Вольф Мессинг. Взгляд сквозь время
- -
- 100%
- +
Хмель испарялся, прояснилась запредельная даль, и Мессинг нутром ощутил страх, который изводил задержавшего их законника и социал-демократа. Более всего этот приверженец соблюдения юридических процедур боялся разгула страстей, которые могли вновь опрокинуть порядок в провинциальном Эйслебене.
В этом предчувствии таилась неразрешимая загадка, ведь более несовместимых понятий, чем «разгул» и «Эйслебен», трудно было отыскать. Этот нонсенс произвел на Вольфа отрезвляющее действие. На вопрос, что он мог показать насчет оружия, Мессинг заявил, что знать не знает ни о каком оружии. У него контракт, затем потребовал, чтобы с ним и со всеми артистами обращались достойно.
Начальник полиции прищелкнул каблуками и пообещал, что дознание будет произведено аккуратно и в кратчайшие сроки.
– Какое дознание?! – воскликнул Мессинг.
Только этого не хватало. В этом случае его карьере в Винтергартене, а может, и во всей Германии сразу пришел бы конец.
Мессинга поддержал голос от двери:
– Господин Штольц, не надо никакого расследования!
Он обернулся – в кабинет по-хозяйски вошел Вилли Вайскруфт.
– Ни о каком расследовании и речи быть не может, – подтвердил он. – Господин профессор никоим образом не причастен к шайке красных головорезов, пытавшихся использовать его известность для осуществления своих гнусных планов.
Первым порывом было возмущение, желание возразить, поправить Вилли, но опыт быстротекущей жизни взял верх, и Вольф прикусил язык. Успокоившись, сказал самую постыдную в своей жизни фразу:
– Да-да, я не знаю ни о каком оружии.
Начальник полиции обратился к Вайскруфту:
– Если вы, господин Вайскруфт, готовы поручиться за герра профессора, и герр профессор даст слово, что при первой же необходимости явится в Эйслебен для дачи показаний, я готов отпустить его.
– Гарантирую! – коротко выразился Вилли.
Мессинг с Вайскруфтом вышли на улицу. У входа Вилли ждал легковой автомобиль. Этот автомобиль вконец доконал Вольфа – владельцу «мерседеса» возражать бесполезно. По инерции он позволил усадить себя на переднее сидение, затем, собравшись с силами, с ходу нырнул в сулонг[25]. Оказавшись в запределье, медиум смутно разглядел Ханни, сидевшую в камере на откинутой койке и сложившую руки на коленях. Губы ее были сжаты. Приметил начальника полиции, кому-то докладывающего по телефону – о чем он говорил, Мессинг не мог разобрать. Перевел ментальный взгляд на комнату отдыха, где полицейские обсуждали подробности засады, которую добровольцы из местного отряда самообороны, гордо называвшегося «Штурмовой батальон Эйслебена», устроили красным. Вахмистр возблагодарил Всевышнего за то, что ему и его напарникам не пришлось сидеть в засаде, иначе они тоже кого-нибудь не досчитались бы. Один из шуцманов подхватил – этот красный настоящий оборотень. По мне, признался он, его следовало бы сжечь и дело с концом. У нас в деревне с такими не церемонились.
Эти слова подтолкнули их к размышлениям о той роли, которую играет в жизни случай. Вахмистр припомнил стрельбу на лесной дороге, грязь и лужи в колеях, по которым им пришлось пробираться к месту засады, грузовик, задержанный местными добровольцами. Его послали в лес восстановить закон и порядок, вот почему он сразу решил поставить фрейкоровцев на место. Вахмистр поднял руку, крикнул: «Прекратить стрельбу»! Штурмовики нехотя подчинились. Затем вахмистр поправил ремень и уже совсем было решился выйти из-за ствола, чтобы окриком прекратить безобразие, как вдруг из-под грузовика раздался выстрел, и один из штурмовиков, как подкошенный, упал на землю и завопил: «Он попал в меня! Он попал в меня!»
Тут же начался яростный ответный обстрел. Полетели щепки, в досках кузова появились новые дырочки, зашипел воздух, выходивший из пробитой шины.
Из кузова закричали: «Не стреляйте! Сдаемся!». Потом полетели револьверы, показались три дрожащие окровавленные руки.
Вахмистр, наконец совладавший с ремнем, крикнул:
– Прекратить огонь! Вылезайте.
Два молоденьких паренька, дрожа от страха, полезли через борт. Тот, кто был целехонек, поддерживал своего раненого товарища. Юнгфронтовцы спустились на землю и, пошатываясь, заковыляли в сторону кустарников, где укрылась засада. Вахмистр и командир группы добровольцев, мужчина в длиннополой робе с розовым платком, подвязанным под подбородком, ждали их за стволом старого дуба.
Дальше произошло что-то непонятное – то ли добровольцу не хватило выдержки и он решил поскорее расправиться с красными, то ли надеялся первым арестовать преступников, – но он выскочил из – за дерева. Тут же раздался выстрел, и командир группы молча рухнул на землю. Вахмистр еще удивился: разве можно с такой скоростью падать? Кто-то из добровольцев в ярости вскинул винтовку в сторону пареньков, однако вахмистр ударил по стволу винтовки и прикрикнул:
– Здесь командую я! Прекратить огонь!!
Затем крикнул юнгфронтовцам:
– Идите сюда.
Когда обоим надели наручники, раненому тоже, он спросил:
– Кто там, под колесом?
– Старший.
– Какой старший?
– Который без рук.
Вахмистр не поверил:
– Шутите?!
– Нет, господин вахмистр, это Шуббель, он выступал на сцене.
Вахмистр крикнул из-за дерева:
– Герр Шуббель, сдавайтесь. Сопротивление бесполезно.
Ответом было молчание.
Кто-то из добровольцев помянул черта и спросил:
– Что будем делать?
Было сумрачно, приближалась ночь. Кто-то из штурмовиков закурил. Вахмистр, срывая злость, прикрикнул:
– Прекратить курение!
Огонек сигареты тут же угас.
Дальнейшее настолько отчетливо врезалось в память вахмистра, что Мессингу не надо было прилагать усилия, чтобы опознать случившееся в лесу. Затаив дыхание, он следил за кадрами, мелькавшими в его сознании.
Вахмистр послал в обход группу из трех человек, сам с другим полицейским решил подобраться справа. Ему и его напарнику повезло больше, может быть, потому что вахмистр – ветеран, прошедший войну, ступал осторожно, старался не шуметь. Те, что шли слева, буквально ломились сквозь кустарник, и ведьмак, спрятавшийся под машиной, выстрелил в их сторону.
Мессинг как сейчас видел Гюнтера, сидевшего в глубокой заполненной водой колее. Шуббель оперся спиной о колесо, ждал темноты, надеясь ускользнуть. Надежды было мало, на самом донышке. Откровенно говоря, никакой надежды не было, стало быть, «придется помирать с песней». Эта фраза засела в мозгу Вольфа и била очень чувствительно по самому темечку.
Заслышав шум в кустах, Гюнтер, придерживая оружие ногами, вскинул винтовку, прицелился и большим пальцем правой ноги нажал на спусковой крючок.
Раздался выстрел.
Вопль засвидетельствовал, что цель поражена.
Вахмистр, подобравшийся к машине с противоположной стороны, изумленно наблюдал за этой картиной. После выстрела он, словно очнувшись, положил ствол револьвера на сук, прицелился и выстрелил в спину Гюнтеру. Попал – не попал, но Шуббель повалился в грязь. Другой полицейский бросился к нему, вырвал винтовку, потом схватил за обрубок и вытащил Гюнтера на обочину.
Мессинг смотрел на Шуббеля, как сейчас, с высоты четырнадцатого этажа, смотрит на вас.
Гюнтер лежал на спине и тяжело дышал. Он попытался сесть, это удалось не сразу, вероятно, ранение было тяжелым, однако он не стонал, не просил пощады. Смотрел спокойно. В его лице не было обреченности. Жить ему оставалось недолго, но он умирал так, как загадывал – в бою, лицом к лицу с классовыми врагами, в обнимку с песней. С какой, неизвестно. Обнаружив струившуюся кровь, Гюнтер попытался левым обрубком зажать рану.
Добровольцы столпились возле него. Когда вахмистр отвернулся и начал засовывать револьвер в кобуру, один из штурмовиков приставил дуло пистолета к уху Гюнтера и выстрелил.
Мессинг не стал описывать, что случилось с головой Гюнтера, сказал только, что выстреливший объявил, что одной собакой на свете стало меньше. Еще сказал, что умирал Гюнтер трудно, скрипел зубами, этот скрип, как никакой другой гимн, пусть даже самый вдохновенный, вплоть до Интернационала, не смог бы с такой силой вцепиться в память Вольфа.
Все, что Мессингу удалось рассмотреть, промелькнуло настолько стремительно, что Вилли еще не успел обойти машину, чтобы сесть за руль, как Вольф выскочил из салона и бросился в полицейский участок.
Он спешил не потому, что командир батальона штурмовиков требовал у начальника полиции без долгих формальностей передать ему «красных уродов». Он грубо настаивал на том, что лучше всего вывезти их в лес и там прикончить. Зачем доводить дело до суда, какая-нибудь красная мразь обязательно вывернется, а так всех разом: и этих уродов, и молокососов. У его ребят руки чешутся отомстить за погибших товарищей.
И не потому что господин Штольц сопротивлялся слабо, пытаясь сохранить возможность компромисса с «этим кровожадным тевтоном», как он мысленно назвал местного представителя Германенордена, а потому что в эти несколько мгновений сила Мессинга возросла неимоверно – он узрел зло в его истинном обличии, и может, это обстоятельство придало ему уверенность.
– Куда ты! – испугался Вилли.
Мессинг не ответил.
Вбежав в приемную, он приглушил удивленный возглас дежурного моментальной гипнотической командой. Тот сразу опустил глаза и как ни в чем не бывало занялся бумажками. Вольф ворвался в кабинет и с порога потребовал освободить его жену. У него и документ имелся. Мельком обнаружил, что держит в руках злополучную расческу, принадлежавшую местному почтальону, но это не смутило Мессинга. Сходу оглушил попытавшегося что-то возразить штурмовика – приказал стоять смирно, не перечить. Господин Штольц взял расческу, внимательно пересчитал зубья и вернул Вольфу. Затем вызвал вахмистра и приказал привести «супругу господина профессора».
Они ждали недолго. За дверью послышались шаги. Мессинг, не выпуская начальника полиции и фрейкоровца из своих ментальных объятий, повернулся.
В кабинет вошел Вилли Вайскруфт. Он, что-то подозревая, уставился на Мессинга, однако все, кто находился в кабинете, вели себя на редкость пристойно и естественно – Вольф взволнованно и нетерпеливо, начальник полиции осанисто. Глядя на расческу, он подумал, что с помощью Мессинга он сможет избавиться от гнусного штурмовика; сам штурмовик стоял столбом и мучительно вращал глазами. На его рукаве красовалась эмблема – вставший на задние лапы ревущий медведь. Вольф перевел взгляд на Вайскруфта, медиуму было все равно. Он ждал вахмистра. Когда он привел Ханну, Мессинг взял ее за локоток и, приказав всем присутствующим оставаться на местах, вместе с Ханной вышел из кабинета. На прощание строго взглянул на вахмистра у порога, тот вытянулся в струнку. Начальник полицейского участка запоздало прищелкнул каблуками.
Вилли последовал за нами. Они втроем – Мессинг, Ханна, притихший Вайскруфт – вышли на улицу и сели в автомобиль. Ханни устроилась на заднем сидении, Вольфа же Вилли попытался усадить рядом с собой. Он с силой взял Мессинга под руку и попытался впихнуть в машину. Он решительно воспротивился, принялся дергать ручку задней двери. Ему надо было быть поближе к Ханни.
Вилли возгласом привлек его внимание.
– Ты забыл это! – громко выкрикнул он.
– Что? – удивился Вольф, и в следующий момент крепкий удар по голове лишил его чувств.
Очнулся он только в окрестностях Лейпцига. Первые несколько минут приходил в себя, сидел тихо, прислушивался.
Ханни плакала, слезы утирала аккуратно, платочком. Вилли, вцепившись в руль, доказывал ей, что Шуббелю уже не поможешь, а ей необходимо срочно найти хорошего адвоката. У него есть такой на примете. Он вытащит и Марту с Бэллой.
– Молокососам никакой адвокат уже не поможет – их взяли с оружием. Завтра-послезавтра герр Якоби явится в Эйслебен и выяснит подробности, а ты лучше займись Вольфом.
– Как ты оказался здесь? – неожиданно спросила Ханни.
– Зачем тебе знать, малышка? – ответил Вилли. – Главное, ты и Вольфи вне опасности. За уродов не беспокойся, они теперь под защитой закона. Господин Штольц, начальник эйслебенской полиции, – страшный законник и отъявленный социал-демократ, так что с ними ничего не случится. Но это пока, до начала расследования, а на расследовании тебе лучше не появляться, ведь насколько мне известно, это была твоя идея нанять труппу уродов. Или нет? Это ты предложила провезти оружие под видом реквизита?
Ханни благоразумно промолчала.
Вилли продолжил:
– Домой тебе лучше не заходить. О, ты очнулся, Вольфи! Прости, что лишил тебя возможности совершить еще один подвиг. Вполне достаточно, что ты сумел освободить Ханни.
Мессинг промолчал, попытался собраться с силами – Вилли Вайскруфт был крепким орешком. Вольф твердил про себя: «мне необходимо вернуться в Эйслебен, ведь злодеяние, которое задумали эйслебенские штурмовики, мог остановить только я, и в этот момент донесшийся из запределья, незримый и неслышимый, жуткий вой фрау Марты, затем вопль Бэллы вновь поверг меня в беспамятство». Когда Мессинг очнулся, веки не мог поднять. Страшно болела голова. Мысли придавил бред, потоком лившийся из головы Вилли. Вольф никак не мог справиться с его напором. Фразы ни на секунду не прерывались, обволакивали клейкой паутиной пустых слов, глупейших предположений, бесцельных вопросов, требовавших ответов, которые невозможно отыскать – кого, например, изберут президентом Северо-американских Соединенных штатов в тысяча девятьсот двадцать четвертом году, когда люди наконец отправятся на Луну, кто победит на выборах в рейхстаг в 1933 году, зачем девицы любят красивых и стройных мужчин (ответ – спросите у девиц), постоянна ли любовь, о которой так самозабвенно твердят красавцы (ответ – спросите у красавцев). Эта словесная шелуха была густо приправлена музыкальным пометом ставшего уже ненавистным фокстрота. Он не давал слова сказать Мессингу, лишал возможности возразить, бил и бил руладами по самому темечку.
Глава VI
В Берлине Вольфу Мессингу пришлось дать отчет товарищу Рейнхарду.
Мессинг видел его насквозь – он не исключал возможность предательства с его стороны, хотя ни Ханна, ни добытые его сообщниками сведения, не давали повода для подозрений, но то, что оружие в Эйслебене ждали, было ясно как день.
Он первый упомянул о Вайскруфте и той роли, которую этот полицейский шпик сыграл в эйслебенском провале.
Услышав отвратительно пахнувшее слово «шпик», Мессинг не удержался и воскликнул:
– Он – полицейский?
Товарищ Рейнхард ничем не выдал себя. Это был железный человек. Он кивком подтвердил сказанное.
– Вайскруфт проходит по отделу AI Баварской государственной полиции.
– Что значит отдел AI?
– Это означает надзор за экстремистскими организациями, противодействующими конституции. Не важно, левыми или правыми. Отдел также ведет наблюдение за русскими подпольными белогвардейскими группами. Товарищ Мессинг, – голос его смягчился, в нем прорезались человеческие нотки, – ты не мог бы выяснить подробнее, как Вайскруфт оказался в Эйслебене? Гюнтер рассказывал о тебе много интересного. У нас, правда, такие штучки-дрючки не в почете, мы делаем упор на сознательность масс, на их сплоченность, на железную дисциплину, однако бывают обстоятельства, когда каждый, кто с нами, должен на деле доказать готовность помочь общему делу. Ведь вы с нами?
У Вольфа язык не повернулся отказаться. Рейнхард одобрительно кивнул и продолжил.
– Что привело Вайскруфта в Эйслебен? Какова его роль во всей этой истории? Кстати, он сдал нам «крота», правда, негодяй уже был на подозрении, но лишняя улика не помешает.
Мессинг ответил не сразу. Чем он мог помочь общему делу, если в его голове кто-то черный и размытый продолжал кривляться и наяривать отвратительный, способный довести до сумасшествия фокстрот?
Черт побери, как же он называется?!
Его также неприятно смущало понимание того, что этот разговор как никакое другое обязательство напрочь привязывал к партийным делам, а это было чревато. Судьба революционера – из двух зол выбирать худшее, ведь лучшего для него по определению не существует. Борец за правду всегда должен быть готов пожертвовать жизнью, но это не философия Мессинга. Точнее, не философия будущего. Ему становилось тошно от одной только мысли, что бесы, называемые «измами», «шнами», «сьонами», «у́сами» (например, communismus) и особенно мерзкие «ствы» и «кратии», овладеют мной и начнут погонять в ту сторону, где гибнут люди.
– Мне никак не ухватить Вайскруфта, – признался Вольф. – Мы знакомы с детства, он сын хозяина Берлинского паноптикума и, по-видимому, нахватался от какого-то заезжего экспоната умения производить психологические опыты. Он организованно прячет свои мысли, я не знаю, как к нему подступиться.
Товарищ Рейнхард, услышав его отповедь, ничуть не удивился. Увлеченный классовой борьбой, он утратил способность удивляться. Броней ему служила идея. Если кто-то решит, что Мессинг грешил на марксизм, он ошибается. Вольф имел в виду совершенно другое, широко распространенное поветрие, которое можно назвать единоверием. Оно сродни убежденности в том, что на все возможные вопросы, рождаемые жизнью, можно отыскать один-единственный ответ. Этому заболеванию в острой форме оказался подвержен и товарищ Рейнхард. Он влюбился в марксизм. Неизвестно, кто и когда убедил его, что единственной силой, двигающей окружавшую его действительность, является классовая борьба или просто борьба. Он уверовал, что с помощью марксизма можно проникнуть в любую тайну природы, отыскать первопричину любого конфликта. Это был великий соблазн и, поддавшись ему, товарищ Рейнхард своеобразно смотрел на мир.
Его не занимали рассветы и закаты, гладь реки, звездное небо, изысканной формы облако или жираф. Любой пейзаж он разглядывал с точки зрения собственности, искал не красо́ты, а батраков, в чьей среде можно было организовать партячейку. Гибель Гюнтера Шуббеля, ответственного за перевозку оружия, была для него не более, чем недоработкой, слабым местом в плане подготовки вооруженного выступления, для Мессинга же – трагедией, бессмысленной потерей друга, и в этом пункте они никогда не сошлись. Такого рода отношение к жизни ничего, кроме грусти, не вызывало, однако оставим метафизику и вернемся к суровой прозе жизни.
Не ради правды, а исключительно ради истины следует признать, что Мессинг несколько ошибался в оценке сидевшего напротив него функционера. Он первым высказал опасение за Ханни. Ей нельзя оставаться в Берлине, сказал он. Впрочем, в Германии тоже.
Его слова примирили Вольфа с действительностью. Этот пунктик и ему не давал покоя. Единственный выход, который пришел Мессингу в голову, – зарубежное турне. Он поговорил с господином Цельмейстером, при этом настаивал, что Ханна Шуббель обязательно должна сопровождать его. Услышав о Ханне, Цельмейстер всплеснул руками и заявил, что это невозможно, что это нарушает контракт, что Вольф собрался разорить его. Слов было много. Когда у делового человека пытаются увести из-под носа лакомый кусочек, он становится чрезвычайно красноречив, однако разжалобить его господину Цельмейстеру не удалось.
Таким был век Вольфа Мессинга – непростым, мстительным, исключающим согласие. Это вызывает сожаление, но у Мессинга не было права на жалость. Он не мог себе позволить и каплю сострадания, не говоря о благодарности, к этому разжиревшему коту. Они должны были расстаться, Вольф имел право на месть. Товарищ Рейнхард тоже имел такое право. В этом они были единодушны, особенно после того, как Рейнхард упомянул, что штурмовики в Эйслебене перед тем, как выпустить дорогих Вольфу уродин под залог, побрили фрау Марту, а у Бэллы отрезали гриву.
Услышав такое, Мессинг онемел. У него в ушах грянул нестерпимый вой несчастной женщины, лишенной эйслебенскими лавочниками единственного средства к существованию; крик Бэллы, очень чувствительной к боли, которую доставляла ей грива.
Товарищ Рейнхард положил свою ладонь на дрогнувшую руку Вольфа, похлопал по руке, тем самым выдав себя как человека не лишенного сострадания.
– Надеюсь, этот прискорбный факт заставит вас, товарищ Мессинг, подумать о себе? – спросил он. – Вы тоже находитесь в крайне опасном положении. Эти ребята из Шестого отдела мастаки по части организации подлых и кровавых штучек. Они не оставят вас в покое.
– Что же делать?
– Покинуть Германию. На время. Вместе с Ханной.
– И что дальше? Без контракта, ожидая всякой каверзы от господина Цельмейстера? На что мы будем жить?
– Я знаю место, где господин Цельмейстер вас не достанет и где не надо будет заботиться о пропитании.
– Где же такая земля обетованная?
– В России.
Справившись с изумлением, Вольф спросил:
– Что же я буду делать в России? Нужны ли там мои психологические опыты?
– В Москве вы будете учиться.
Мессинг не торопился, соблюдал дистанцию. Прикинул – сочувствие и желание помочь ближнему у партайгеноссе Рейнхарда имели вполне приземленную, полезную для дела основу.
– Чему же мне придется учиться в Москве? Основам коммунизма?
Своим ответом товарищ Рейнхард окончательно сбил с толку медиума:
– Это непростой вопрос.
Он произнес это на корявом русском языке.
Только отмеренная Мессингом дистанция между собой и миром позволила ему сохранить присутствие духа.
– И все-таки? – также на русском поинтересовался Вольф.
Рейнхард вздохнул. Это было так удивительно – помимо мужества, железной воли и несгибаемой решимости в его душе, на самом донышке, сохранилось сомнение.
Он, опять же на русском, понурив голову, признался:
– Лично я, товарищ Мессинг, не верю во всю эту мистическую ерунду, однако есть разнарядка направлять проверенных в боях товарищей, обладающих некими необычными способностями, в распоряжение особой секции Коминтерна.[26]
– Вы настолько доверяете мне, – удивился Мессинг, – что делитесь со мной такого рода сведениями и даже готовы послать в Москву, в эту самую секцию?
– Кого-то все равно придется посылать. Товарищ Радек[27] из Коминтерна в этом отношении строг. Вы не беспокойтесь, – он сделал паузу, – эта блажь скоро пройдет, и вы вернетесь в Германию. К сожалению, – мрачно усмехнулся он, – блажь исходит с самого верха.
В его фразе все было непонятно. Товарищ Рейнхард, точно и последовательно выполнявший указания центра, никогда не позволявший себе ни в чем уступать оппозиционерам, не без иронии отозвался о партийном задании как о блажи, да еще спущенной с самого верха. Вот и пойми этих марксистов! Они готовы ногами стрелять, гривами трясти, пугать женскими бородами, чтобы только доставить оружие в тихий, спокойный и мерзкий Эйслебен – кому он нужен? – и в то же время их внутренняя жизнь пронизывалась такими же течениями и водоворотами, которые легко отыскать в любом заштатном бюрократическом учреждении.
Интересно, кто был тот человек, которому пришла мысль собрать в Москве проверенных в классовом отношении магов и колдунов?
– Мне надо подумать.
Товарищ Рейнхард кивнул.
– Трех дней хватит? – спросил он.
– Неделя.
* * *Ответ Мессинг дал через три дня. Рейнхард оказался прав – тянуть было нельзя. Вольф почувствовал это сразу, как только, простившись с функционером, вышел из пивной.
Мессинг, человек неопытный в подпольной работе, сразу обнаружил, что за ним следят. Хвост вел себя навязчиво, почти не таился, шел по пятам. К сожалению, Вольф не сразу воспринял опасность всерьез и сначала допустил ошибку – роковую или пустяковую, – но в любом случае эта ошибка повлияла на их с Ханни взаимоотношения.
Субъект, пристроившийся к Мессингу на Фридрихштрассе, был коротковат, толстоват, розоват, на голове вызывающий котелок, в руках тросточка. Усиками на верхней губе он напоминал Вольфу знакомого из Мюнхена. Неприязнь вызывал пренебрежительный энтузиазм, с каким он «вел» его. По полицейским меркам такое задание считалось пустяковым. От него за версту несло приказом «давить» Мессингу на психику – глядишь, сорвется. Особую радость господину Кёпеннику (так звали сопровождающего) доставляли лежавшие в его внутреннем кармане денежные знаки. Сегодня он получил ежемесячный оклад и наконец-то сводит фрау Кёпенник в кинотеатр.
К универмагу, возле которого проходил Вольф, он отнесся с возмущением мелкого лавочника – понастроили тут, давят ценами, не дают людям вздохнуть свободно. Уловив его настрой, Мессинг тут же свернул в магазин. Потолкался на первом этаже, поднялся на второй. Ради смеха полюбовался на женское белье – не сделать ли вызывающе буржуазный подарок своей пролетарской подруге? Лучше духи. В парфюмерном отделе присмотрел коробочку – пусть только Ханни попробует пренебречь чудом французской парфюмерии!
Господин Кёпенник пристроился рядом и, чтобы не ударить лицом в грязь, тоже попросил показать ему товар. Он указал на самый дорогой флакон. Продавщица подала коробку. Господин Кёпенник открыл ее, достал малюсенькую склянку. От нее несло жасмином, Мессинг этот запах ненавидел. Он попросил завернуть выбранные духи, и в тот момент, когда господин Кёпенник собрался вернуть молоденькой продавщице жасминовую пакость, мысленно дал установку. Тот, против собственной воли, еще не до конца осознав случившееся, на вопросительный взгляд продавщицы ответил коротко и ясно: