки самбёльчхо начали действовать. Кэвон принялся рыскать по порту в поисках торговца, о котором ему рассказал Лин. Пхильдо с Ёмбоком устроились носильщиками на пристань, а Сонхва и Пиён стали зарабатывать на жизнь готовкой и уборкой на постоялом дворе. Чан Ый же отправился на поиски Сан.

Сонхва рассказала ему, что госпожу забрал с собой Чин Кван, поэтому Чан Ый решил рискнуть и прокрался к тому в дом. Столкнись он с бывшим товарищем, можно начать размахивать мечом, но, если госпожа из Хёнэтхэкчу попала в руки государя, вызволить ее без лишнего риска невозможно. Из дворца Чин Кван возвращался не всякий раз, поэтому лишь три дня спустя Чан Ыю, терпеливо ожидавшему его в спальне, удалось увидеть бывшего товарища. За то время, что они не виделись, лицо Чин Квана стало таким изможденным, что словами не передать.

Ужасно уставший, он сбросил монгольскую шляпу паллип и, не сменив одежды, рухнул на кровать и закрыл глаза. Даже когда Чан Ый осторожно выскользнул из-за ширмы, стараясь не издавать ни звука, и встал прямо перед Чин Кваном, тот не открыл глаз. «Уже уснул?» – подозрительно прищурился Чан Ый и слегка наклонился. Чин Кван, конечно, вмиг подскочил и, обнажив клинок, приставил лезвие к чужому горлу. Широко распахнутые глаза не дадут соврать: он никак не ожидал увидеть здесь незваного гостя.

– Чан Ый, ты!..

– Я здесь, чтобы задать тебе вопрос.

– С тех пор как ты бесследно исчез вместе с Суджон-ху, от тебя не было вестей несколько месяцев, а теперь ты вдруг являешься, чтобы задать мне вопрос?

– Бесследно исчез вместе с Суджон-ху? Я? – нахмурился Чан Ый, а Чин Кван тем временем поднялся с кровати и осторожно выглянул в коридор. Убедившись, что снаружи никого нет, он плотно закрыл дверь и потянул бывшего товарища за стол. Тихо, в страхе, что слова его могут покинуть пределы комнаты, он прошептал:

– Судя по словам моих подчиненных, которые потеряли сознание в битве в лесу неподалеку от Покчжончжана, ты увел куда-то выживших предателей. Где ты был все это время, чем занимался? Почему спас их? Разве ты не остался с Суджон-ху?

– Так ты не знаешь, что с ним случилось?

– Нет, его величество издал указ о неразглашении информации, связанной с Суджон-ху. Искать тебя тоже запретили. Все дети из Кымгваджона, кого ты отобрал в солдаты, тоже исчезли, поэтому, раз о тебе и господине не было вестей, я решил, что все вы где-то прячетесь или уехали далеко отсюда. Разве не в этом был план его величества по спасению Суджон-ху?

– Господина сослали. Он едва не умер.

Густые брови Чин Квана изогнулись в удивлении. Лицо отражало недоверие. Тогда Чан Ый поведал ему обо всем, что видел и слышал: о последней встрече с Лином, о том, как спас Сонхву и остальных и сбежал с ними, обо всем, что сумел узнать в порту.

– Суджон-ху и госпожа из Хёнэтхэкчу тайно влюблены?

– Судя по словам людей из Покчжончжана, да. А врать им незачем.

Чин Квин нахмурился – в услышанное не верилось, но вдруг вспомнил безумную ссору, которая произошла между ваном и госпожой. Сам он слышал далеко не все, но меж ними царила уже не та атмосфера дружбы и заботы, что прежде. Когда его величество порывисто покинул тайную комнату, Чин Кван вошел туда; комната напоминала поле битвы – всюду был такой беспорядок. Конечно, было бы странно предполагать, будто государь спрятал свою подругу, желая скрыть ее от обвинений в измене Короне.

Чин Кван был не вправе высказываться о любовных связях вана, но и оставить все как есть не мог. Его величество – супруг женщины, которую любит он сам. А Лин – человек, к которому он питает столь же глубокие доверие и уважение, сколь и к Чан Ыю, поэтому то, как государь обошелся с Суджон-ху, обеспокоило Чин Квана. Его величество выбросил человека, о котором заботился больше всех, значит, его самого, как и Чан Ыя, можно в любой момент пустить в расход и выбросить, как станут не нужны. Так ли преданно должно служить такому вану? Чин Кван засомневался.

– Госпожу из Хёнэтхэкчу держат взаперти в тайной комнате, что во дворце ее величества госпожи Чо, – неожиданно рассказал он. Трещина пробежала по его непоколебимой преданности государю, и, догадавшись об этом, Чан Ый колебаться не стал:

– Я вызволю госпожу. Помоги мне, Чин Кван.

– Это не так легко. – Меж бровями у него пролегла морщина. – Во дворце, где находится тайная комната, всегда дежурит личная стража его величества. Вход в саму комнату охраняю лишь я, но на посту всегда есть еще по три стражника: один в конце коридора, что ведет к комнате, еще двое – у входа во дворец. Всего три группы по три человека, они сменяют друг друга. Дворцовые врата тоже под охраной – там стоит столичная армия. А поскольку его величество навещает госпожу почти каждый день, воспользоваться возможностью спасти госпожу будет нелегко. Да и если позволить ей сбежать, все люди внутри и снаружи дворца окажутся в опасности. Судя по тому, как его величество вел себя до сих пор… – мрачно поведал Чин Кван, – он до самой смерти не выпустит ее из комнаты.

И он рассказал Чан Ыю обо всем, что знал, в подробностях описывая увлеченность государя Сан. Тот выслушал его с серьезным лицом и сказал, что придумает способ вызволить госпожу, а Чин Кван тотчас пообещал помочь всем, чем сможет.

Вернувшись на постоялый двор, ставший им убежищем, Чан Ый поведал обо всем остальным. Только он договорил, Пхильдо вдруг сказал:

– Есть лишь один способ. Явиться, когда стража будет меньше всего готова к этому, и сразиться не на жизнь, а на смерть.

– Тогда будут наказаны и Чин Кван, и стражники с дворцовыми служанками, – выказал несогласие с планом Чан Ый, тогда Кэвон, фыркнув, выступил в поддержку Пхильдо.

– Нам-то какое дело до этих людей! Все они собственными руками помогли этому паршивому государю запереть нашу госпожу, не так разве!

– Со-со-собственными ру-руками по-по-помогли…

Глаза Чан Ыя заволокло злостью, и Ёмбок съежился.

– Все они были мне товарищами. Сколь бы важно ни было спасение госпожи, разбрасываться их жизнями так легко я не могу.

– Они его будто палку, измаравшуюся в дерьме, выбросили, а он все про товарищей твердит, – не решаясь повысить голос, заворчал себе под нос Кэвон.

Но вскоре и его брюзжание перекрыл спокойный голос Чан Ыя:

– Даже если бы я согласился на это, с вашими умениями нам их не победить. Шанс быть схваченными и убитыми куда выше. А если это случится, госпожа останется там навечно.

В кругу собравшихся повисла тишина. В тщетных попытках придумать хоть что-нибудь мысли их спутывались, а внутренности горели, как вдруг голос подала Пиён, продолжавшая хранить молчание даже после того, как вновь обрела возможность говорить.

– Этот человек, Чин Кван, сможет провести во дворец ее величества госпожи Чо кого-нибудь? Если облачиться дворцовой служанкой, шаманкой, монахом или еще кем.

– Возможно.

– А могу я войти в ту комнату, поменяться одеждой с госпожой Сан, нет… госпожой из Хёнэтхэкчу, и остаться там, чтобы вышла она?

Глаза всех остальных радостно засияли, но тотчас потухли.

– Его величество навещает госпожу каждый день. Полдня не пройдет, и тебя поймают. Как ты выберешься? Да и людей во дворце накажут, если ты пропадешь, – покачала головой Сонхва, а остальные кивнули ей в согласии.

– Мне лишь нужно умереть раньше, чем придет государь. – Глаза собравшихся округлились в удивлении. Пиён же невозмутимо продолжила: – Если человек, месяцами находившийся взаперти, потеряет рассудок и убьет себя, это не покажется странным. Судя по тому, что нам известно, страже приказано лишь охранять комнату снаружи, а не связывать госпожу, чтобы та не могла свести счеты с жизнью, значит, такая смерть не будет считаться их виной. А если обжечь лицо до неузнаваемости, позже, если ван захочет убедиться, госпожи ли тело перед ним, отличить нас он не сможет.

– Ты с ума сошла?! – вскричала Сонхва, и Ёмбок, которого Пхильдо ткнул локтем в бок, поспешно унес дремавшего Нантху из комнаты. Глядя в глаза покрасневшей и побледневшей от гнева Сонхве, Пиён оставалась спокойной.

– Это наилучший вариант. Так госпожа будет спасена, а страже не придется за это расплачиваться.

– А как же твоя смерть? Как же Нантха? Ты ведь его мать!

– Он сможет вырасти и без меня. У него есть ты и все остальные…

Раздался громкий звук пощечины.

– Сонхва, да что с тобой!

Оттолкнув того, кто пытался ее остановить, Сонхва со всей силы дважды ударила Пиён по лицу:

– Больше не смей так говорить!

Обернувшись к Чан Ыю, она сказала:

– Я пойду.

Все, включая Пиён, подняли головы.

– Сонхва!

Не обращая внимания на рассерженного Пхильдо, она повторила коротко и ясно:

– Я пойду в ту комнату и останусь там вместо госпожи.

– Нельзя, – не думая прикрыть распухающее лицо, бросилась к ней Пиён. – Ты ниже и слишком сильно отличаешься от госпожи. А я годами жила, притворяясь ею. Если туда пойдет кто-то, кроме меня, его величество точно поймет, что перед ним не тело госпожи. Я просто обязана сделать это! Нет иного способа отплатить госпоже за ее милость и искупить вину за мои преступления против нее. Я не смогу спокойно жить, если ей придется свою жизнь провести взаперти. Уж лучше умереть, – прозвучали ее слова, твердые как камень, и в комнате вновь воцарилась тишина. Пот выступил на лбах у мужчин и омочил их головные повязки. Вопроса выбора между Сонхвой и Пиён не стояло. Нужен был способ спасти госпожу, который не требовал бы приносить кого-то в жертву.

– Подумаем еще. Можно найти и другой способ.

Конец спору тем вечером положил Чан Ый, который и сам другого способа отыскать не мог. На следующий день и еще через день все снова собирались вместе и думали, как еще можно помочь госпоже, но так и не сумели придумать решение, которое понравилось бы всем. Пиён продолжала уверять, что плана лучше ее собственного нет, поэтому остальные пребывали в затруднительном положении. Через некоторое время Чин Кван согласился с идеей Пиён, и положение Сонхвы и остальных стало незавиднее прежнего. В конце концов она победила.

В ночь перед уходом Пиён они с Сонхвой в первый и последний раз вместе сидели за домом. Им было неловко смотреть в глаза друг другу, поэтому они то оглядывали собственные ноги, то вглядывались в парившую в небе луну. Глубоко вдохнув влажный воздух, погоняемый теплым ветром, Сонхва осторожно заговорила:

– …Если ты передумаешь, никто и слова не скажет. Госпожа тоже.

– Могу я попросить тебя заботиться о Нантхе?

Сонхва потеряла дар речи. Когда Пиён, прежде смотревшая на носки своей обуви, медленно повернула к ней голову, она едва заметно улыбнулась, словно вот-вот заплачет, и, глядя на луну, сказала:

– Он наш общий ребенок. Кэвон, Ёмбок, Чан Ый и я, даже Пхильдо – все мы его мамы и папы.

– Прости! – Пиён заплакала прежде Сонхвы, по ее щекам заструились слезы. – Прости, что прошу об этом. Прости, что прошу тебя, хотя мое преступление пред тобой непростительно. Но ты единственная, кому я могу доверить его. Прости, пожалуйста, прости…

«Прости», – бормотала Пиён, постепенно приближаясь ко дворцу вслед за Чан Ыем. Теперь ей оставалось лишь одно: спасти свою госпожу, которая долгие годы была ей подругой. Оставив тяжелые воспоминания, Пиён успокоила взволнованную душу. Впереди возвышались, словно желали подавить ее решимость, стены дворца, но она не страшилась. Было ощущение, словно ей предстояло выполнить задачу, которую она давно откладывала. Даже при виде стажи, охранявшей врата и дворец, она не дрогнула.

– Здесь манускрипты, письменные принадлежности и душистые травы, которые необходимы ее величеству госпоже Чо, – спокойно, без дрожи в голосе сказала Пиён, протянув страже бумагу, подтверждающую, что ей дозволено ступить во дворец. Все эти вещи Сан по наущению Чин Квана попросила у Вона, и тот отказывать не стал. Главе караула дворцовых врат был заранее дан указ пропустить служанку и носильщика, которые их принесут, поэтому Пиён и Чан Ыю, волочившему сундук, без толики сомнений позволили войти. Миновав дворцовые врата, они направились прямиком к задней части дворца, где, как рассказал им Чин Кван, находилась тайная комната. Туда же выходило окно умывальни. Пока трех стражников, охранявших Сан, помимо Чин Квана, сменяла следующая группа, ей самой пришло время покинуть комнату – якобы из желания принять ванны. Сопровождал ее, конечно, Чин Кван. И Чин Кван же велел стражнику, стоявшему у окна, на время покинуть пост. Чан Ый подсадил Пиён, и та с трудом влезла в окно. В наполненной белесым паром комнате стояла Сан.

– Пиён!

– Госпожа!

Обнявшись, чуть слышно – чтобы ни звука не просочилось наружу – отчаянно позвали они друг друга. Увидев наконец одну из тех, по кому так долго скучала, Сан не выпускала Пиён из объятий и притянула к себе лишь крепче. Шмыгнув носом и широко распахнув глаза, она накрыла щеки Пиён своими ладонями.

– Ты… говоришь!

– …Так вышло, – избегая смотреть в глаза Сан, ответила она. Ей не хотелось объяснять, что дар речи ей вернул Пхильдо. На это не было времени. Выпутавшись из объятий, Пиён стала спешно развязывать широкую ленту на своей одежде.

– Что ты делаешь? Хочешь принять ванну? – улыбнувшись, указала на горячую воду озадаченная Сан.

– Скорее раздевайтесь, госпожа. И надевайте это, быстрее!

– Чего ты вдруг? Давай выбираться.

– Сначала нужно переодеться. Только так вы сможете выбраться.

– А ты?

– Я не иду.

Ошеломленная неожиданным ответом, Сан замерла. Пару раз моргнув, она быстро догадалась, что Пиён имела в виду, и лицо ее окрасила печаль. Чин Кван сказал, что она сможет встретиться с людьми из Покчжончжана, но не упоминал, что кому-то придется остаться здесь вместо нее.

– Так я должна уйти одна и оставить тебя здесь?

– Поторопитесь. Вечно оставаться здесь, оправдываясь желанием принять ванну, не получится.

– Если ван обо всем узнает, тебя со всей жестокостью запытают до смерти.

– К этому я готова. Но если вы прямо сейчас не выберетесь отсюда, меня раскроют, и тогда вы останетесь здесь, а я умру напрасно.

– Возвращайся, – обрубила Сан, запахивая чогори Пиён. – Здесь останусь я. Мне и здесь живется вполне неплохо. А ты возвращайся и уезжай отсюда вместе с Сонхвой, Нантхой и остальными.

– Нет, здесь останусь я! Вместе с Сонхвой уедете вы, госпожа!

– Тебя и так годами держали взаперти из-за меня. И ты предлагаешь мне снова поступить так с тобой? Нет, так нельзя. Я не могу! Ни за что.

Их руки яростно сталкивались друг с другом: Пиён пыталась развязать ленту, Сан – накрепко запахнуть одежды. Снаружи постучали по окну.

– Поторопитесь. Времени мало, – стал подгонять их Чан Ый, и Пиён, вдруг обретя силы, схватила Сан за руки так крепко, чтобы та не могла пошевелиться. На ее красном от усилий лице появилась слабая улыбка.

– Мне никогда не претило жить взаперти вместо вас. Я для того и рождена.

– Нет, Пиён. Ты рождена не для того. Никто в мире не должен быть брошен или убит вместо другого человека. Вот почему я была благодарна Мусоку.

Услышав его имя, она вздрогнула от неожиданности. Выбравшись из рук Пиён, Сан нежно коснулась ее щек.

– Мне жаль Сонхву, но, думая о тебе, я была благодарна Мусоку. Он помог тебе покинуть наш дом, познать счастье и любовь и даже стать матерью. Он был готов отказаться от Сонхвы и Пхильдо, лишь бы защитить вас с Нантхой, поэтому береги себя. Не забывай: ты не менее драгоценна и любима, чем другие. Поэтому иди и позаботься о безопасности Нантхы – он тоже не менее драгоценен и любим, чем другие.

По окну застучали громче. Чан Ый торопливо прошептал:

– Снаружи какой-то странный шум. Нам нужно уходить сейчас же! Скорее!

Сан изо всех сил толкнула Пиён к окну, и та замерла рядом с ним в нерешительности. Шум стало слышно и внутри. Он доносился не изнутри королевского дворца, но было ясно, что где-то там толпой бегают люди, визжат и верещат служанки, и кричат рассерженные мужчины. В чем дело? Пока не догадывавшиеся о причине происходящего Сан и Пиён обеспокоенно переглядывались, дверь настежь распахнули. Сквозь клубившийся пар к ним вбежал мужчина.

– Я выведу вас наружу, – спокойно, хотя и не в силах скрыть своей тревоги, сказал он.

Это был Чин Кван.

Вон молча глядел на лист бумаги, который Будашир нервозно опустила перед ним на стол. Дверь, приоткрытая главой караула для супруги государя, сильно измялась[19], словно кто-то вымещал на ней гнев. Сухо посмотрев на документ, Вон обратил взгляд на свою жену, молча и неподвижно стоявшую по другую сторону стола. «Это что?» – вопрошал его раздраженный и раздосадованный взгляд. Будашир, вздернув подбородок, дерзко указала вану на анонимное письмо. Безмолвно велела сперва прочесть. Недовольно щелкнув языком, Вон подпер ладонью подбородок и опустил глаза к письму.

– Хм, «Жена Чо Ингю, почитающая духов и шаманов, прокляла его величество, чтобы тот разлюбил родственницу императора и всю любовь лишь ее дочери дарил». Так вся эта суета и твое появление в этом дворце – все ради того, чтобы я прочел это?

– Да, ваше величество.

– Тогда ступай. Надеюсь, в следующий раз ты принесешь мне чтиво поинтереснее.