Кототоро

– Я жду, когда ты примешь её, – ответила она.

Он знал ответ, но не мог его произнести. Потому что это означало признать поражение. Не перед врагами, а перед собой.

Великое войско замерло у стен последней непокорённой крепости. Ветер гнал пепел сожжённых деревень, гремели барабаны, возвещая о неизбежном. Император стоял во главе своей армии, его доспехи сияли в закатных лучах, словно сама судьба благословляла его на последнюю битву. Но Кототоро видела дальше. Она видела, как сияние доспехов поглощает тьма, как слава становится тяжёлым грузом, как жажда завоеваний превращается в петлю, затягивающуюся на его собственной шее.

Перед ним стоял выбор – оказать триумфальное сражение до последнего жителя его земель или покориться, приняв границы своей власти. Впервые за долгие годы войны он почувствовал сомнение. Был ли смысл сопротивляться? Или война уже давно превратилась в цепи, удерживающие его в вечном походе?

Но прежде чем ответ родился в его сердце, перед ним возникла Кототоро, сверкающая глазами, держащая в лапах карту. Колесница. Символ движения, триумфа и пути без возврата.

– Ты прошёл долгий путь, – мягко сказала она. – Но куда он ведёт?

Император всматривался в изображение на карте. В ней было всё, что он знал – война, слава, бесконечное движение вперёд. Но вдруг он увидел в ней себя – закованного в броню, несущегося в пустоту. Без пути назад. Без покоя.

– Это моё предназначение, – прошептал он.

– Или твоя погибель? – иронично спросила Кототоро.

В этот момент трубы возвестили начало штурма, и Император сделал свой последний шаг в легенду…

Под ударами боевых орудий, казалось, раскололось небо, и мир содрогнулся в лихорадочном ритме битвы. Император встал во главе войска, погружаясь в хаос сражения. Его меч, некогда сверкающий символ власти, теперь был покрыт алой кровью, рука сжимала эфес с судорожной яростью, а сердце гналось за призрачной победой.

Люди падали, сражённые безжалостными ударами. Поля, некогда колышущиеся под ласковым ветром, теперь были утоплены в крови, и даже солнце, казалось, отвернулось, затянутое чёрной пеленой дыма. Дома пылали, превращаясь в костры ужаса, из которых вырывались агонизирующие вопли невинных.

В момент, когда сломалась его колесница, он, стоя среди руин, увидел, как рушатся его мечты, как обесцениваются слова о славе. Он понял – вся его борьба была напрасной. Победа, за которой он гнался, рассыпалась, обнажая его истинное лицо – не великого завоевателя, а человека, который воздвиг свой триумф на костях подданных. И теперь, оставшись один среди пепелища, он осознал: не он правил войной, а война правила им.

Из теней, что копились у разломанных стен, выступила Кототоро. Её глаза сверкнули отражением огня и боли, а в лапах она держала карту. На ней он увидел себя – торжествующего, величественного, купающегося в славе и любви тех, кого уже нет. Он знал, что это – его последняя война, и что путь вперёд ведёт лишь в пустоту. А Кототоро только печально улыбнулась и шагнула ближе.

– Ты проиграл, – мягко сказала она, но в голосе её не было насмешки, только усталость.

Император скривил губы.

– Я шёл к победе… Всю жизнь…

– Но нашёл лишь разрушение, – продолжила Кототоро. – Тебе не нужна была победа. Тебе нужно было подтверждение, что ты непобедим. Но ты – всего лишь человек.

Он смотрел на неё, а потом на карту в её лапах. Свет исходил из неё, тёплый, зовущий. Внутри он видел себя – не поверженного, не осмеянного, а вечного победителя. Вечный триумф, вечный блеск доспехов, вечные фанфары. Там не было боли, разрухи, крови.

– Это… возможно? – выдохнул он.

– Конечно, – Кототоро кивнула в подтверждение своих слов и протянула карту Императору. – Ты хочешь, чтобы этот миг не заканчивался? Ты можешь ехать в своей колеснице вечность.

Он шагнул вперёд. Его пальцы потянулись к свету, и карта раскрылась перед ним. Он видел себя на ней, в сияющем облачении, без единого пятна крови. Сердце колотилось, разум кричал, но тщеславие заглушало сомнения.

– Вечный победитель… – прошептал он, касаясь света.

И тогда его тело стало рассыпаться, карта поглощала его. Последнее, что он увидел, как Кототоро что-то произнесла. Но он уже этого никогда не услышит.

Карта опустилась в лапы Кототоро. Она медленно провела когтем по её краю, наблюдая за остывающим полем битвы. Смерть, крики, пепел. Она закрыла глаза.

– Война – безумный зверь, пожирающий всех, даже тех, кто её проповедует, – прошептала она. – Но самое страшное… она не учит людей ничему.

Она убрала карту, бросила последний взгляд на развалины, а затем исчезла в тени, оставив этот мир пожинать плоды своих алчности и гнева.

Сказание 9. Клинок Истины (Карта «Справедливость»).

Говорят, что когда король умирает, его душа проходит Суд, где клинок Истины рассечёт его ложь и гордыню, оставив лишь чистую суть. Вечный правитель Гелридорна, Эдуард Снисходительный, не верил в эти сказки. Он жил по закону, вершил правосудие без милости, считал, что истина – это то, что служит порядку. Но когда ночь пала на его дворец, и тёмная фигура ступила в тронный зал, он увидел её – Смерть, несущую в костлявых руках свиток с печатью судьбы.

– Эдуард Гелридорнский, твой час настал, – прозвучал её голос, словно эхо далёкого колокола. – Ты вечно взвешивал чужие грехи, но кто взвесит твои?

Эдуард выпрямил спину, сжав подлокотники трона. Его голос был холоден, но в глубине глаз мелькнула тень – страх ли, гордость ли, он и сам не знал. Он был уверен: если кто и достоин справедливого суда, так это он. Он вставал выше людских слабостей, карал без гнева и миловал без жалости. Что может предъявить ему Смерть?

– Я жил по закону, – голос его звучал твёрдо. – Судил не себя, а королевство.

Смерть развернула свиток: чернила на нём струились, меняясь, будто живые.

– Закон – слепая вещь. Весы истины – нет, – проговорила она.

В зале вспыхнул свет, и перед королём появился меч. Длинный, с тёмной рукоятью и клинком, который словно дышал.

– Возьми его, Эдуард, и узнай, сколько весит твоя правда.

Эдуард протянул руку к мечу. Лезвие выглядело холодным, но когда его пальцы сомкнулись на рукояти, в тело хлынуло жаркое, удушающее ощущение. Как будто кто-то раскалённым клинком разрезал его грудь, добираясь до самого сердца. Мир дрогнул, стены дворца растворились в черноте. Король стоял среди пустоты, где над головой висели бесконечные звёзды, а под ногами простиралось гладкое, словно зеркало, озеро.

И вдруг вода зашевелилась. Поверхность затянулась дымными вихрями, и в глубине возникли силуэты. Эдуард узнал их сразу.

Первым был юноша с бледным лицом и следами кнута на спине. Его худощавое тело сгорбилось, как будто даже после смерти он всё ещё ощущал боль ударов. На его губах застыла тихая мольба, но голос уже был отнят, вытравлен криками, которые никто не хотел слышать.

Эдуард помнил его: мальчишка, едва вышедший из детства, с руками, испачканными мукой и кровью. Он украл буханку хлеба с прилавка, и его схватили на месте. Горожане возмущённо кричали, требовали наказания. Голод был не оправданием – а слабостью, которую нельзя терпеть.

Когда его вывели на площадь, он не сопротивлялся. Лишь в глазах металось отчаяние – не за себя, а за тех, кто остался ждать его дома. За мать, лежащую больной в их лачуге, за младшую сестру, чьи рёбра можно было пересчитать под тонкой кожей.

– Прошу… – успел прошептать он, прежде чем первый удар рассеял воздух.

Толпа ликовала, но он не кричал. Он лишь кусал губы до крови, пытаясь не потерять сознание. Один удар, второй, десятый… Спина превратилась в кровоточащие лоскуты. Эдуард помнил, как тогда холодно подумал: «Ещё один урок, что слабым не место в этом мире».

Когда тело мальчишки упало, он уже не двигался. Толпа вскоре разошлась, оставив его лежать в грязи. Его семье не позволили забрать его сразу – таков был закон. Лишь на следующее утро мать нашла в себе силы прийти и унести окоченевшее тело сына.

Теперь он стоял здесь, среди отражений, и его пустые глаза смотрели прямо в Эдуарда. Не с ненавистью, не с гневом – лишь с молчаливым вопросом, на который у короля не было ответа.

Рядом с юношей стояла женщина в простом, выцветшем от времени платье. Ткань колыхалась в призрачном воздухе, как будто ветер всё ещё касался её тонких плеч. В её пустых глазах застыл немой вопрос. Не упрёк, не злоба – лишь ожидание ответа, который она не смогла получить при жизни.

Эдуард вспомнил её. Он помнил, как эта женщина, низко опустив голову, встала перед его троном в тот день. Как её худощавые руки дрожали, сжимая письмо, написанное дрожащим почерком – последнее обращение её мужа, которого уже не было в живых.

– Ваше Величество… – её голос был тих, но он не дрожал. – Мой муж не был преступником. Он не поднимал оружия, не призывал к мятежу. Он лишь говорил, что голод – не преступление. Разве за слова казнят?

Эдуард тогда даже не взглянул на неё. Он уже подписал указ. Порядок превыше всего.

– Ваша милость, я прошу… Умоляю… – её голос сорвался, но она продолжала. – Он не хотел зла. Он любил этот город. Он любил меня. Мы ждали ребёнка…

Эдуард помнил, как охрана оттащила её, когда она осела на колени прямо у его ног. Как её крик звенел в коридорах дворца, пока её не вышвырнули за ворота.

Она ждала. В тот день, в следующий. Неделю. Каждый день приходила к дворцу и ждала. Казнь уже состоялась, но в её глазах ещё теплилась надежда, что её муж выйдет, что кто-то ошибся, что закон оказался милосерднее, чем она думала.

Прошли месяцы. Она всё ещё приходила, но её уже не пускали внутрь. Тогда она просто сидела у стен, не уходя ни в дождь, ни в холод.

Когда-то она была полна жизни, любила смеяться. Её голос был звонким, а руки тёплыми. Теперь она сидела в пыли, с потухшим взглядом, тихо нашёптывая своему ненарождённому ребёнку слова, которые так и не смог сказать его отец.

Однажды её больше не стало.

Теперь она стояла перед ним – с тем же пустым взглядом, но в её очертаниях всё ещё угадывалась женщина, которая когда-то надеялась, верила, боролась. Она молча смотрела на Эдуарда, но он чувствовал её вопрос сильнее, чем громкий крик.

Дальше возникали всё новые лица: старики, воины, торговцы, простые крестьяне. Те, кого он судил, наказывал, осуждал. Те, чьи судьбы оборвались по его приказу. Они не говорили. Они лишь стояли в воде, молча глядя на него.

– Это ошибки? – спросил Эдуард, сжимая меч крепче. – Но я следовал закону!

Смерть появилась перед ним, её голос прозвучал, словно удар гонга:

– Закон не избавляет от ответственности.

Вода снова заклубилась, и вот уже он увидел себя самого. Молодого, полного мечтаний. Тогда он верил, что справедливость – это щит, которым он сможет защитить своё королевство. Но с годами этот щит превратился в клинок, рассекавший на части жизни его подданных.

– Если бы ты мог судить себя, какой бы приговор вынес? – спросила Смерть.

Эдуард почувствовал, как рукоять меча будто вросла в его ладонь. Он понял: клинок Истины был не только для взвешивания других судеб. Он взвешивал деяния его самого.

Эдуард тяжело дышал, глядя в лица тех, чьи судьбы когда-то решал. Казалось, пространство вокруг него сжималось, а тени прошлого окружали его все плотнее. Он знал, что нет ни суда, ни милости – лишь холодное зеркало его собственной власти, без прикрас отражающее последствия его решений.

Но среди призраков был ещё один – фигура в широком плаще, с головой, склонённой в тени капюшона. Он не был тем, кого король мог вспомнить сразу.

– Ты не помнишь меня, – раздался голос, мягкий, как шаги на свежем снегу. – Но я помню тебя.

Эдуард прищурился. Где-то в глубине его памяти мелькнуло что-то смутное. Женщина? Казнь? Их было слишком много…

– Ты не в силах вспомнить, – грустно усмехнулась тень в плаще. – Потому что для тебя все – лишь записи в реестре, цифры в отчётах, винтики в твоей машине порядка. А для людей ты был бурей, разрушающей жизни.

Король хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. Фигуры вокруг смотрели на него, их взгляды жгли, как раскалённое железо. Он вспомнил слова, которые говорил тем, кто умолял о пощаде: «Справедливость не знает жалости». Он верил в это… верил ли?

Смерть, наблюдавшая за происходящим, развернула свиток и произнесла:

– Время вершить последний Суд, Эдуард Гелридорнский. Будет ли взвешена твоя душа? Или же клинок Истины расколет её?

Король обернулся, но клинок уже висел в воздухе перед ним. Его лезвие сверкало, словно вбирая в себя свет всех звёзд. Оно не было оружием – оно было отражением всей его жизни, всей правды, от которой он бежал. В этой правде не было ни славы, ни величия, ни порядка – лишь пустота, выжженные судьбы и хрупкие человеческие жизни, сломанные его решениями. И тогда он понял, что бежать некуда.

Перед ним стояла фигура в плаще, её очертания мерцали, словно пламя свечи на сквозняке. Из-под капюшона сверкали сапфировые глаза, холодные, но не лишённые любопытства.

– Боишься умирать? – голос прозвучал мягко, почти с сожалением.

Эдуард сжал кулаки, но дыхание предательски сбилось. Да, он боялся. Боялся пустоты, боялся забвения, боялся того, что его правление сотрётся, как след на песке.

– Я могу дать тебе шанс на вечность, – Продолжила Кототоро. – Но тебя никогда больше не будет в этом мире.

Она протянул лапу. В ней лежала карта – на ней сиял клинок справедливости, занесённый над безликим судимым. Эдуард узнал её. Его собственный символ.

Глухой скрежет заставил его вздрогнуть. Над ним, над его шеей, завис тот самый клинок, холодный, безжалостный. Он начал медленно опускаться, и страх рассек сомнения короля сильнее любого лезвия. В отчаянии он выхватил карту, сжал её – и мир исчез.

На вершине зелёного холма, где ветер колыхал траву, двое сидели в тишине: фигура в плаще и женщина в чёрном, с замершим песочным часами в руках. Смерть наблюдала за последними лучами солнца, Кототоро – за картой, что теперь принадлежала ей.

– Не сердишься? – спросила она, покачивая карту между пальцами. – Я отобрала то, что должно было принадлежать тебе.

Смерть слегка склонила голову.

– Возможно, это куда большее наказание, чем забвение, – ответила она, и в её голосе скользнуло что-то похожее на печаль.

Кототоро посмотрела на карту. В её глубине неподвижно застыл лик Эдуарда. Суд длился вечно, и клинок Истины никогда не достигал цели.

– Что ж, – тихо произнесла она, – пусть весы вечно ищут равновесие.

Ветер подхватил ее слова, унося их в бесконечность.

Сказание 10. Хранитель светоча (Карта «Отшельник»).

Говорят, что в самой высокой точке мира, среди безмолвных гор и ледяных ветров, стоит древняя башня. Она возвышается над облаками, её стены покрыты трещинами от времени, а ступени истёрты тысячами шагов. Здесь, в одиночестве, живёт Хранитель Светоча – старик, чьё имя давно забыли даже сами камни.

В его руках – фонарь, внутри которого горит вечное пламя. Говорят, что оно древнее, чем сам мир, и что его нельзя погасить. Оно не даёт тепла, не рассеивает мрак ночи, но его свет способен показать Истину тем, кто готов её увидеть.

Каждую ночь Хранитель выходит на край башни и поднимает фонарь над бездной. Его свет скользит по вершинам, по засыпанным снегом ущельям, по бездонным пропастям. Никто не знает, зачем он это делает – возможно, ждёт кого-то. Возможно, надеется, что однажды кто-то увидит этот свет и найдёт дорогу. Или, может, он просто исполняет долг, переданный ему давно, так давно, что сам он уже не помнит ни причин, ни смысла.

Иногда в ночной тишине слышится шёпот ветра, и кажется, что сам мир разговаривает с Хранителем. Временами ему даже мерещится, что вдалеке мелькают тени – призраки тех, кто когда-то тоже искал свет, но так и не дошёл. Он не боится их. Он знает: светоч не для живых и не для мёртвых – он просто существует.

Но однажды в этой вечности происходит нечто новое. Вьюга приносит с собой странную фигуру – путника, чьи шаги оставляют следы на заснеженных ступенях. Он идёт медленно, с трудом преодолевая холод и усталость. Ещё несколько шагов – и он рухнет, так и не добравшись до вершины. Светоч освещает его силуэт, и в первый раз за много лет Хранитель спускается вниз.

Фигура в плаще, скрывающая лицо под капюшоном, появилась у края света, отбрасываемого фонарём. Её одежда была покрыта инеем, дыхание превращалось в густой туман. Старец молча наблюдал, не спеша нарушать безмолвие.

– Значит, ты и есть тот, кто несёт свет? – голос незнакомки был глубок, будто эхом отражался от стен забвения.

Хранитель кивнул. Гостья сделала ещё шаг, и свет фонаря озарил ее сапфировые глаза. В них было нечто неуловимое – не просто любопытство, скорее понимание.

– Ты знаешь, что никто больше не нуждается в этом пламени? – продолжала она. – Город, что ты освещаешь, давно исчез. Нет тех, кто следит за тобой издалека, нет тех, кто ждёт твоего света внизу.

Хранитель не ответил сразу. Он поднял фонарь, позволяя свету упасть на заснеженную тропу. В этот момент гостья заметила, что следы на снегу ведут только в одну сторону – наверх. Никто никогда не спускался отсюда.

– Если никто не ждёт света, это не значит, что он не нужен, – наконец произнёс старец. – Свет не для тех, кто смотрит на него. Он для тех, кто ещё ищет путь в темноте.

Фигура в плаще замерла, будто бы услышав нечто важное. А где-то в глубине ночи, за краем горизонта, на миг дрогнула тьма.

– А ты сам? – спросила она. – Ты ищешь путь или уже нашёл?

Хранитель задумался. Его пальцы сжимали древнюю рукоять фонаря, но впервые за долгие годы он почувствовал, насколько тяжела эта ноша. Ему казалось, что его существование не имеет конца, что он лишь часть бесконечного круга, который повторяется снова и снова.

– Я просто храню свет, – ответил он наконец. – И буду здесь, пока горит пламя.

Гостья внимательно посмотрела на него, затем шагнула ближе, и на её ладони появилась небольшая карта. Тусклый свет фонаря отразился от её поверхности, и Хранитель увидел: на ней был изображён отшельник, стоящий на вершине мира с фонарём в руке.

– Я могу даровать тебе свободу от твоей ответственности, – сказала Кототоро и с пониманием посмотрела на старца.

Хранитель обернулся к ней, его лицо выражало мучительные раздумья. Он был на грани выбора – продолжать стоять здесь и быть привязанным к своей миссии или попытаться понять, нужен ли еще кому-то этот свет.

– Я… я хочу увидеть, – продолжил Хранитель, – что произойдет, если я спущусь вниз. Если я возьму свой свет и уйду в мир, который я когда-то освещал. Возможно, мне стоит совершить паломничество, чтобы увидеть, действительно ли мой свет уже никому не нужен.

– Тогда иди, – прошептала она. – Но, быть может, твой светоч уже нашёл свой путь.

Держа свой фонарь, старец начал свой спуск вниз, ощущая груз прожитых лет и времени. Ветер бил в лицо, неся с собой запах снега и далёких земель, где уже никто не помнил его имени. Он знал, что не имеет право остановиться и повернуть назад.

На краю заброшенного селения он заметил одинокий дом. Дверь висела на одной петле, ветер свистел в щелях, но внутри теплился слабый огонь. Старик заглянул внутрь и увидел согбенную женщину, кутавшуюся в потрёпанный плащ. Её глаза были усталыми, но когда она увидела свет в руках странника, в них отразилась надежда.

– Ты всё ещё хранишь его? – её голос прозвучал едва слышно, словно эхо давно забытого прошлого.

– Всегда, – тихо ответил старик, садясь у очага. – Пока свет горит, горю и я.

Женщина грустно улыбнулась, протянула к светочу дрожащие пальцы, но не коснулась.

– И ты всё так же одинок.

Старик не ответил. Он знал, что одиночество – не проклятие, а цена, которую он платил за этот свет. Он видел, как угасали другие, как они терялись в пустоте, и знал, что если отпустит светоч – исчезнет и сам.

– Когда-то, – продолжала женщина, – я тоже несла свет. Но людское невежество погасило его.

Она замолчала, не отрывая взгляда от пламени. Старик знал, о чём она говорила. Он видел, как люди отказываются от света, как сами гасят его в страхе перед истиной. Но были и те, кто тянулся к нему.

– Свет не принадлежит мне, – наконец ответил он. – Я лишь храню его, пока могу.

Женщина кивнула и, опустив голову ему на плечо, уснула. Старик посидел ещё немного, затем осторожно поднялся и вышел в ночь. Он не мог остаться.

Кототоро стояла недалеко от хижины, как всегда скрытая в своём капюшоне. Её силуэт казался неотделимым от окружающей тьмы, но её глаза мерцали ярко-голубым светом, как звезды, заглядывающие в самую душу. Хранитель замедлил шаги, и его взгляд метнулся в её сторону.

– Ты уже здесь? – спросил он, сдерживая лёгкую усталость в голосе.

– Я всегда здесь, – ответила она. – Всегда, когда твоя душа теряется в поисках пути, всегда, когда ты решаешься двигаться вперёд, не зная, что тебя ждёт. И я вижу – ты устал.

Хранитель не ответил, но с его лица можно было прочитать, что её слова затронули его. Он ощущал, как его тело устало от неведомых лет, когда он поднимался на вершину, не зная, что его свет нужен кому-то. И вот, теперь, этот свет казался тяжёлым бременем, которое он всё ещё нес, несмотря на то, что его миссия давно была забыта.

– Ты права, – сказал он, осторожно посмотрев на её глаза. – Я устал. Устал от одиночества, от тишины, от того, что свет горит, и не находит ни одного смотрящего, который бы его встретил. Я долго жил с этим светом, но теперь мне не хочется быть одиноким светом в бескрайной тьме.

Кототоро не отводила взгляда, её глаза были спокойны, но в них таился глубокий смысл, который был недоступен простому пониманию.

– Ты ищешь смысл в том, что уже давно ушло. Ты пытаешься ответить на вопрос, который не требует ответа. Ты ищешь завершение своего пути и не осознаёшь, что ты уже прожил свой век, – сказала Кототоро вкрадчивым голосом. – Но ты всё еще сомневаешься?

Хранитель задумался, почувствовав, как его взгляд теряется в её спокойствии, в её уверенности.

– И что ты предлагаешь мне, Кототоро? – спросил он. – Продолжать нести этот свет, пока не сгорит мой последний день? Или… может быть, мне следовало бы найти своё место в твоей карте, как другие уже сделали? Увековечить себя там, где свет больше не нужен? В конце концов, я слишком устал, чтобы быть Хранителем.

Кототоро кивнула, словно она уже знала ответ, который он произнёс вслух.

– Ты знаешь, что свет может не угаснуть, но ты не обязан нести его вечно, – сказала она. – Ты не должен быть вечным. Ты был Хранителем, но ты был и человеком, который имеет право на свой выбор. Ты сам решаешь, что делать с этим светом.

Хранитель молчал, погружённый в раздумья. Его усталость становилась тяжёлой, словно горы, которые он когда-то покорял. В его душе не было места для сомнений – только для чувства, что ему нужно уйти. Уйти, чтобы найти свой покой. Он знал, что есть другие хранители, и что, возможно, для них этот свет будет необходим, но для него сам этот путь стал слишком тяжёлым.

– Я… согласен, – тихо произнёс он, наконец осознав, что не может больше идти. – Это будет мой выбор. Я отдам свой свет тем, кто будет готов взять его. Я… я слишком устал.

С этими словами он протянул руку, и Кототоро бережно положила в его ладонь карту. Её поверхность была гладкой, но она светилась мягким светом, как если бы сама душа, которую она примет, была наполнена вечностью. Он почувствовал, как забвение охватило его, поглотило его существо, его тяготы и усталость.

– Ты был сильным Хранителем, – сказала Кототоро, глядя на него, когда его фигура исчезала в свете карты. – Но ты тоже заслуживаешь покоя. Теперь твоя душа обретёт вечность в другом месте. Ты освободил себя от света, но ты всё ещё будешь в его отражении.

Словно ветер, который развивается в тени вечности, карта мягко поглотила его тело. Кототоро стояла, не двигаясь, пока свет не исчез совсем. Она осторожно взяла карту в свои руки, её взгляд был полон глубокой печали.

– И свет вновь стал частью тьмы, – произнесла она вслух, не обращаясь ни к кому, а скорее к самой себе. – Время всегда уходит, но не всегда мы понимаем, что свет внутри нас – не тот, что горит, а тот, что остаётся, когда мы уходим. Тот свет, который нельзя погасить.

Она закрыла глаза, и на мгновение мир вокруг неё затих. Как только её фигура исчезла, исчез и сам свет, но оставалась память, которая останется в том, кто будет искать свет в пустоте.