Глава 1
“Красные труселя ничо такие. Как раз подходят для занятий парашютным спортом.”
“Не представляю, какая должна быть жопа, чтобы такие подходили.”
Смотрю на экран и не могу понять, что происходит. Чат нашего дома взрывается сообщениями. Это что, новый вид рекламы? Или спам?
Совсем уже соседи кукухой поехали. У нас такое не удивительно… На прошлой неделе бабка с третьего этажа гоняла по двору с веником какого-то мужика, утверждая, что он украл её кота. Кота потом нашли на чердаке. Спал себе преспокойно. Но осадочек остался.
Приходится открыть чат, хотя бы для того, чтобы задушить его писк, но я на автомате пролистываю сообщения. Любопытство – моя вечная слабость.
“Кто устроил срач на шестом этаже?!”. И все бы ничего, такие скандалы из-за мусора происходят каждый день.
Но…
Сердце пропускает удар. Даже в плюс тридцать семь холодок пробегает по спине, заставляя выпрямиться.
Я живу именно на шестом! И на прикрепленном фото пакеты именно у моей двери!
Нет. Нет-нет-нет.
Это мои вещи. МОИ ВЕЩИ! Я вижу торчащие кроссовки из пакета, и вазу, и…
Боже, это они МОИ счастливые трусы всем подъездом обсуждают?!
Ускоряюсь. Бегу домой. Бок начинает колоть. Организм протестует против внезапной нагрузки. Но адреналин гонит вперёд, заглушая боль и усталость.
Тяжёлая подъездная дверь с кодовым замком. Пальцы дрожат так сильно, что не могу попасть по кнопкам. 1-9-8-4. Промахиваюсь. Снова. 1-9-8-4. Наконец!
Дверь открывается с противным скрежетом. Врываюсь внутрь, чуть не сшибая выходящую соседку. Она что-то возмущённо кричит, но я уже несусь вверх по лестнице. Лифт? Какой лифт? Некогда ждать!
Второй этаж. Третий. Ноги подкашиваются, лёгкие печет. Четвёртый. Пятый. Хватаюсь за перила, подтягиваюсь. Ещё немного. Ещё чуть-чуть.
Шестой.
Замираю на последней ступеньке. Сердце колотится где-то в горле, пульс стучит в висках. Перед глазами плывёт. И я рада была ничего не увидеть, но чёрные мусорные пакеты свалены как попало у моей двери. Из одного вывалилась стопка книг. Из другого торчит рукав моего синего свитера.
И красные трусы. Мои счастливые красные трусы, которые я вешала каждый раз на торшер, наудачу. Сейчас они лежат прямо на всеобщем обозрении.
Ноги подгибаются. Хватаюсь за стену, чтобы не упасть. Шершавая штукатурка царапает ладони.
Это не может происходить со мной. Это дурной сон. Сейчас проснусь, и всё будет как прежде.
Но тут дверь – МОЯ дверь, дверь квартиры, где я прожила последние пять лет – приоткрывается. В щели появляется знакомое лицо. Галина Петровна. Мать моего мужа.
Она выносит мой старый чемодан. Ставит его поверх пакетов с таким видом, словно выносит мусор.
Открываю рот. Хочу что-то сказать, спросить, закричать. Но голосовые связки не слушаются. Шлепаю губами как рыба. Из горла вырывается только сдавленный хрип.
Галина Петровна смотрит на меня ещё секунду. Её тонкие губы кривятся в подобии усмешки. А потом…
БАМ!
Дверь захлопывается. Громко. Окончательно. Бесповоротно.
Звук эхом разносится по лестничной клетке. Я вздрагиваю всем телом, словно от удара.
Телефон в кармане вибрирует. Механически достаю его. СМС. От мужа.
Миша: “Люд, не реви только.”
“Мама права. Ты безалаберная, совершенно нехозяйственная. И хамка к тому же.”
"И с весом твоим давно пора что-то делать…"
“Мне лучше жениться на Вике.”
“Я ходил с ней на свидания. Она принесла пирожки! Накормила наконец-то домашним!”
“Люд, только не надо истерик. Да, я сплю с Викой уже полгода. Она страстная, раскрепощённая, не стесняется своих желаний. Когда ты последний раз надевала что-то кроме пижамы? Вот и ответ, почему я ухожу.”
“Точнее, мы расстаемся.”
“Уходишь ты.”
“На развод подам завтра.”
"Прости. Так будет лучше.”
Читаю. Перечитываю.
Прости? ПРОСТИ?! Пять лет брака, и всё, что он может сказать – "прости"?
Так будет лучше.
Ага. Лучше. Наверное. Только не мне.
Смотрю на свои вещи, разбросанные по грязному полу. На красные трусы, ставшие темой для обсуждения всего подъезда. На закрытую дверь квартиры, которую ещё час назад считала своим домом.
В груди поднимается что-то горячее и злое. Не истерика – нет. Что-то гораздо более опасное. Холодная, расчётливая ярость.
Поднимаю голову. За соседскими дверями слышится шёпот. Соседка гремит ключами и выходит в подъезд. С виду милейшая бабулечка. Но у всех есть свои недостатки. Она питает слабость к сплетням.
– Людка, что за срачельник ты тут развела.
– Баб Нин, да это не я. Я вообще ухожу.
– А… Это правильно, – кивает и заговорщицки наклоняется, чтобы рассказать страшную тайну. – Люд, а я всё знала! У него же эта, с ногтями! – показывает на своих руках ногти не меньше, чем в полметра.
– Совет им да любовь!
Баб Нина еще что-то причитает, но я не слушаю.
Выворачивая хлам из чемодана, складываю самые необходимые вещи. Папку с документами, к счастью, никто не украл. В отличие от заначки. В маленьком карманчике косметички – пусто. Ну да. Это Миша с мамочкой упустить не могли.
Справляюсь со сборами быстро. Получается чемодан, рюкзак и небольшая сумка.
– Э! Людка! А хлам этот, кому оставила?!
– Это вам баб Нин! – торжественно вкладываю ей в ладонь свои красные трусы. – Наудачу. Вдруг поможет. А за уборкой это в двадцать восьмую позвоните!
Баба Нина орет мне в спину крайне изобретательным матом, а я, не слушая, спускаюсь по лестнице.
Но ничего. Я ещё покажу им всем. И Мише. И его мамочке. И соседям-зевакам.
Это ещё не конец. Это только начало.
Глава 2
Просыпаюсь оттого, что затекла шея. Кресло в бухгалтерии явно не предназначено для ночёвок – спинка откинута под неправильным углом, подлокотники впиваются в рёбра. Пахнет пылью и старым кофе.
Первые секунды не понимаю, где я. Солнечный луч пробивается сквозь занавески в ромашках. Наш главбух Антонина Семёновна выбрала их лично, сказала, что они создают уют. Сейчас эти ромашки смотрят на меня с немым укором: "Что ты здесь делаешь, милочка?"
А что я делаю? Ах да. Ночую в офисе, потому что муж выставил меня из дома вместе с чемоданами.
Сердце сжимается от этой мысли, как будто кто-то стиснул его в кулаке.
Но запах пыли слишком реален. И затёкшая шея тоже. И мои вещи, сложенные у стены самое, убедительное доказательство того, что кошмар продолжается.
Встаю с кресла. Спина скрипит, как старая дверь. В висках пульсирует боль. Вчера я так и не поела, только выпила воды из кулера. Желудок сводит от голода, но даже думать о еде тошно.
Иду к зеркалу в углу кабинета. Господи, на кого я похожа! Глаза опухшие, тушь размазана. Волосы торчат во все стороны, как у домовёнка Кузи. Пытаюсь пригладить их руками бесполезно.
В сумочке нахожу влажные салфетки, стираю остатки вчерашней войны с лица.
Руки дрожат. Не от холода. Июльское утро уже врывается духотой в приоткрытое окно. От осознания. От страха. От полной растерянности.
Что теперь? Куда идти? К подругам неудобно. У Ленки ребёнок маленький, у Светки свекровь живёт.
Желудок снова скручивает. На этот раз не от голода – от паники. Денег почти нет. На карте тысяч пять с копейками. Зарплата только через две недели.
Заначка сейчас могла бы очень выручить, но свекровь не положила. Или "забыла". Чтоб жизнь мёдом не казалась.
Сажусь обратно в кресло. Ноги не держат. В груди разрастается паника, как чернильное пятно на белой блузке. Пять тысяч на две недели. И жить негде.
Слышу шаги в коридоре. Сердце проваливается куда-то в желудок. Рабочий день начинается в девять, сейчас только половина восьмого. Кто это может быть?
Дверь распахивается без стука. На пороге – наш директор Виктор Палыч. Лицо у него крайне недовольное.
– Людмила Сергеевна, – начинает он, и я понимаю – всё плохо. Он никогда не называет меня по отчеству. Обычно просто "Люда" или "Людочка". – Это что за цирк?
Молчу. Что тут скажешь? "Извините, Виктор Павлович, муж выгнал из дома, а мне некуда идти"? Жалкая я. Такая жалкая, что самой противно.
– Охрана доложила, что вы здесь ночевали, – продолжает он, и щёки его наливаются краской. Теперь он похож на варёную сосиску. – Это офис, а не отель! Не общежитие! Что люди подумают?
Какие люди? Хочется спросить. Но я молчу.
– Я не могу допустить… – он запинается, трёт лоб. – В общем, мы вынуждены с вами расстаться. Немедленно.
Что? Слово бьёт под дых, выбивает остатки воздуха. Увольнение? Сейчас?
– Виктор Павлович, я… – голос срывается. – Я всего одну ночь. У меня обстоятельства…
– Людмила Сергеевна, не усугубляйте. Соберите вещи. Расчёт получите в понедельник.
Он разворачивается и уходит. Даже не взглянул на меня.
Сижу, не в силах пошевелиться. В ушах звенит. Или это кровь так стучит в висках? Уволена. За то, что переночевала в офисе. Даже не украла ничего, не напилась, не устроила дебош. Просто спала в кресле…
Второй раз за сутки собираю вещи. Руки совсем не слушаются.
Выхожу из офиса со всем своим скарбом вообще не понимая, что делать дальше. Охранник Коля смотрит сочувственно, но молчит. Все молчат. Будто я заразная.
На улице солнце бьёт в глаза. Июль, жара, асфальт плавится. А я стою посреди тротуара со всеми своими вещами и думаю: это дно? Или можно упасть ещё ниже?
Прохожие обтекают меня, как речная вода камень. Никому нет дела до моих забот. У всех свои проблемы.
Сажусь на скамейку возле офиса. Достаю телефон. Кому позвонить? Кто поможет? Слепо листаю телефонную книгу.
В голове всплывает слово, как спасательный круг, брошенный утопающему.
«Курлыки».
Нижние.
Это не болезнь. Это деревня. Там дом бабушки. Где я не была целых десять лет после ее смерти.
Закрываю глаза, пытаюсь вспомнить. Белёный домик с голубыми ставнями. Печка русская. Сад с яблонями. Колодец во дворе. Бабушка в цветастом переднике: "Людочка, иди блинов поешь!". Слёзы снова наворачиваются.
Дом там стоит. Должен стоять.
Конечно, за десять лет там сейчас… Крыша течёт, наверное. Мыши. Нет, крысы. А может, и летучие мыши на чердаке поселились. Тараканы точно есть. У них, похоже, постоянная прописка во всех заброшенных домах.
Но это крыша над головой. Четыре стены. Место, куда можно приехать и упасть. И, может быть, собрать себя по кусочкам.
Тащусь к остановке. Тяжело. Жарко. Пот течёт по спине, майка липнет к телу. Но я иду. Шаг. Ещё шаг. Ещё.
Какая-то бабулька с сочувствием смотрит на мои пожитки:
– Переезжаете, милая?
Хочется рассмеяться. Или разрыдаться. Переезжаю. Из нормальной жизни – в полную неизвестность.
– Да, – говорю. – Переезжаю.
Выбора нет. Вариантов – ноль.
Электричка грязная, пахнет потом и перегаром. Сажусь у окна, пакеты запихиваю под сиденье.
Поезд трогается. За окном мелькают пригороды, потом – поля. Я еду. Куда? Зачем? Что буду делать в заброшенном доме?
Не знаю. Знаю только, что других вариантов нет. Что я устала. Что мне страшно. И что слёзы снова подступают к горлу.
Глава 2
Просыпаюсь оттого, что затекла шея. Кресло в бухгалтерии явно не предназначено для ночёвок – спинка откинута под неправильным углом, подлокотники впиваются в рёбра. Пахнет пылью и старым кофе.
Первые секунды не понимаю, где я. Солнечный луч пробивается сквозь занавески в ромашках. Наш главбух Антонина Семёновна выбрала их лично, сказала, что они создают уют. Сейчас эти ромашки смотрят на меня с немым укором: "Что ты здесь делаешь, милочка?"
А что я делаю? Ах да. Ночую в офисе, потому что муж выставил меня из дома вместе с чемоданами.
Сердце сжимается от этой мысли, как будто кто-то стиснул его в кулаке.
Но запах пыли слишком реален. И затёкшая шея тоже. И мои вещи, сложенные у стены самое, убедительное доказательство того, что кошмар продолжается.
Встаю с кресла. Спина скрипит, как старая дверь. В висках пульсирует боль. Вчера я так и не поела, только выпила воды из кулера. Желудок сводит от голода, но даже думать о еде тошно.
Иду к зеркалу в углу кабинета. Господи, на кого я похожа! Глаза опухшие, тушь размазана. Волосы торчат во все стороны, как у домовёнка Кузи. Пытаюсь пригладить их руками бесполезно.
В сумочке нахожу влажные салфетки, стираю остатки вчерашней войны с лица.
Руки дрожат. Не от холода. Июльское утро уже врывается духотой в приоткрытое окно. От осознания. От страха. От полной растерянности.
Что теперь? Куда идти? К подругам неудобно. У Ленки ребёнок маленький, у Светки свекровь живёт.
Желудок снова скручивает. На этот раз не от голода – от паники. Денег почти нет. На карте тысяч пять с копейками. Зарплата только через две недели.
Заначка сейчас могла бы очень выручить, но свекровь не положила. Или "забыла". Чтоб жизнь мёдом не казалась.
Сажусь обратно в кресло. Ноги не держат. В груди разрастается паника, как чернильное пятно на белой блузке. Пять тысяч на две недели. И жить негде.
Слышу шаги в коридоре. Сердце проваливается куда-то в желудок. Рабочий день начинается в девять, сейчас только половина восьмого. Кто это может быть?
Дверь распахивается без стука. На пороге – наш директор Виктор Палыч. Лицо у него крайне недовольное.
– Людмила Сергеевна, – начинает он, и я понимаю – всё плохо. Он никогда не называет меня по отчеству. Обычно просто "Люда" или "Людочка". – Это что за цирк?
Молчу. Что тут скажешь? "Извините, Виктор Павлович, муж выгнал из дома, а мне некуда идти"? Жалкая я. Такая жалкая, что самой противно.
– Охрана доложила, что вы здесь ночевали, – продолжает он, и щёки его наливаются краской. Теперь он похож на варёную сосиску. – Это офис, а не отель! Не общежитие! Что люди подумают?
Какие люди? Хочется спросить. Но я молчу.
– Я не могу допустить… – он запинается, трёт лоб. – В общем, мы вынуждены с вами расстаться. Немедленно.
Что? Слово бьёт под дых, выбивает остатки воздуха. Увольнение? Сейчас?
– Виктор Павлович, я… – голос срывается. – Я всего одну ночь. У меня обстоятельства…
– Людмила Сергеевна, не усугубляйте. Соберите вещи. Расчёт получите в понедельник.
Он разворачивается и уходит. Даже не взглянул на меня.
Сижу, не в силах пошевелиться. В ушах звенит. Или это кровь так стучит в висках? Уволена. За то, что переночевала в офисе. Даже не украла ничего, не напилась, не устроила дебош. Просто спала в кресле…
Второй раз за сутки собираю вещи. Руки совсем не слушаются.
Выхожу из офиса со всем своим скарбом вообще не понимая, что делать дальше. Охранник Коля смотрит сочувственно, но молчит. Все молчат. Будто я заразная.
На улице солнце бьёт в глаза. Июль, жара, асфальт плавится. А я стою посреди тротуара со всеми своими вещами и думаю: это дно? Или можно упасть ещё ниже?
Прохожие обтекают меня, как речная вода камень. Никому нет дела до моих забот. У всех свои проблемы.
Сажусь на скамейку возле офиса. Достаю телефон. Кому позвонить? Кто поможет? Слепо листаю телефонную книгу.
В голове всплывает слово, как спасательный круг, брошенный утопающему.
«Курлыки».
Нижние.
Это не болезнь. Это деревня. Там дом бабушки. Где я не была целых десять лет после ее смерти.
Закрываю глаза, пытаюсь вспомнить. Белёный домик с голубыми ставнями. Печка русская. Сад с яблонями. Колодец во дворе. Бабушка в цветастом переднике: "Людочка, иди блинов поешь!". Слёзы снова наворачиваются.
Дом там стоит. Должен стоять.
Конечно, за десять лет там сейчас… Крыша течёт, наверное. Мыши. Нет, крысы. А может, и летучие мыши на чердаке поселились. Тараканы точно есть. У них, похоже, постоянная прописка во всех заброшенных домах.
Но это крыша над головой. Четыре стены. Место, куда можно приехать и упасть. И, может быть, собрать себя по кусочкам.
Тащусь к остановке. Тяжело. Жарко. Пот течёт по спине, майка липнет к телу. Но я иду. Шаг. Ещё шаг. Ещё.
Какая-то бабулька с сочувствием смотрит на мои пожитки:
– Переезжаете, милая?
Хочется рассмеяться. Или разрыдаться. Переезжаю. Из нормальной жизни – в полную неизвестность.
– Да, – говорю. – Переезжаю.
Выбора нет. Вариантов – ноль.
Электричка грязная, пахнет потом и перегаром. Сажусь у окна, пакеты запихиваю под сиденье.
Поезд трогается. За окном мелькают пригороды, потом – поля. Я еду. Куда? Зачем? Что буду делать в заброшенном доме?
Не знаю. Знаю только, что других вариантов нет. Что я устала. Что мне страшно. И что слёзы снова подступают к горлу.