Призрачный орел: Эффект хроноса

В кабинете повисла тяжёлая, звенящая пауза, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в камине и тиканьем напольных часов в углу. Зейн, слушая этот разговор, чувствовал, как по его спине бегут ледяные мурашки. Он снова видел перед собой искаженное лицо Майка, слышал его предсмертный шепот. «Не дай им сделать из тебя машину…» Ирония судьбы была горькой и беспощадной: с обеих сторон конфликта его, Зейна, сущность, его знания, его боевой опыт пытались превратить в бездушный алгоритм, в часть машины для убийства.

Черчилль откинулся на спинку кресла, сложив руки на животе. Его лицо было непроницаемой маской, но в глубине глаз бушевала интеллектуальная буря.

«Я задам вопрос прямо, без обиняков, господа. Если я предоставлю в ваше распоряжение все необходимые ресурсы Британской империи – неограниченное финансирование, лучших инженеров и ученых, абсолютный приоритет на всех заводах, режим строжайшей, абсолютной секретности, превосходящей даже «Манхэттенский проект» американцев… Сможете ли вы создать оружие? Не копию. Не имитацию. А реальное, действующее оружие, способное уровнять наши шансы в небе?»

Эмброуз и Тьюринг переглянулись. Взгляд аэродинамика был полон сомнений, взгляд математика – холодной, отстраненной аналитики. Первым заговорил Эмброуз, с трудом подбирая слова.

«Мы можем… попытаться создать некий гибрид. Платформу. Не копию немецкого самолета. И уж тем более не копию того аппарата, на котором прибыл капитан Картер. Это невозможно. Но мы можем попробовать создать некий синтез. Используя доступные нам технологии, материалы и… и те фундаментальные принципы, которые мы можем экстраполировать, адаптировать из его записей. Это будет уродец. Опальный, непредсказуемый, с кучей «детских болезней». Но… теоретически, он может обладать качествами, которые дадут ему шанс.»

«А вы, мистер Тьюринг?» – перевел взгляд Черчилль на математика.

«Я могу попытаться создать прототип специализированного вычислительного устройства, – сказал Тьюринг, его взгляд сфокусировался на сигаре премьер-министра, как на интересном объекте для изучения. – Не такое сложное, как та система, что, по описанию капитана, стояла на его самолете. Это недостижимо. Но достаточно мощное, чтобы в реальном времени обрабатывать базовые данные о цели – скорость, курс, высоту – и на основе заложенных алгоритмических матриц выдавать пилоту рекомендации по точке упреждения. Примитивный аналог того «Голоса», что, как мы подозреваем, направляет немецких пилотов. Своего рода… механический штурман-оператор.»

Черчилль несколько секунд молча смотрел на них, его мощный интеллект взвешивал каждое слово, каждую интонацию. Затем он резко, почти по-военному, кивнул и поднялся, опираясь руками о стол.

«Хорошо. Выслушав ваши доклады и оценки, я принимаю решение. С текущего момента и до дальнейшего распоряжения запускается операция высочайшей секретности под кодовым названием «Авалон». Вы, сэр Бэзил Эмброуз, берете на себя руководство авиационно-конструкторской составляющей. Вы, мистер Алан Тьюринг, – вычислительной и аналитической. Маршал Даудинг будет осуществлять общее военное координацию и обеспечение ресурсами. Майор Эдмундс отвечает за безопасность проекта, подбор кадров и физическую защиту объекта. Что касается вас, капитан Картер, – его пронзительный взгляд упал на Зейна, и в нем не было ни капли сомнения, – вы будете работать постоянным консультантом в обеих группах. Ваши знания – это наш единственный компас в этом океане неизвестности. Ваша анонимность, ваш покой, ваша личная война… с этого момента приносятся в жертву необходимости выживания нации. Надеюсь, вы понимаете всю меру ответственности.»

Он выпрямился во весь свой невысокий рост, и его фигура вдруг заполнила собой всю комнату.

«Господа, мы с вами стоим на пороге. Либо величайшего унижения в истории нашей страны, либо – величайшего триумфа человеческого разума над обстоятельствами. Я не требую от вас чуда. Чудеса – это удел церкви. Я требую от вас невозможного. Создать за месяцы то, на что в обычных условиях ушли бы десятилетия. Не подведите меня. Не подведите Британию.»

Это был не призыв. Это был приговор. Приговор к титаническому труду, к бессонным ночам, к сомнениям и, возможно, к гибели.

Так, под свинцовым небом воющей от ветра английской зимы, родился «Авалон». Местом его воплощения стал заброшенный, полуразрушенный аэродром где-то в глуши Йоркшира, тщательно замаскированный под склад сельскохозяйственной техники. Сюда, под покровом ночи, свозили лучшее, что было у британской науки и промышленности. Сюда же привезли и Зейна, навсегда попрощавшегося с иллюзией жизни «Джона Картера».

Работа закипела с первого же дня. Гигантский ангар, некогда хранивший бипланы времен Великой войны, теперь превратился в адский симбиоз конструкторского бюро, сборочного цеха и научной лаборатории. Воздух был наполнен оглушительным грохотом молотов, шипением сварочных аппаратов, едкими запахами раскаленного металла, озона и канифоли, и – что было самым давящим – запахом невыносимого, постоянного нервного напряжения.