- -
- 100%
- +
Вместо вступления
Поколение
Почему, скажи, опять нет времени?
А помнишь, как сеяли мы, не жалея семени,
Да поля непаханые – всё верхом без стремени,
Молодые, глупые, на плечах без бремени. Раскидало нас по России‑матушке,
Головы седые, а в душе – ребятушки…
Как мы докатились – лучше и не спрашивай,
Просто забирай мои ботинки и донашивай. Я уже не тот, кто улыбался в зеркале:
Слишком усердно мы себя коверкали,
Телами обветшали, и глазами меркли,
Мы были журавлями – стали водомерками.
Кто теперь хороший – разберёшься вряд ли: Зря, что ли, совесть друг от друга прятали!
Богата на ошибки юность конопатая,
Хоронили детство на улице лопатами…
У каждого своя в этой жизни миссия! Стигматы кровоточат, обнажая истину.
С кровью на зубах – такая вот эвристика;
Адептов этой секты не пугает мистика! Убежать нельзя от своего отражения… Им море по колено – такое поколение!
Порождает сила – в ответ сопротивление,
Выбирай сторону и действуй без сомнения.
Лаком для ногтей не склеить эту плёнку, Что такое плохо – не объяснить ребёнку;
Завернули в саван тело, как в пелёнку.
Давятся им черви – мы гниём потихоньку!
Я хотел бы верить, наверное, в хорошее, Но так не бывает – учит меня прошлое.
Надежда умирает – эта шутка пошлая!
Жизнь всё исправит: она – сучка дотошная. Время лилось струйкой, потом водопадом, Колея – прямо, а потом зигзагом.
«Будь смелей…» – шептала, а затем: «Не надо…»
Рассвет уже скоро – и провожала взглядом… Чего ты там бормочешь? Ну какие правила? Вырастила сеть – она меня и правила.
Местами поменялись: тётя зубы скалила,
Фортуна любит дерзких и всегда шалила!
У каждого своя в этой жизни миссия! Стигматы кровоточат, обнажая истину.
С кровью на зубах – такая вот эвристика;
Адептов этой секты не пугает мистика! Убежать нельзя от своего отражения… Им море по колено – такое поколение!
Порождает сила – в ответ сопротивление,
Выбирай сторону и действуй без сомнения.
Стёкла
Производственной мощности небольшого стекольного завода с лихвой хватило бы, для исправления ситуации с окнами в этом городке. Окна в каждой квартире, конечно же, целы, но они были какие-то неправильные.
Если дома чисто и уютно, то на улице, при взгляде через окно – грязно и противно. Небо серое с потеками, словно лицо заплаканной девицы с размазанной по щекам тушью, а под ним люди, да и они в свою очередь тоже вызывают чувства отвращения. Даже знакомые, даже хорошие знакомые искажались сквозь злополучные окна: из весьма приятных людей в завистливых, жадных, противных человечков. Буквально только что желанный гость прощался с хозяином квартиры, к слову практически лучшим своим другом, спустился, вышел из подъезда и вот он преображается, причем очень сильно: меняется походка, черты лица, и вообще этот "друг" мгновенно начинает, вызывать отвращение и брезгливость. Его знакомый, наблюдая за ним из-за шторы сквозь тюль, морщится и ловит себя на мысли: «Ну как можно общаться с таким человеком? Фу!..».
Но вот он снова приходит, на следующий день в гости и все хорошо: милый, добрый, отзывчивый, но только выйдет на улицу – преломляется! Преломляется сквозь паршивое стекло…
Ломали поганые стекла целостное, правильное восприятия мира. Чей это злой умысел, чья злая шутка? Какой сумрачный гений отлил ужасные стекла, ответа нет. А люди есть. Страдают добрые люди, являясь марионетками вероломных преломлений и искажений.
Но с другой стороны никто явственно, напрямую, если можно так выразиться не знал загадочных свойств, вот уж действительно кривых зеркал, в самом что ни наесть прямом смысле этого слова. Как-то буднично воспринималась рачительная перемена гостей, при взгляде на них сквозь окна. Конечно же, сами визионеры всегда оставались добрыми и отзывчивыми, кроткими и чувственными, чего нельзя сказать о наблюдаемой картине и людей, её населяющих в момент наблюдения.
С природой тоже самое. Гуляешь – красота. Птицы поют, солнце светит, листва сочно-зелёная, ласковый ветерок, словом – благодать. Вернувшись в квартиру, взглянув сквозь заколдованное стекло и ба! Погода дрянь, деревья корявые, листья растрёпанные, уныние и безобразие! Словно, как будто, так и было, из прекрасного домашнего уютного лона превращалась она в живое олицетворения словосочетания "тоска зелёная"; при одном только взгляде через плохое стекло, делалось мерзко и липко на душе. Хотелось выть если не волком, то уж выпью точно, на душе просыпались кошки. То солнце, то тучи, то жарко, то холодно. Ветрено, тихо, туман, дождь, снег, изморозь… Брр! Дрянная погода.
С кружкой чая, в теплой уютной комнате, честолюбивый горожанин, наблюдая за прохожим выгуливающим старого пса, крутит свои мысли.
– Кобель – сутулый, мужик – жадный! Домой придёт, мой его! – размышляет уже вслух житель.
– Ещё и шерсть по всей квартире! – заканчивает образ жена!
Вечером по дороге в магазин, муж с женой, встречают того самого хозяина собаки, мило с ним беседуют, от чистого сердца восхищаются домашним питомцем (ну если не восхищаются, то высказывают ласковые слова в адрес милейшего пса) и прочее и прочее. Так ведь всё от чистого сердца!
Однако в ту же самую минуту сквозь безобразные стекла, со всех доступных сторон, смотрят на них и составляют совсем противоположные, совсем нелицеприятные описания десятки, знакомых дружелюбных глаз.
Ведь можно было бы им жить, тихо и мирно, не плетя грязные интриги, не собирая мерзкие сплетни шёпотом, за спинами друг у друга! Эх, конечно же, можно, если б только не кривые стекла, старых окон, грязных панельных домов, тихого маленького городка.
апрель 2025 г.
Ради людей
Валюшкин вернулся домой после работы, пьяным. Он поднялся на пятый этаж, с трудом разделся, сел в прихожей со спущенными до колен штанами и смотрел пустыми глазами в стену. Куртка и шапка валялись рядом. От носков остались грязные следы на полу. Его правый ботинок прохудился в подошве и теперь, когда на улице было мокро, нога промокала.
Из комнаты вышла Наталья, не обращаю внимания на мужа, повернулась у зеркала, оценивая свою причёску, поправила непослушный локон и, перешагнув через грязную одежду, вышла из квартиры.
Хлопнула входная дверь, Валюшкин, продолжал сидеть, ничего не замечая вокруг. Прошлого минут десять, он вдруг заговорил:
– А что ж, машина намыта, будьте любезны, уважаемая Наталья Игоревна! Мне пивка возьмите, пожалуйста, на опохмел, с утра-то. Негоже на работу, да с больной головой. Негоже…
Валюшкин сморщился, сглотнул подступающую слюну, вытер рукавом рот и продолжил:
– Мне с больной головой на работу никак нельзя… Я ей думаю, в конце концов, и деньги зарабатываю! А пиво утром, это дело! Фух… Ну что, Наталья Игоревна, уважите? Весь день работал, а вечером в гараже машинку Вашу начищал, потом уж свою в порядок привёл. Резину нужно купить, пока весна, потом подорожает!
Вновь подступила слюна:
– Наталья Игоревна, на море тебе надо съездить, отдохнуть, там. Позагорать и… – Он не смог закончить свою мысль, Валюшкина вырвало.
Наталья, в это время покупала сигареты в магазине, недалеко от дома.
– Привет, Наташ!
– Привет!
– В парк гулять? – интересовалась продавщица. – Не видела, мой-то Вовка вернулся с работы?
– Нет, не видела, но Юра дому уже. Да, пойду воздухом подышу.
– Смотрит, комары проснулись. Не закусают?
– Ни думаю. – Улыбнулась Наталия, направляясь к выходу.
На улицу стояла тихая весенняя погода, днем уже тепло по-летнему, но вечерами холодно по-зимнему. Она медленно шла по тротуару, от магазина к парку, свернула, на красивую аллею из каштанов. Каштаны только-только набирали силы, цветы ещё не распустились, но кое-где уже проклёвывались из набухших почек.
Наталия всегда следила за модой, одевалась соответственно, броско, модно, но отнюдь не вульгарно. Выглядела моложе своих лет и была вполне красива собой, природная красота, увядающая со временем, умело поддерживалась ей с помощью правильного питания и косметики. Нивелируя недостатки и подчёркивая достоинства.
Брак с Юрием для нее второй, для него первый, хотя они ровесники. От первого брака у неё сын, когда она второй раз вышла замуж, он как раз закончил одиннадцатый класс и поступил в военное училище, по окончании которого служит на Южном Урале. Женился и Наталия год назад стала бабушкой. И это событие, как бывает только с представительницами прекрасно пола, омолодило ее как духовно, так и физически.
Валюшкин же выглядел старше своей жены. Он четыре года назад бросил курить, в связи с проблемами со здоровьем, и набрал лишние килограммы. Конечно он и до того как завязал с вредной привычкой имел плотное телосложение, которое никоим образом ему не мешало жить, а теперь лишний вес давал о себе знать. Появился второй подбородок и постепенно стал больше первого и выпирающий живот, совсем не добавлял солидности, как любят выражаться наивные люди, подверженные самообману. Если бы ни его рост выше среднего и не любовь к спорту в молодости, то Юрий Андреевич выглядел бы много хуже.
Крепкое когда-то здоровье, многие годы стойко держало оборону против последствий излишнего употребления алкоголя, но и оно постепенно сдало позиции. Теперь у Валюшкина постоянно тряслись руки, иногда он даже не мог набрать номер в телефоне или снять со связки ключ. Но даже такие сигналы организма нисколько не мешали, продолжать поддаваться мерзкой, столь пагубной для всех привычки.
Дошло до того, что Юрий начал пить даже на работе, не стесняясь практически никого. В свою очередь и на работе его держали откровенно из жалости – ради пенсии. Терпели и не скрывали. "Доработаешь полтора года, Андреич, и всего хорошего": так прямо в лицо начальник и сказал однажды, а потом периодически повторял. И эта фраза для Валюшкина стала чем-то вроде мантры для обывателя: она звучала знакомо, но совершенно не оказывала заложенной в её произношения силы. Все прошлые заслуги, выработали свой ресурс по спасению, неумолимо и катастрофически быстро идущей ко дну репутации, этого когда-то отличного трудолюбивого работника.
В прошлом году у Валюшкиных состоялось пятнадцатилетние брака, они его отпраздновали скромно: Наталья со своей старшей сестрой в Сочи, а Юрий с друзьями, а если выражаться, смотря правде в глаза – собутыльниками – в гараже. Под разухабистые песни одного известного матершинника из северной столицы нашей необъятной родины, весело и задорно: едва не дошло дело до драки. Были и искренние поздравления Натали Игоревны и Юрия Андреевича друг друга по телефону, и обмен фотографиями, и нежные эмоджи-поцелуйчики. Юра всегда любил романтику…
Валюшкин спал в зале, из последних сил он разделся и, оставляя на линолеуме грязный след от правого, так и неснятого носка, упал на диван без памяти. Вернувшись, домой после прогулки, Наталья переоделась, собрала грязные вещи.
Наташа подошла к мужу, повернуло его на бок, и подложила подушку ему под спину, что бы он ни захлебнулся рвотными массами, если его опять начнет тошнить.
Она положила одежду в стиральную машину, выбрав долгий режим стирки, тщательно вымыла полы, после чего вышла на балкон, захватив свежемолотый свежесваренный кофе и закурила.
Собирая облеванные вещи мужа, переворачивая его на бок, снимая грязный носок с его ноги, протирая полы от рвоты и грязи, Наталья не злилась, он испытывала уже, к сожалению давно прижившиеся у неё чувство. Чувство гораздо страшнее, чем ненависть или обида, чувство, не возникающее мгновенно, чувство, зарождающееся постепенно и медленно растущее, чувство ужаснее которого может и вовсе не существует на свете – это безразличие.
Следующим днём, утром в среду Юра ждал жену сидя за рулем автомобиля, он никак не мог настроить нужную температуру в машине, ему было то жарко, то холодно, то дуло слишком сильно в лицо. Появилась Наталья, как всегда шикарно одетая:
– Доброе утро. – Поздоровался Валюшкин, когда Наташа села в автомобиль.
– Доброе утро, – ответила она и добавила – Ну всё, поехали.
Машина выехала со двора и скрылась из виду. За ними наблюдал, из окна, вместе со своей женой коллега Юрия Андреевича Володя:
– Вот живут, ни детей, ни собаки, ни кошки. Ладно, у Наташки хоть сын есть взрослый, да и внук растет. А у него? Только выпивка на уме, эта вон путается с мужиками. Представляешь, говорят, недавно опять кто-то её подвозил, пока Андреич бухал. Ну, понятно свечку никто не держал, но народ то просто так болтать не станет! Сколько уж они вместе живут то? Больше пятнадцати лет вроде. Да? Зачем вместе живут? Ради чего?
– Ради людей. А то: «Что люди то скажут?!» …
май 2025 г.
Квартира номер пятьдесят
Утром в квартиру номер пятьдесят постучался сосед сверху, Степан Иванович. Старик невысокого роста, с ясными живыми голубыми глазами. Никто не вышел. Степан Иванович толкнул дверь, она оказалась открыто . Поглядев на дверной замок, старик покачал головой, он давно сломан и висел на одном креплении, покачиваясь.
Спёртый, прокуренный, тяжёлый воздух помещения был густым и вполне осязаемым. Резкий запах алкоголя, пота, грязи и плесени легко растворял в себе подъездные стандартные ароматы, пытающиеся проникнуть внутрь сквозь открытую дверь. Где-то из глубины квартиры доносилась негромкая музыка.
На полу скопившаяся грязь от обуви закрывала собой красивый рисунок линолеума. В углу, около сломанной табуретки, валялась дохлая мышь. По всему коридору серые от плесени обои оторваны до уровня колен, и по ним вальяжно разгуливали тараканы. Царившая повсюду полутьма гармонично дополняла гнетущую атмосферу.
Янина по праву считалась самой красивой девочкой не только у себя в одиннадцатом классе, но и во всей школе. Слава о ее красоте разошлась далеко за пределы родного района.
Снисхождения красавицы искали не только сверстники, но и старшие ребята. Старшие даже в большей степени, уж они-то отчётливо представляли свои желания, а самое главное, возможности в отношении общительной красавицы.
Девчонка кокетничала одинаково со всеми претендентами на ее внимание. В сети чистой красоты попал молодой преподаватель истории, он совсем недавно пришёл в школу после окончания института. Нет, преподаватель не оказывал знаков внимания Янине, а вот его глаза… Глаза – зеркало души, которое совершенно не может врать.
Алексей Викторович стыдливо их прятал, входя в класс. Он каждый раз становился пунцовым, когда вызывал Голубеву к доске. Вызывал ее он часто, спрашивал долго, она отвечала мало, а он ставил ей четвёрки, с нежностью выводя их в журнале. Но интеллигентный учитель не смел себе позволить «набоковщины» – как он сам выражался, в отношении столь привлекательной ученицы. Да и откровенно было просто страшно из-за ее разномастных поклонников.
Про папу Янина ничего не знала, на ее вопросы, мать сухо отвечала: «Нет у тебя отца». Но однажды Янина случайно услышала разговор мамы с бабушкой, который проходил на кухне. Из этого разговора она узнала, что его арестовали и отправили в тюрьму незадолго до их свадьбы, когда мама была в положении.
Через шесть лет после рождения дочери Ольга вышла замуж за Николая, с которым познакомилась в начале занятий торговлей на рынке и отправила Янину жить к бабушке в деревню, полностью сконцентрировавшись на своём бизнесе.
Редко, интересуясь делами дочери у бабушки по телефону, Ольга иногда, со своим мужем, на выходные приезжала к ним в гости. Подстраиваясь под жестокие правила лихого времени, она занималась челночночеством, а Коля умело торговал на рынке.
Наверно, мать-челнок, чувствуя в глубине души вину перед дочерью, старалась искупить ее покупкой модной одеждой, косметикой и яркими школьными принадлежностями. Вещи появлялись у Янины регулярно, что в свою очередь становилось объектом зависти одноклассниц, да и девчонок со всей школы. В свою очередь, модница с лёгкостью могла просто так подарить подружке что угодно: от ластика с сердечками до юбки «ломбада» с белыми оборками. При этом нисколько не страдая высокомерием или напускным чувством превосходства. Дарила, потому что могла и была доброй.
Степан Иванович в нерешительности стоял в прихожей, гробовая тишина нарушалась только музыкой с кухни. Выждав несколько минут, он прошёл коридор и заглянул налево, в зал. Там вдоль стен стояло невообразимое число пустых бутылок. Полчища жирных мух усеяли когда-то явно белый потолок. Хаотично вперемешку на полу валялись бычки сигарет, непонятного вида и цвета одежда, едва заметные остатки рвотных масс.
В кошмарном состоянии диван располагался вдоль правой стены. Некогда элегантная софа в сочно-бардовой, с вышитыми золотистыми узорчатыми вензелями, обшивкой и с подлокотниками под красное дерево, сейчас представляла из себя чумазый, обшарпанный, заляпанный непонятной субстанцией мебельный скарб. Скраб серого, грязно-жирного, засаленного цвета, с жалким подобием ещё более засаленной подушки.
Напротив, прямо на полу стоял телевизор с разбитым кинескопом, его осколки лежали вокруг.
Вместо штор, на вбитых в деревянную облезлую раму гвоздях, висел рваный кусок пододеяльника.
От невыносимого запаха сигаретного дыма, который пропитал тут абсолютно всё, у Степана Ивановича появилось чувство сдавленности в горле, прокашлявшись, он прикрыл нос и рот платком. Неимоверная, непередаваемая вонь сотни запахов висела густой пеленой в воздухе.
Егор, одноклассник Янины, влюблённый в нее искренней, чистой первой любовью, часто приходил помогать ей с домашним заданием. Голубева училась на двойки с тройками, в то время как Егор был уверенным «хорошистом». В то время, когда они учились в восьмом классе, бабушка Лида попросила маму Егора, разрешить сыну помочь Янине с заданием по математике, которое они битый час не могут решить. Мама согласилась. Егор, прихватив тетрадку по алгебре, в восторге отправился через дорогу к Голубевым.
Уже много позже, в армии, Егор понял: бабушка Лида, как мудрая женщина, специально сблизила его и Янину, с целью переключить внимание внучки от многочисленных ухажёров на умного и воспитанного мальчика, ну и подтянуть школьные предметы заодно. Умело совместила мудрая бабушка приятное с полезным.
Случайно или нет, но именно в тот период классный руководитель пересадила детей в классе. Петров и Голубева оказались за одной партой.
До совместных занятий после школы они, конечно же, общались, но только нейтрально, сухо. А теперь благодаря бабушке они стали видеться намного чаще и за пределами школы.
Проводя вместе много времени, Егор и Янина сдружились. Егор приходил к ней в гости, и, быстро сделав домашнюю работу, они болтали обо всем на свете. Смотрели вместе мультфильмы, Янина составляла в тетрадке анкеты, и первыми их заполнял Егор, она показывала старые семейные фотографии, рассказывая, кто на них изображен и где, он завороженно слушал, жадно улавливая каждое ее слово. Так незаметно быстро проходили их вечера.
В свете зажженной керосиновой лампы рассказывали друг другу страшные истории, когда в поселке отключали планово электричество. Егор обожал эти заветные часы, при нежном, мерцающем бледно-жёлтом свете: целых сто двадцать минут она находился максимально близко к нему, очень часто лёжа рядом на диване. Янина боялась темноты.
Направляясь из зала на кухню, Шестаков заглянул в туалет – те же грязь, мухи, вонь, тараканы и экскременты, даже на полу.
Кухня представляла из себя чёрный, закопчённый куб, криво заклеенные газетами оконные стекла, тихо играющий магнитофон рядом с переполненной пепельницей на подоконнике, битая мутно-голубая кафельная плитка на фартуке и круглый стол с одним стулом. Вездесущие пустые бутылки, бычки, пепел.
На столе пустой шприц, на полу поясной ремень, под столом худой парень. Степан Иванович похлопал его по щекам, предварительно послушав дыхание и убедившись в наличии пульса:
– Эй! Парень! Ты меня слышишь? Эй!… – тот поморщился, из уголка его рта стекала липкая слюна, – Очнись!
После очередного удара по щеке человек зашевелился, приоткрыл глаза:
– Чего…
– Ты как? Не помрешь?
– Нет! – парень отвечал с полуоткрытыми глазами, еле шевеля языком, – Ништяк…
– Я так и понял. – Старик скрутил в валик валявшуюся рядом тряпку, подложил ему под голову и повернул на левый бок, для устойчивости заведя левую руку за голову.
Парень лежал с полуприкрытыми глазами, бормоча что-то нечленораздельное. Степан Иванович поднялся, внимательно наблюдая за ним.
В магнитофоне закончилась кассета, он несколько секунд пожужжал, пытаясь покрутить плёнку дальше, затем отключился.
– Есть кто?! Донеслось громко из коридора. Ау!
– Есть, есть! – Шестаков вышел из кухни, в дверях стоял Андрей Перекопский, живущий на одной с ним лестничной клетке.
– Здарова, Иваныч, ты чего тут в гадюшнике забыл?
– Здаров, Андрей, решил постучать, посмотреть, живые есть кто? Три дня гуляли, шумели спасу нет. И вот уже сутки тишина. Обычно ведь как: двое-трое суток шумят, днём молчат, ночью зашевелились. Думал может, случилось чего, пойду посмотрю.
– Да чего им будет, наркота, – Андрей сплюнул на пол, – Фу! Грязища! Свиньи проклятые, из-за них тараканов вывести не могу, весь дихлофос на районе скупил уже. Да только им надо вот этих упырей травить, а не тараканов!
– Андрей, в доме на пол плевать нельзя. Это неуважение к месту, где ты находишься, и хозяевам. – спокойно ответил Степан Иванович, – Никогда так больше не делай…
– Иваныч, да какой дом?! В сарае и то чище!
Шестаков ничего не ответил, лишь повернул голову и проверил лежащего под столом.
– У тебя телефон дома есть?
– Есть.
– Иди вызови скорую. Чего доброго, отъедет, – старик показал на кухню, – Передозировка, похоже.
Перекопский уверенно пошёл по коридору и заглянул на кухню:
– Да ладно тебе, штырит его сильно, сейчас отпустит.
– Не, Андрюш, его не штырит. Он сейчас должен быть с шилом в одном месте да с глазами бегающими, а он – овощ почти.
– В смысле?
– Кассета в магнитофоне только что закончилась. Девяносто минут – целая. Половина, считай: сорок-сорок пять. Как раз, его должно было лихо таращить, а потом попустить и на движ пробить. Да что-то никак. Видать, перебрал. Иди, вызывай скорую. Андрей удивлённо посмотрел на старика, Степан Иванович понял его выражение лица:
– В передаче по телевизору показывали, вчера вечером смотрел…
Как-то раз вечером Янина с Егором разговаривали про родителей и в тот момент отключили электричество. Бабушка Лида принесла зажженную керосиновую лампу. Комната наполнилась теплым желтым светом, создавая тем самым атмосферу таинственности. Словно дожидаясь этого момента Янина с загадочным выражением лица произнесла:
– Егор, хочешь покажу кое-что секретное?
– Конечно!
Она, подойдя к двери, убедилась, что в соседней комнате никого нет, достала из-под своей кровати и показала ему платок, нем был красивый детальный рисунок трёхшерстного котёнка с красными бантом, выполненный цветными ручками. На вопрос Егора: «Что это и откуда?» Янина ответила:
– На мусорке забрала. Бабушка выкинула после того, как почтальонка тётя Галя приносила почту. – После нежно аккуратно, свернула платок и убрала, – Я думаю это от папы. Но бабушка всё равно не скажет. Только ругаться будет.
– А где он? В тюрьме что ли? – Егор видел уже похожие рисунки на платках, у друга Сережки, два родных дядьки сидели в тюрьме: вот он и видел точно такие же платки. Только не с котятами, конечно. На одном была нарисована церковь с куполами, на другом – корабль.
В то время это не было чем-то из ряда вон выходящим. Обыденность бедового времени, только и всего. Ни больше ни меньше.
Его больше беспокоило странное поведение Янины, словно она стеснялась дружбы с ним. Вечером они лучшие друзья, вплоть до самых сокровенных секретов, а утром в школе: «привет-пока», «дай списать» и пара-тройка общих фраз за день. Мальчишка не понимал, с чем это связано.
Наивный одноклассник не знал, что Янина действительно стеснялась их дружбы, ведь он жутко контрастировал на фоне ее ухажёров: они, как правило, на два-три года старше, в основной своей массе хулиганы и, как тогда говорили, крутые. Минимум на мотоциклах, но был один и на машине. Зелёные «Жигули» с магнитолой.
И Егор «хорошист» на велосипеде. Да, они понимали друг друга с полуслова, да, он ей симпатичен, интересный, но что скажут друзья? Увы, Егор оставался в разряде: «Мы только друзья». Она никогда так не говорила, но явно давала понять, и влюблённый мальчишка довольствовался малым.
Уже в конце девятого класса постепенно дружба сошла на нет. Она всё чаще и чаще пропадала на улице с друзьями, Егор вечерами сидел дома и читал приключенческие книги.