Между двух эпох

Помнится – светло, весеннее солнечное утро. Когда просыпаешься и видишь, что вся комната в радостном, весёлом и каком-то неестественном свете, твоя детская душа тоже наполняется радостью, чем-то необычным, приятным. Мамы дома нет. Никого нет. Уже близко к полудню. Тихо. Не хочется вставать. Вдруг из под кровати слышится какой-то шум, тихий и непонятный. Шуршание и легкий нежный хруст. Цыплята вылупились!!! Ведь мама под кровать поставила несколько небольших корзин с куриными яйцами, укрытыми соломой и мы все ждем, когда начнут вылупляться цыплята.

Соскакиваю с кровати и осторожно подхожу к кровати родителей. Шум слышен ещё больше. Внизу кровати висит большой вышитый подзор, который связала младшая сестра Тая. Я приподнимаю краешек подзора и вижу – не обыкновенное. Желтые, маленькие цыплята по несколько штук в каждой корзине, топчутся на скорлупе яиц, мнут её лапками и негромко пищат. Они все такие нежные, пушистые, мягкие и смелые, что мне хочется взять их в руки и потрогать. Я не знаю, можно ли их брать, да и как их и за что взять? Я выбегаю в сени, затем во двор и зову маму. Мама услышала меня, и я ей радостно сообщаю, что вылупились цыплята.

Приключение на реке.

Вечереет. Осенние сумерки покрывают землю и всё вокруг незаметно. Кругом тихо. Лишь едва-едва колышется ивняк пожелтевшими листочками, которые неслышно отрываются и, не спеша, падают; река струится таинственно и быстро, отсвечивая разными бликами, то на перекате, то на мелководье или плеснет где-то то ли рыба, то ли еще кто-то и глухой удар далеко раздается по реке.

Река сама по себе неглубокая, можно в некоторых местах пройти по колено, но есть омуты, где даже дна достать трудно. Там вода темная, там страшно. Не каждый рыбак рискнет пройти там с саком или половить налима.

Я иду по берегу реки и любуюсь ею, какая она красивая, интересная, за каждым поворотом появляется что-то неожиданное – то берег очень высокий, то плес с чистейшим намытым песком, то какие-нибудь необычные кустарники красиво обрамляют берега. Природа неповторима. А если посмотреть вдаль, то видишь с одной стороны где-то вдали дома, убранные поля, уже вспаханные, – сиротливо и пустынно смотрящие своими черными глазищами; шапки пожелтевших деревьев, а впереди за рекой – поля с обкошенным жнивьем и, кое-где стогами соломы, скрывающиеся то за горизонтом, то за перелеском или уходящие по горе вверх куда-то далеко вдаль, то ли в небо, то ли в никуда.

Тихо, безлюдно и страшновато, ведь уже далеко от села, никого вокруг нет. Хочу сойти к речке, осматриваю место, где лучше подойти. Пожухлая высокая трава почти везде, кусты ивы, камыши и мелколесье также достаточно высоки. Тропинки нигде нет. Осторожно пробираюсь к склону вниз. Наконец я у берега. Вода необыкновенно прозрачна, дно реки видно так, как будто оно близко, наверху воды. Камешки лежат тихо, только вдруг подплывает какая-то рыбёшка, – останавливается, повиляет плавниками, нехотя повернётся то в одну, то в другую сторону и, также нехотя, неторопливо уплывает в темноту водного слоя.

Мне интересно всё это рассматривать, все эти таинственные картины природы, но кроме этого я ищу вершу моего брата. Он рыбачит и очень удачно. Рыба помогает в скудном рационе семьи, поэтому рыбалка – не бесполезное времяпрепровождение, а как бы обязанность брата, которую он воспринимает с пониманием и охотой.

Стараюсь пробраться далее вдоль берега, но это даётся с трудом. Густые кусты, переплетённые ветром, разбросаны у берега, всё это затрудняет движение впёред. Впереди усиливается шум воды, слышится беспокойное журчание, и этот звук воды как будто разговаривает с тобой, и ты вдруг чувствуешь, что река живая – она говорит с тобой, но её невозможно понять.

Пробравшись, я вижу впереди чистую часть берега, её берега настолько иссушены и покрытые разнотравьем, что можно перепрыгнуть, но это обманчивая видимость. Подхожу ближе, да, здесь установлены верши. Река перегорожена вбитыми толстыми кольями, которые переплетены ивняком, а в некоторых местах, сквозь толщу воды просматриваются силуэты верши.

Я рад, что нашёл это место и мне приходит мысль постараться вытащить хотя бы одну вершу и, если есть рыба, то принести домой. Осторожно становлюсь на мокрые, скользкие от долгого нахождения в воде бревна, связанные верёвкой и стараюсь удержать равновесие; едва-едва перемещаюсь вперёд. Подо мной шумный поток воды, быстрое, с завихрениями течение, которое угрожающе ревёт и с пеной уносится дальше – в кусты, нависшие над водой, в сумрачную темноту дали.

Я уже думаю, не вернуться ли на берег. Это мгновение и предопределило дальнейшие события. Внизу, в воде, раздался вдруг громкий всплеск, от неожиданности я потерял равновесие и упал в запруду. Вода крепко прижала меня к кольям, затягивая в свою бездну.

Помощи ждать неоткуда, поэтому кричать было бессмысленно. Ухватившись руками за колья, стараюсь подняться на мокрые брёвна, что удается с большим трудом. Вода, охватив меня своим холодом, сковывает движения, мокрая одежда тяжелым грузом тянет вниз. Кажется, спасенья нет – могу утонуть, и никто не узнает об этом. Несколько лет назад один сельский мальчишка утонул в реке и его несколько дней искали мужики из деревень, с баграми ходили вдоль берегов.

Теперь я уже и не помню, как я выбрался все-таки на бревна с Божьей помощью, наверное, Ангел-Хранитель поднял меня из воды, потому что уже стоя и дрожа от холода на берегу, я не мог осознать, что я на земле, что я не утонул. Кое-как, сняв с себя промокшую одежонку, я её отжал, как умел, оделся и припустил, что есть мочи домой.

Церковь.

Русь ушедшая! Где твои старинные напевы с тоской, щемящей душу и вызывающие слезы, которые появляются сами по себе на глазах, и удалью, от которой человек взлетает над землёй, становясь сказочным молодцем – такому и море по колено!

А где твои набожные люди? Лица и души людей, боящихся Бога; и это не одна – две души, а многие, как было раньше. Все исчезло, прошло, пропало, как в какую-то дыру, как – будто и не было на Руси: церквей, богомольцев, верующих, обрядов и уклада – исконно русского, крепкого, неповторимого и кажущегося вечным.

А люди? Все стали неверующими, не боящимися никого и ничего. Исчез страх, но не перед правителями – перед Богом. И все стало возможным на Руси – обман и стяжательство, убийство и отсутствие духовности, потеря традиций старины. Единицы людей сохранили чистоту души и веру в Бога, а они, в понимании других людей, странные – не от мира сего.

Все эти мысли проносятся перед нашей сельской церковью. Этот Петропавловский храм был построен в 1778 году, с дальнейшей пристройкой с 1901 по 1911 годы, из расчета размещения 570 человек. В детстве этот каменный исполин, уходящий крестами так далеко вверх, что страшно было смотреть, задрав голову, вызывал в душе несомненное почитание и непонимание того, как можно было соорудить, создать, придумать такую красоту.

Церковь нас, сельских детей, притягивала к себе каким-то чудесным образом. Мы очень часто играли здесь в любое время года. Летом нам доставляло удовольствие лазить по колокольне, по скользким выступам вокруг церкви, играть в прятки, да и просто сидеть наверху и смотреть во все стороны далеко-далеко вдаль. Обзор был чудесный.

Весной, осенью церковь укрывала от непогоды, там было сухо, правда только ветер давал о себе знать разными звуками – хлопаньем разбитых ставней, шуршанием осыпающихся кирпичных крошек. Почти вся ватага мальчишек собиралась у церкви и обсуждала мальчишечьи проблемы. Слушали страшные истории, играли – здесь был центр нашей детской жизни.

А зимой! Катание на ледянках, которые мы делали сами. Дно небольшого лукошка обливали водой так, чтобы оно покрылось льдом. Внутри набивалось соломой, привязывалась веревка и ледянка готова.

Церковь стояла на бугре и, заливая водой самое крутое место, у нас получалась сказочная ледяная гора. Зимой все дети села собирались на катания – и девчонки и мальчишки.

Мы любили церковь. Однажды, начитавшись приключенческих книжек в сельской библиотеке у нас, нескольких ребят, возникла мысль попробовать проникнуть в подземелье церкви, поскольку мы были полностью уверены, что там должны быть какие-нибудь сокровища. Стали обсуждать, что нам нужно для нашего предприятия. Конечно – лопату, веревки, свечи, спички (фонарей у нас тогда не было), нож и провизию на случай, если мы не сразу выберемся, по каким-то от нас не зависящим обстоятельствам.

Обсуждаем и решаем, как попасть в подземелье церкви. Церковь была закрыта на замки, в ней хранилось колхозное зерно, поэтому внутрь нам невозможно было попасть – надо было искать вход снаружи. Конечно, всю церковь мы давно уже облазили и знали каждый камешек, но решили ещё раз всё исследовать.

Церковь с пристройками занимала довольно большое пространство. Практически с трёх сторон – с главного входа в церковь и обоих боков церкви, всё было утоптано и не было никаких видимых следов провалов или углублений в земле, а также каких-либо проёмов внутри.

Мы занялись исследованием задних стен церкви. Делали это осторожно, соблюдая конспирацию, чтобы никто не узнал о наших намерениях (а перед разработкой нашего плана мы дали друг другу смертельную клятву – сохранить всё в тайне). Мы стали со всеми мерами предосторожности исследовать стену. В некоторых местах были заросли репейника, лебёды, какой-то сорной травы; в других сваленный мусор, битый кирпич. И все эти места мы тщательно, буквально ползая на коленках, просматривали в поисках входа в подземелье.

Солнце безжалостно жгло наши спины, белобрысые головы. Мы были в поту, в пыли, в репьях. Раны покрыли наши босые ноги и руки, крапива жгла безжалостно, как бы стараясь нас прогнать и сохранить тайну, которая по всей вероятности (а мы в этом с присущей мальчишкам фантазией не сомневались), наверняка существует, есть и мы узнаем что-то новое, неизвестное и таинственное.

Мои друзья – Генка и Валька одноклассники (третий класс) устали. Решаем, что делать дальше, поскольку пока поиски прошли напрасно; мы устали, голодные, да и надоело ползать в репьях и пыли.

Как всегда путь один – сбегать домой, поесть хлеба с молоком и на речку. Договариваемся о месте встречи и разбегаемся по домам.

Невозможно забыть родительский дом, его старенький вид под соломенной крышей, с завалинкой, мягкой травой перед ним, чистотой внутри и простой обстановкой. В темных сенях всегда была прохлада. Из них вели три двери – одна во внутренний двор, другая в избу, а третья в чулан. Чулан был большой. Мама там хранила всякие припасы, а также инвентарь, необходимый в хозяйстве – лукошки, сито, секатор, ступу для размалывания зерна и многое другое.

Из сеней по лестнице можно было забраться на чердак, где было темно и немного страшновато.

В избе особенные запахи. Пахнет испеченным пшеничным хлебом, деревом, дымком от печи и всё это смешивается в единый божественный нектар, неповторимый, памятный по сей день. Домашний очаг, домашний угол. Что это значит сегодня. Конечно, семья, дети и простота жилища, которой во многих случаях нет.

Раньше была простота, ясность, не было засилья ненужных вещей. Все, что было в избе, было необходимо и красиво.

Мы вновь встречаемся у церкви. Солнце сжигает все вокруг, ничего не щадя, ни травы, ни птиц, ни людей. Самое спасение сейчас – это речка. Но нельзя. Все так же ползая на животах, продолжаем поиски. В одном месте, почти у угла фундамента, мы замечаем заложенную дыру. Надо разобрать кирпичи, а для этого необходимы инструменты, что-то острое, металлическое. Выясняем, у кого что есть дома. Генка обещает принести острый металлический стержень и убегает домой. Сидим, ждём его, думаем, удастся ли нам разбить кирпичи и пробраться внутрь.

Генка возвращается, и за работу. В этот день мы пробили стену, вытащили кирпичи и из подземелья и, на нас пахнуло чем-то пугающим, холодным. Мы переглянулись, решая, кто же из нас полезет первым, но это было лишь мгновение детского испуга. Азарт и таинственность охватили нас, и детская бесшабашность только усилила наши действия. В подземелье мы зажгли свечу и, осматриваясь, на корточках, двинулись вперёд. Как оказалось, подземелье было большим и с разным уровнем высоты. Где-то приходилось, чуть ли не ползти, а в других местах можно было передвигаться согнувшись.

В этот день мы смогли только осмотреть всё кругом. Уставшие, но неимоверно счастливые, что мы владеем тайной, и никто об этом не знает, разбегались по домам, дав обещание не рассказывать ничего.

На следующий день наши поиски продолжились. Лопатой с острым черенком копаем в разных местах, надеясь что-то найти. Все в пыли и в поту. Мы так ничего и не нашли и, как это обычно бывает у подростков, к подземелью пропал всякий интерес, да к тому же лето, речка, природа нас звала к себе насладиться её красотой, её теплом.

Забросив подземелье, мы убежали на наше любимое место на речке и, раздевшись, купались до мурашек.

Наш огород.

Наш огород находился сразу же за домом. Дом стоял на бугре, а огород под небольшим уклоном по длине тянулся в сторону реки. Собственно у всех сельчан с нашего порядка (стороны) огороды так и располагались.

Весной начиналась вспашка. Старенький трактор плугом вспахивал землю начиная с крайнего огорода и до последнего. После вспашки, саженью отмеривались участки, в зависимости от количества человек в семье. Протаптывалась тропинка от усадьбы вниз, и можно было работать на огороде.

Вспашка земли для нас, мальчишек, после студеной зимы и её однообразия, была большим событием. Было интересно смотреть как жирные, огромные пласты земли переворачивались лемехами и земля, сверху засоренная прошлогодними остатками от уборки огородов, занесенная прибившей зимой листвой, как будто преображается. На свет появляется чистая, необычайно чёрная и резко контрастирующая с окружающей тусклой природой, ещё не пробудившейся, земля. И эти черные борозды, нарезаемые человеком с помощью техники, кажутся каким-то чудом, внезапно появляющимся в этот солнечный, чуть теплый день.

Трактор, гудя двигателями и механизмами, натружено и упорно двигается вперёд и вперёд, а за ним, радостно перелетая с места на место, летят стаи грачей. Они стараются не отставать от этого большого шумного чудовища, и как видно, его не боятся, а плавно, с достоинством опускаются на только что перевернутую землю; оглянувшись кругом с наклоном головы и окинув стеклянно-матовым взглядом вокруг, шагают важно по земле, вытаскивая червяков.

И этот шум: птиц, трактора, природы, майского воздуха от легкого ветерка, наших криков; беготня по пашне – всё это для нас является каким-то таинством, и мы понимаем, как это хорошо, как весело и радостно всё это происходит, что наступила весна и что после долгих зимних ночей, такие интересные и необыкновенные события.

Наступает время посадки картофеля. Семенной картофель у нас хранится в подполе дома, куда можно попасть, подняв несколько половиц пола. В погребе, собственно, хранится также картофель для еды и для домашней живности. Сбоку от дома вырыты две глубокие квадратные ямы, обшитые досками, в которые осенью ссыпается картофель, если урожай был обильным. Сверху ямы засыпались соломой, а затем землей.

Семенной картофель тщательно отбирался, проращивался до появления «глазков» – небольших отростков и затем уже был готов к посадке.

Посадка картофеля проводилась так. С бригадиром в колхозе отец договаривался насчёт выделения лошади на определённый день. Лошадь впрягалась в однолемешный плуг и нарезалась первая борозда, в которую высаживали картофель. Затем при втором проходе, землёй второй борозды засыпалась первая и т.д.

Большая часть картофеля высаживалась в огороде. На небольшой делянке высевалось просо, делались грядки под лук, чеснок, морковь, свеклу. Высаживалась капуста, тыква, огурцы, помидоры и даже арбузы. Фруктового сада, как такового в мою память не было. Мама рассказывала, что сад был и очень хороший, но в 40-е годы во время войны были сильные морозы, деревья вымерзли и сад погиб.

Я любил огород. Там было интересно. На цветах тыквы, на подсолнухах жужжали пчёлы, шмели, неспешно перелетая с цветка на цветок; вкусно пахло зеленью, пряный запах шел от земли – особенно после тёплого дождичка, и этот аромат природы, как божественный нектар распространялся вокруг. В конце огорода был небольшой родничок, заросший кустами. Там было прохладно даже в жаркую погоду. Водой из этого родника мы поливали огород.

В сентябре начиналась уборка урожая. Все – и стар и мал, принимались за работу. Копка картофеля и выборка из земли – очень тяжелый процесс. Хорошо, если стоит сухая погода – без дождя, тогда убирается весело. Прямо на огороде из сухой ботвы разводится костер и печётся картофель и до чего он вкусный, ароматный. Но, если погода дождливая, то уборка – мука. С огорода надо ведрами переносить картофель во двор, под навес, чтобы он просыхал, после чего он сортировался: для еды, для посадки на следующий год, и для корма домашним животным.

Убранный огород – печальная картина: остатки ботвы, жнивье, высохшие плети огурцов, ботва, всё это переносится ветром, а листья, срываемые порывами ветра с деревьев, добавляют грусти.

Купание на реке.

Годы детства запоминаются на всю жизнь, а из них то, что наиболее ярко остаётся в памяти. В те, пятидесятые годы, в селе не было даже радио, газеты были редкостью. Мир познавался от родителей, из книг и от природы.

Лето было наиболее богато впечатлениями. Из самых ярких картин детства – река. Деревня, село у реки большое счастье и для взрослых, а для детей особенно. В разное время года: и летом, и зимой, река была местом сбора детей. Я даже не помню как, но мы – дети, точно сговорившись, одновременно собирались на речке. У нас были свои любимые места: широкие плесы с чистым речным песком, окруженные кустами и, широкими и крутыми берегами реки. Берег настолько высок, что закрывает полнеба. Тихо. Жарко. Для нас нет в природе времени, мы даже не думаем о нём, оно для нас – ничто. Мы играем, загораем, купаемся. Строим что-то из песка, ловим рыбу и самодельными удочками и руками.

Мы все дети природы, между нами нет никакого социального неравенства, все одинаково бедны. Я не помню, что я носил из одежды. Летом, по-моему, одни трусы. Купались, сколько хотели! Вот такая была у нас свобода.

Барские сады.

В селе остались от помещицы два барских сада, один располагался рядом с домом помещицы, другой за речкой, вдали от села, где стояла мельница. Сады занимали очень большую территорию. Даже после стольких лет не ухоженности, от них осталось былое великолепие. Многочисленные дорожки, поросшие травой, ещё сохранившие свои контуры, аккуратные посадки плодовых деревьев: плантации вишен, слив, яблонь, смородины, боярышника, малины, груш, черноплодной рябины, крыжовника и т.п. радовали глаз; не обычно высокие клёны, ясень, огромные липы и дубы были раскинуты по всему саду. Мы забирались как-то на эти необхватные, высоченные деревья и любовались прекрасными просторами за селом, за рекой; они уходили куда-то далеко, места, которые мы не знали. В саду сохранились парники – вырытые в земле ямы, которые закрывались застекленными рамами.

Нам, подросткам, было интересно в саду. В зарослях (а сад очень сильно зарос) мы строили шалаши, играли в войну и в прятки, просто бегали.

Весной сад был необыкновенен! Огромные посадки сирени разных цветов создавали необыкновенное пространство на фоне зелени сада. Запах стоял изумительный. Белый цвет от плодовых деревьев виднелся в разных местах, и было что-то сказочное в этом и, естественно, восхищало нас своей прелестной красотой. Небольшие прудики, заполненные талой водой, и, ещё не совсем растаявшим бурым снегом, оживляли природу сада.

Летом мы укрывались в саду от нестерпимой жары, а также исследовали все укромные места в поисках ягод и плодов. Одичавшие клубника и земляника были повсюду. Мы просто объедались ягодами.

Осенью краски сада менялись: красные, желтые, багряные контуры в саду висели в воздухе, листья и семена (самолётики) клёна разлетались, кружась над нами. Самолётики с клёна красиво вертелись и неслись вдаль. Это была девственная или почти девственная природа. Все это незабываемо осталось в моей памяти.

Сенокос.

Летом жара стояла неимоверная. Вся природа в дрёме. Мы, мальчишки, просыпались к полудню. Наскоро выпив кружку молока и взяв с собой ломоть ржаного хлеба, выбегали на улицу, а там – пекло. Быстрее на речку. На татарской горе и на лугах сенокос. Для нас это интересно, это новое событие в похожих друг на друга текущих днях. Мужчины рядами косят луговую траву. Пот струится с лица, все рубашки мокрые, головы повязаны старыми платками, поскольку в фуражках голове жарко, а каких-то шляп от солнца вообще и не было у нас.

Разнотравье пестрит волшебным ковром. Кузнечики, пчелы, шмели, стрекозы создавали неповторимую мелодию, нарушаемую шелестом травы при вдруг неожиданном дуновении ветерка.

Мы бегаем вдоль скошенных рядов травы и ищем ягоды – землянику. Красные, наливные ягоды сочно выделяются на фоне необыкновенно пахнущей свежескошенной травы. Вдруг мы видим у кочки птичье гнездо. Пустое!

На ровных местах луга работает сенокосилка; запряженная лошадь неспешно, широко помахивая головой и длинным хвостом, от слепней и оводов, тянет сенокосилку вместе с человеком. И неизвестно что более утомительно в этой упряжке – тащить по такой жаре стрекочущую машину с человеком или сидеть, обливаясь потом на сенокосилке без движения, держа вожжи и понукая лошадь.

Конец работе. На телегах люди возвращаются в село. Кто-то запевает, подхватывают, и песня потихоньку разносится по лугам. Мужики курят самокрутки из газет и махорки, затягиваются и смотрят куда-то вдаль. Мы сидим в телегах притихшие, и только скрип колёс, да голоса птиц нарушают гармонию песни.

Солнце высушило скошенную траву. Надо собирать в копны, а затем в стога. Копны укладываются достаточно просто, а вот класть сено в стога не все умеют. Обычно это делают одни и те же опытные мужики. Они стоят на верху и вилами им поднимают туда сено, а они уже укладывают его определённым порядком. Количество стогов зависит от урожая травы. Обычно на нашей пойме, у татарской горы, складывалось 3-4 стога по метров 20 в длину, метров 5 в высоту и метров 8 в ширину.

К зиме стог оседал, уплотнялся, становился серым и был виден издалека на белоснежном и пустынном поле. Зимой сено выщипывали из стога и уже на санях, запряжённых лошадью, развозили по фермам и конюшням.

Молотьба цепями.

Осень – одна из ярких страниц воспоминаний. Картины молотьбы цепями осталась в моей памяти. Колхозные поля зерновых скашивались комбайнами СК-4 «Сталинец», в которых колосья обмолачивались, и зерно собиралось в бункер. Затем выгружалось в автомашину «полуторку» и увозилось на ток – крытая земляная площадка.

На частных огородах высеивали в основном – просо, чечевицу, рожь, горох. Когда зерно созревало, родители и старшие сёстры скашивали серпами урожай, вязали снопы и ставили их по трое друг с другом, чтобы зерно «дошло» – высохло.

Затем наступала пора молотьбы. Обмолачивались снопы следующим образом. Укладывались снопы на укрытую дерюгой землю перед домом колосьями в ряд друг к другу и затем цепями били по снопам, выбивая зерна, периодически переворачивая их. Цепь – деревянная, достаточно крепкая палка, на конце которой ремнём прикреплялось цевьё – ещё одна, но короткая палка (с полметра), которой и выбивалось зерно из колосьев.

После того, как зерно выбито, снопы убирались для корма зимой коровам, овцам, а зерно деревянной лопатой подбрасывалось вверх, для того, чтобы ветром в них в одну сторону сдувало шелуху. Затем зерно собирали мерой (специальная деревянная кадка) и засыпали в деревянный ларь для хранения, который у нас стоял в мазанке.

У нашего дома стояла мазанка – небольшой сарай, стены которого были сделаны из глины и переплетённых прутиков и побелены снаружи. В мазанке хранились всевозможные запасы: в ларях – зерно, в деревянных бочках – засоленные огурцы, квашенная капуста, разные соленья (для щей, для закуски с яблоками, помидоры), в погребе, в деревянных бочках – засоленное мясо, в стеклянных банках – сливочное масло, вилки капусты, морковь. Там всегда было чисто убрано, мама следила за порядком; всегда было убрано и в доме и перед домом.

Папа работает.

Папа в августе 1941 года ушёл на фронт по мобилизации воевать с фашистами; ему было 38 лет. Осталась семья: жена, ей было 36 и четверо детей (брат и три сестры). И не было папы дома до 1946 года, долгих пять лет, пока он не вернулся с войны.

Папа воевал в пехоте, рядовым, был ранен, лечился в госпитале в городе Учалы; затем опять на фронт и в 1942 году, попав в окружение, был пленён. Захваченных в плен отправили в рабочий лагерь в город Хаген (Германия), из которого папа был освобожден американскими войсками в 1945 году. У него была возможность не возвращаться на родину, но папа решил вернуться.