Старше шестидесяти

– Сколько вам лет, Ярослава? – сначала поинтересовался я, а потом поймал себя на мысли, что возраст у женщин вообще-то спрашивать не принято.

– Двадцать три, – ответила она. – Самый сок тусоваться. Или в ваше время это считалось…

Сейчас она скажет что-то типа «западло», – подумал я, но Ярослава Княжич ничего не успела ответить, поскольку дверь открылась и на пороге показался Игорь Игоревич. Мне он лишь чуть кивнул, – настороженность и тревога читались при этом в его глазах, – а обратился к моей гостье:

– Ярослава Евгеньевна, извините, что заставил ждать: московские пробки. Прошу в мой кабинет.

Шеф стал так и сделал такой жест, что девушка первой вышла в коридор, тут же оказалась за поворотом, и у Санина появилась возможность спросить меня тихо:

– Она не в курсе, что рецензию писал ты?

Я покачал головой.

Губы его дрогнули в благодарной улыбке:

– Значит, так, мы с ней накоротке переговорим, книгу ты будешь готовить, и минут через пятнадцать Ярослава вернется к тебе, ты объяснишь, какие правки нужны.

Он вышел, а я прямо из горлышка допил минералку, потом подумал о том, что бездарно провалил вчерашний эксперимент по закаливанию воли и потому надо сегодня зайти к Рыжей Зине, повторить…

Поздним вечером, ближе к одиннадцати, вдруг проснулся телефон. Звонил Продувалов.

– Я не разбудил вас?

Голос вежливый, извинительный, так что можно и поговорить.

– Слушаю, Вячеслав Павлович.

– Алексей Иванович, я тут всё размышляю над вашими словами… Ну, по оценке моей рукописи. Вы правы, вы на сто процентов правы. Чуть не пошел на поводу у жаждущих зрелищ.

– Хотите заняться жаждущими хлеба?

Он коротко хохотнул:

–Хе… Ну, по большому счету – да. Как вы посмотрите, если это будет книга о женщинах, окружавших Пушкина, а? Без всякой пошлости. О тех, кому он посвящал стихи, в ком черпал вдохновение. У многих из них такие судьбы! Вот и насчет Анны… Анны Алексеевны Олениной вы абсолютно правы.

Доброе слово и кошке приятно.

– Я не сказал вам при встрече, Вячеслав Павлович: по первому вашему замыслу выходила книга Губера «Донжуанский список Пушкина»…

– Я знаю, конечно, читал и дневники Вульфа, и Щеголева… Но у меня свой подход к теме. Если издательство заинтересуется, могу выслать заявку.

Кто издательство и кто я? Мне такие вопросы не решать. Я посоветовал Продувалову связаться с Игорем Игоревичем, положил трубку и отправился спать. Перед этим, правда, с видом победителя посмотрел на непочатую бутылку, стоявшую за стеклом кухонного бара. Ведь могу же, если захочу! Или тут правильно говорить – если не захочу?

Так или иначе, где-то в районе селезенки ёкнуло нехорошее желание, но я его мужественно поборол и залез под одеяло.

Глава 6.

Хотелось, чтоб приснилось нечто возвышенное, навеянное замыслом Продувалова… К примеру, такая пастораль: зелёный лужок, чистые сытые коровки, шмели гудят, а по тропке идет Александр Сергеевич Пушкин и компостирует мозги Анечке, младшей дочери Алексея Николаевича Оленина, президента академии художеств и директора императорской библиотеки. Здесь, в деревне Приютино, в усадьбе Оленина бывал весь цвет литературы и искусства – Глинка, Гнедич, Крылов, Мицкевич, Брюллов, Карамзин, пили свежие сливки, ели теплый, прямо из печи, хлеб, и конечно каждому отводилась комната, где можно было работать.

Пушкину в Приютино не работалось, но отдыхалось прекрасно. Да и понятно: в восемнадцать лет приезжать в сказочный уголок, где шмели, сливки, прекрасные сельские девушки, и садиться за бумагу – что может быть глупее?! Он всё напишет потом, он прекрасно запомнит рождающиеся в голове строки, но пока – пока Анечка, девочка двенадцати лет, идет рядышком, и надо ей обязательно доказать, что он ни капли не хуже того, при виде которого загораются глазки у этого юного создания. А боготворит она князя Владимира Голицына. Есть за что, конечно. Князь на пять лет старше Пушкина, заметная хромота лишь украшает его, потому что она – следствие боевого ранения при штурме Берлина, и шрам на лице тоже от вражеской пули.

ооооооооооооо

А еще Голицын прекрасно поёт, сочиняет водевили, пишет романсы, слывёт душой любой кампании, и потому, конечно же, не может не нравиться юным барышням. Ну что против него Саша Пушкин, маленький, кривоногий, ничего не знающий, кроме своих стихов…

Хотя и сама Анечка тоже не писаная красавица. В папу пошла. Он низок ростом, да к тому же еще и сутул, узок в плечах, правда, чуден душой, но это для мужчины похвальба, для женщины же главное – физическая красота и совершенство. Орест Кипренский потом напишет ее портрет, под колонковой кистью родится премилое лицо девятнадцатилетней девушки, в котором, впрочем, нет ничего особенного – взглянешь и тут же забудешь. Может быть, потому так долго Аня не выходила замуж…

Да что же это я, разве же можно так о женщинах?! Зла во мне в их адрес, видно, много. Потому ничего хорошего не приснится.

Выхожу на кухню и смотрю на бар, на бутылку. Она смотрит на меня. Подмигивает, сволочь…

Не поддался!!!

Заснул без сновидений, проснулся с чистой головой и незнакомым чувством долга. Нет, точнее сказать, давно забытым, потому как с трудом вспомнил, что когда-то, и именно с утра, мне хотелось таки и моглось работать.

Как и было обусловлено с шефом, вчера я накоротке поговорил с Ярославой (она попросила: «Имя длинное и гремучее, зовите меня Славой», что и буду делать в дальнейшем) о внесении в текст необходимых правок. Замечания были по мелочам. К примеру, Куракин курил трубку, но стряхивал пепел, как с сигареты, в цветочный горшок, или пил виски, а пустыми оказывались водочные бутылки, или знакомая женщина его в одной и той же поездке сидела за рулем то «опеля», то «мерса»…

Словом, замечания были ерундовыми, и Княжич принимала их с веселой данностью – «Ой, дура я какая!» Их я высказал вчера. Но какая-то хрень продолжала царапать меня – и когда я в первый раз читал рукопись, и вчера, и этим утром. Я никак не мог понять, что именно меня задевает. Было что-то не то в этом Куракине. Даже не в нем самом, а… Вот на этом «а» я и стопорился.

Куракин, Олег Куракин. Кудесник слова. Его читают в метро, о нем говорят в курилках, его прозу растаскивают на цитаты. «Летать? Сумею, запросто. Но только четко сформулируй, зачем мне это надо?» «Да подарю я тебе звезду, не проблема, только ведь ты тогда лишишься мечты»… Но это так, это к его литературным способностям. Что же касается человеческих качеств…

Я пристроился с рукописью на кухне, налил чаю, стал листать страницы. Не перечитывать, а именно листать. Повесть была небольшая, а память у меня пока не отказывала, и я помнил чуть ли не каждую строчку…

Помнил, но не мог сообразить, что в этом человеке, шагнувшем вниз с пятнадцатого этажа, меня не устраивает. Что он остался жив? Да нет, это если не в порядке вещей, то в литературе очень даже допустимо. Что он пошел против всех? И это не ново, писано-переписано…